Только тишина

Я зашипел и, раздирая ладони, отполз назад. Сверху опять что-то полетело.

Снег, разумеется.

Я закрыл глаза. Изо всех сил стиснул зубы. Пальцы мои впились в лицо. Челюсти свела судорога, я начал дрожать, колотясь всем телом о лед, на котором лежал.

Широко раскрыл глаза. Ночь. Темно. На расстоянии вытянутой руки — заснеженные корни деревьев. Луна. Неподвижные тени. Декорация, а не ночь.

Только декорации бывают такими тихими.

Мышцы одеревенели. Я поднялся и немного подождал. Отошли. Можно идти.

Еще от входа я услышал шум воды в ванной. Отворачивая лицо от зеркала, сразу же потащился под душ.

— Сумасшествие, — выдавил, когда успокоилось дыхание. — Сущее сумасшествие.

6.

Меня разбудило движение снаружи базы. Я приподнялся в кресле и прислушался.

— Серна, — сказал сам себе, — и привела махонького, иззябшего сершеныша.

Голос мой звучал фальшиво. Заболело горло.

Звук повторился. Теперь он был другим. И доносился словно из тамбура.

— Сквозняк, — прохрипел я, пытаясь улыбнуться. — Забыл дверь запереть.

Уверенный, что обнаружу пустой шлюз, я притворил дверь. У входа стоял сторожевой автомат. Чем-то он напоминал сторожевого пса, просящего, чтобы его пустили внутрь. На его сигнализационном блоке помаргивал оранжевый огонек.

Я пришел в себя в долю секунды. Значет, это не мне чудится, это автомат явился. В таком случае дело серьезное.

Я отшатнулся, нацепил скафандр, шлем, проверил их и принялся разглядывать этот огонек изблизи. Он уже угасал. Словно нарушитель спокойствия сориентировался в ситуации и теперь удалялся на цыпочках. Я помотал головой и напряг зрение. Нет. Лампочка светилась на самом деле.

— Пойдем, посмотрим, — произнес я, отпирая замок.

Направил чуть выше ствол излучателя и вышел.

Жаль, что в этой тишине не различить заодно и запахов. Например, приближающейся весны. Пока еще холодновато. Но в полдень можно было бы пройти поискать первые зеленые побеги.

Я глубоко вдохнул несколько раз и направился в сторону ближайшего автомата. Миновал рощицу невысоких деревьев и остановился. В воздухе все еще царило спокойствие. И ночью не было ветра. И вечером, когда я выскочил из базы тушить пожар, разгоревшийся в моем воображении.

Еще раз обшарил глазами близлежащие заросли, после чего вернулся к автомату. Это не было галлюцинацией. Люк оказался открытым. Кто-то либо что-то заглядывали в регистрирующую приставку.

Я подошел поближе и склонился перед конусообразной конструкцией. Внимательно оглядел наружные датчики и заглянул внутрь.

Камера регистратора была пуста. Катушка с записью исчезла.

Я неторопливо выпрямился и довольно долго прислушивался. Ничего. Ни малейшего движения в черно-белом лесу. Словно все деревья, все ветви промерзли насквозь и застыли такими уже сотни лет назад.

Я стоял, не прикасаясь к аппарату, и размышлял. Если бы дело происходило вчера, я бы себе кое-что высказал. Насчет тех типчиков, которые забывают, чего ради они живут. Вернулся бы на базу и обшарил все углы.

Но сейчас всего-то шесть часов. И свет времени года соответственный. А на свету мои серые мозговые клеточки функционируют нормально.

Нет. Единственное, о чем я вчера позабыл — это вернуть сторожевой автомат на его место в неглубокой котловине, ведущей к тамбуру.

Этого они и ждали, — пришло мне на ум.

— Кто? — негромко спросил я.

Пожал плечами, повернулся и отправился в обратный путь. Не сделал и десятки шагов, как до меня донесся какой-то отзвук. Иной, чем тот, который я услышал, открыв глаза. Издалека. Он не имел ничего общего ни с шелестом ветвей. Ни с шагами. Скорее — шуршание. Словно кто-то валок по земле значительный, оказывающий сопротивление груз.

— Собака бы тебе не помешала, — произнес я, на этот раз во весь голос. — Только надо было подумать об этом своевременно.

Мой голос разбудил тишину. Колокола. Я выждал какое-то время, потом выпрямил руки и поднял их до уровня глаз. Кончики пальцев подрагивали.

Я проворчал:

— Это отговорка. Не рекомендуется выслушивать такие вещи до обеда.

Но не тронулся с места. Прошла минута, другая. Ни с отдаленных гор, ни с равнины не доносились уже никакие звуки. Кроме тех, которые постоянно присутствовали в воздухе.

Допустим, я заблуждаюсь. Допустим, я сам вчера, не ведая, что творю, открыл камеру регистрационной аппаратуры и зашвырнул катушку в кусты. Что шуршание, только что доносившееся со стороны задней части парка, это тоже всего-лишь тишина. Но старая истина пилотов обязывает. Любое сомнение, раз уж оно появилось, должно быть разрешено. Способом действенным и поддающимся проверке.

Возле входа я задержался, настороженный неожиданной переменой в окружающем. Мгновенно повернулся. Ни движения, ни звука, ничего. Молчание.

Колокола умолкли. Кто-то позакрывал трубы органов. Меня поразила новая мысль.

— А что, — произнес я, цедя слова, — если все эти звоны да органы играли на самом деле? Если это было… приглашение?

Поразмыслил како-то время. Под конец заявил:

— Нет. Это только тишина.

* * *

Я вышел из тамбура, свернул налево и, петляя между деревьев, шел какое-то время параллельно линии, соединяющей верхушки холмов. В эту сторону я еще ни разу не углублялся. Я подумал, что не лишено смысла проверить, нет ли в этом направлении просеки, проделанной наподобие моей, и выводящей на равнину вблизи города. Пару раз я натыкался на полянки, клином убегающие в чащу, но каждый раз встречался лишь со сплошным переплетением кустарника.

Я был не один. В десятке метров передо мной двигался универсальный автомат, снабженный двойным энергетическим запасом. Точно такой же оберегал мою спину.

Лес волнистой линией уходил к горизонту. Слева и немного сдали, когда я выбрался на свободное пространство, виднелись белые — более белые, чем когда-либо раньше — строения города. Передо мной — полтора, может, два, километра открытого пространства, и дальше — многоэтажные конструкции пригородного овощного хозяйства, убегающие к горизонту, покрывающие, наверно, не одну, тысячу гектаров. Между городом и комбинатом, вдоль автострад и транспортных путей теперь выросли деревья.

Я остановился. Идти дальше, в направлении гидропонических установок не имело смысла. Да и сам район выглядел подмокшим. Тонкий слой снега стаял, луг выглядел серовато-желтым, мертвым и пустым.

Я развернулся и двинулся обратно, в направлении парка, к южной его части, переходящей в старинный защитный зеленый пояс. Определение это потеряло право на существование и теперь не скоро его назад получит. Лет пятьдесят нам придется проделывать просеки, чтобы худо-бедно передвигаться с места на место. Если, разумеется, я чего-либо не натворю. Я — или те, кто меня сменяет.