Только позови

Каррен покачал головой. Оксибутират натрия — самое эффективное обезболивающее.

— А в чем дело?

— Мне от него черт-те что мерещится.

— Ну, от этого не умирают, — усмехнулся Каррен.

Он надел марлевую маску, завязал ее на затылке поверх шапочки и стал похож на марсианина. Потом повернулся к ассистенту, и тот натянул ему на руки стерильные перчатки.

Галлюцинации начались знакомыми картинами и как будто бы с того самого момента, которыми они кончились в первый раз. Но прошло сколько-то времени, и Стрейндж вспомнил все, что происходило, пока его тут не было. Двигались такие же слепящие огни, и так же слышался отдаленный гомон толпы.

И вообще, все шло в точности как тогда. Сначала врач-анестезиолог завел с ним душевный разговор. Он успокаивал, убеждал, советовал, готовя его, как тренер готовит боксера перед выходом на ринг. Потом, всадив иглу в вену, он вводил жидкость, а Стрейндж мысленно считал от десяти назад, и вдруг что-то ядовитое взорвалось во рту. Почти в то же мгновение Стрейндж очутился в большом зале. Он чувствовал, что просыпается, изо всех сил старается проснуться. Но он не мог, не имел права оторваться от видения, пока оно не прокрутится до конца и не выпустит его из кошмара обратно, к Стрейнджу.

Зал был другой, и даже не зал, а какая-то тайная канцелярия, куда не допускалась толпа. Он слышал, как она волнуется снаружи.

Помещение, как понял Стрейндж, было как у древних римлян или, может, греков: массивные колонны, тяжелые занавеси, статуи, узкие отверстия вместо окон.

Судья сидел не в огромном мраморном кресле, как тогда, а за длинным деревянным столом на возвышении у стены. На столе были разложены важные бумаги и предметы.

На судье был длинный белый балахон, скрывавший его лицо и голову. Из-под него торчали большие сильные белые руки.

Стрейндж почему-то знал, что судья тоже был другой. Тайной канцелярии предстояло в закрытом порядке рассмотреть поданное прошение, и судья был наделен гораздо большей властью, чем в первый раз.

Стрейндж видел, как поднялась выпростанная из-под белого балахона огромная рука и уставила на него указательный палец. Сейчас раздастся рокочущий, громоподобный бас, от которого лопнут барабанные перепонки в ушах и полетят клочьями тяжелые занавеси, но безликий голос произнес мягко, почти ласково:

— Нет, сын мой! Мы не можем оставить тебя здесь.

Удрученный Стрейндж повернулся и вышел. Снаружи ревела толпа.

Потом голоса анестезиолога и его помощника сделались спокойнее, тише, и Стрейндж открыл глаза.

Стаскивая перчатки, улыбался из-под маски хирург. Улыбался анестезиолог. Улыбались ассистенты, персонал удовлетворенно сиял. Захваченный общим подъемом, Каррен изрек торжествующе:

— Мы, кажется, вас неплохо подремонтировали.

— Лучше некуда, — подтвердил анестезиолог.

Стрейндж тяжело подморгнул улыбающемуся Каррену, опустив одно веко. Потом закрыл глаза. Он был еще там, в зале. Каррен и все остальные казались ему бесплотными тенями, а не живыми людьми.

Он не знал, заключало видение какой-нибудь смысл или нет. Где он не имел права оставаться? Куда должен вернуться? Уму непостижимо, как это получилось — сон с продолжением, как вторая серия кинофильма. И откуда он приходит? Где прячется? Ждет, когда Стрейнджу вкатят дозу оксибутирата натрия? А что, если бы второй операции не было? Выходит, он не узнал бы, чем все кончилось? Что тогда? Куда делся бы конец?

Он хорошо помнил лица людей, находившихся в зале, он их и в первый раз видел. Они стояли перед ним как живые, а все остальное — сон, дурной сон.

Его переложили на каталку. Вместо руки у него был громадный моток бинтов. Он лежал неподвижно, с закрытыми глазами и чувствовал, как его везут. Когда в палате его укладывали на койку, он уже засыпал.

Операция, похоже, прошла блестяще. Во всяком случае, если судить по лицам медиков. Поживем, увидим, что у них получилось. Врачи, они ошибаться горазды, подумал Стрейндж, проваливаясь в глубокий сон.

Первый раз он проснулся вечером, когда отделение ужинало. Рука разболелась вовсю. Ему дали болеутоляющее, и он снова уснул, не поев. Второй раз он проснулся ночью, часа в три, голодный как волк, хотя боль не проходила. Дежурный, видимо, знал, что так оно и будет, — он принес ему поесть и снова дал лекарство. Утром ему велели встать, несмотря на боль. В общей сложности его не выпускали в город неделю. Боль поутихла лишь на пятый день, зато посещения разрешили на второй.

Первым пришел Лэндерс. Стрейндж начал с того, что спросил, что слышно о Фрэнсис, а уж потом насчет Уинча. Все еще дурной от наркотиков, он силился сообразить, почему он поставил Уинча на второе место и не означает ли это, что его все меньше и меньше интересуют старые товарищи — так же, как его все меньше и меньше интересовал ход войны. Прискорбно, если так.

У Лэндерса были новости касательно Уинча. По странному стечению судьбы, как он выразился, в то самое утро, когда Стрейнджа оперировали, Уинч получил приказ отбыть в Кэмп О'Брайер. Он уехал в тот же день, не попрощавшись со Стрейнджем, потому что он еще не отошел от операции и дрыхнул как сурок.

Убыл и убыл, тут ничего не попишешь. Но Лэндерсу показалось, что как-то странно вел себя их первый сержант, а теперь уже младший уорент-офицер. Слишком быстро сложил вещички и не попрощался как положено. Вместо того чтобы самолично зайти к каждому из роты по отдельности, он сказал, чтобы Лэндерс с Корелло собрали их всех вместе в буфете, точно на церемонию. Лэндерсу пришлось обойти всех до единого, потому что на Корелло ни в чем полагаться нельзя.

В буфете все получилось бледно и наспех. Потом Уинч, правда, вышел с Лэндерсом и попрощался с ним наедине, но тоже без душевности. Стрейнджу привет передавал, велел сказать, что даст знать о себе, как только устроится. Однако дни считать не обязательно, добавил он ехидно, потому что устройство может затянуться.

— Как чужой был, — заключил Лэндерс. — И мне показалось, что ему безразлично, ехать или нет.

— Ты еще не раскусил его, — полусонно отозвался обложенный подушками Стрейндж из глубины постели. — Не хочется ему уезжать, страсть как не хочется, вот он и скрывает это.

— Может быть, — сказал Лэндерс неуверенно.

— Он любит, когда к нему за помощью идут, я-то знаю. Тогда он в лепешку расшибается, — настаивал Стрейндж. — А сейчас какая от него польза? Вот он и скис.

— Преллу даже привета не передал.

— Само собой, — понимающе усмехнулся Стрейндж.

Лэндерс хотел было возразить, но не стал и перешел к Фрэнсис.

Как ни плохо соображал Стрейндж, он заметил, что Лэндерс начал с Уинча, хотя сам-то он сперва спросил о Фрэнсис. Понимает, что к чему, одобрительно подумал Стрейндж, не то что я.