Толя Швеин и Святой

– ***, па, – пробормотал он, – это п****ц. – и повесил трубку.

Он зачем-то набрал Лизе, хотя понимал, что не станет рассказывать ей ни про Нину, ни тем более про убийство. Но Лиза не ответила. Он машинально набрал второй раз, и она прислала смс: «Не звони мне!». Истеричка долбанная. Толя затянулся снова, но в пайпе уже ничего не было. Впрочем, его и так хорошо накрыло – просто он не ощущал этого.

– Эй, парень, это, пс! Ты чё тут? – спросил кто-то.

– А?

– Ты чё тут, это, дуешь, что ли? – мерзкий голосок захихикал. Толя не видел говорящего. Наверное, он стоял где-то в темноте. Рядом горел всего один фонарь и освещал он только самого Толю.

– Не твоё дело. От****сь.

– Да ладно, это, не злись, это… Спайс хочешь? Забирает норм ваще, и стоит копьё.

– От****сь, я сказал!

– Ладно, ладно… это, нервный, блин, это…

Человек испарился. Толя понял, что опять идёт снег. ****ный бесконечный ночной снег. Он плакал, но уже спокойно, не навзрыд – а как бы выплакивал ужас и отчаяние. Ему сделалось очень стыдно за себя. Вместо того чтобы сделать для неё что-нибудь хорошее, весь вечер фантазировал, как трахнет её. А потом ещё как скажет об этом когда-нибудь отцу. Не скоро, нет – может, лет через пять или даже пятнадцать, когда тот одряхлеет и будет сдыхать, хватаясь за раздувшуюся печень… Тогда бы он наклонился и сказал: «А Нинку твою, па, я-таки трахнул в две тысячи шестнадцатом». И как знать – может, отец и умер бы от этого и наконец-то перестал травить их с матерью жизнь… Впрочем, кто знает, что будет через эти пять лет? И что было бы с Ниной… Господи, бедная, несчастная Нина. Он опять схватился за голову. Стало казаться, что череп многократно увеличился, раздулся и вот-вот лопнет или утянет всё тело на обледеневший асфальт. Толя кое-как поднялся и побрёл к Чапе.

Илья угрюмо открыл дверь, но, увидев заплаканного, мокрого и дрожащего от холода друга, без разговоров впустил его. Минут тридцать он отпаивал его чаем, потом спросил, и Толя ответил. Чапа покачал головой и поставил на стол бутылку.

– У тебя, блин, всё наготове, – вяло отметил Толя.

– Пей, Толян. Надо выпить.

И они выпили.

– Я много не смогу. Я уже угасился маленько.

– Вижу. Ложись.

Чапа помог Толе подняться и отвёл в ту же комнату, где тот ночевал прежде. Но Толя не хотел засыпать. Ему было страшно, и едва потух свет, он поспешил сказать:

– Это п****ц, Чап, это просто п****ц. Всё, к чему я прикасаюсь, рушится, не получается! Всё. Всё, что мне давали – портится. Всё, что у меня было в этой жизни… Всё это я пускаю п***ой. Это, Илюш, какое-то проклятье: я уехал от вас ото всех. Думаешь, у меня появились в Москве друзья? *** там! Юрец? Это разве друг. Алкаш ****ный. Постоянно денег просит. Один раз поцарапал его машину… Вот тоже пример, кстати: машину испортил! Дружбу – испортил! Девушка была, которая меня куда-то тянула… – испортил! Нашёл сестру, и через сутки её… ***-я-я!!!!

– Так, ложись, спи. Утро вечера мудренее, – строго сказал Чапа. Дверь скрипнула и затворилась, несколько секунд были слышны шаги, потом сделалось тихо и страшно.

– Я всё порчу. Всё, к чему я прикасаюсь, – умирает. Эй, ты тут, слышишь меня? – но в темноте уже никого не было. Толя лежал один и дрожал от внутреннего холода.

«П****ц», – повторил он бесконечное количество раз прежде, чем уснуть.

Глава восьмая

Он проснулся в совершенно ясном сознании, хотя проспал не так долго. На часах было начало седьмого, а за окном темнота. Начинался понедельник. Толя поднялся и осмотрелся. Мысли плясали в его голове, но сегодня это был не весёлый танец, а напротив скорбный. Первое, о чём он подумал – неужели это правда? И вставать уже не хотелось. Но Толя заставил себя. Он оделся и без завтрака вышел на улицу. Было холодно, но снега на земле осталось совсем немного, он опять растаял к утру. Крыши и деревья были покрыты инеем, лужи – льдом.

– Ты никогда этого уже не увидишь. Ничего не будет для тебя, – пробормотал он.

Путь до дома святого лежал мимо полицейского участка, и Толя вдруг решил завернуть туда. Это было совершенно спонтанное и бессмысленное решение, как он подумал, уже зайдя внутрь. Но, будучи внутри, уже было глупо разворачиваться и уходить.

– О, Толян, привет! – сказал проходивший по коридору опер.

– Привет. («***, когда они перестанут узнавать меня?!»).

– Не узнал?

– Ну-у…

– Мы не особо дружили, но я тебя хорошо помню. Ваш класс с нашим играл за кубок в девятом.

– А-а, понятно.

– Миха, – Миха протянул руку.

– Угу.

– Слушай, зайдёшь ко мне? Я думаю, я знаю, почему ты здесь.

Толя послушно последовал за опером.

– Будешь? – спросил Миха, указывая на бутылку.

– ***, ну… семи утра даже нет.

– А, точно. Извини, я просто же в ночную работал… Короче, это про твою сестру.

– Да, – Толя почувствовал, как режет сердце.

– Повязали вчера этого м****а, и он начал на тебя гнать. Я сразу и вспомнил, кто ты такой. Поэтому и узнал. Честно говоря, не поверил ему вначале, что ты в городе. Думал, он белку словил.

– Это Лёха, да? – мрачно уточнил Толя.

– Да-да, никаких сомнений.

– Хорошо.

– В смысле?

«В смысле я ни хрена не помню ту ночь, но тебе это знать необязательно», – сказал Толин внутренний голос, а внешний промычал что-то бессвязное.

– Но он всё рвётся подать на тебя заяву, мол, за побои. «Вспомнил» об этом уже в конце допроса – мол, они же меня избили. Вот тебе и мотивация, но, знаешь, не хотелось бы тебя впутывать в это дело.

– И чё?

– Мы можем написать, что это Нина его ударила – вот он и отомстил ей. И тебя в этом деле и не будет. Хочешь так?

– А тебе это зачем? – удивился Толя.

– Ну, не знаю. Мне как бы всё равно, но раз уж ты зашёл, я подумал… – опер долго тёр висок, будто разгоняя голову, но ничего так и не придумал. – Подумал, в общем, что тебе не захочется в этом деле светиться.

– Мне всё равно, Мих. Делайте, как лучше, чтобы его засадить. Чем на дольше, тем лучше.

– С этим не беспокойся. У него уже была судимость условная, в этот раз не сорвётся. Сядет по полной, – отчеканил опер.

– Это хорошо.

– Пипец, конечно, ты неважно выглядишь. Может, тебе воды хоть?

Толя повернул голову и взглянул на своё отражение: осунувшийся бледный мужчина с неопрятной недельной щетиной. «Да ты похудел за эти дни», – сказал он сам себе – отражение в ответ лишь ещё больше ссутулилось.

– Да, можно воды. Спасибо. Нет, ничего скрывать не надо, – устало сказал он потом, – пусть в деле всё будет, как было. Мы его встретили, повздорили, я с ним подрался… Он раньше встречался с Ниной – знал, где она живёт. Вот и решил. Кстати, когда это было?

– Вчера утром.

– Бедная, бедная Нина, – пробормотал Толя.

– Ладно, ты иди. Адрес оставь свой – пришлют тогда повестку вопросы задать.

Толя оставил адрес и снова вышел на улицу. Светлело. Он брёл медленно, ноги не хотели двигаться в направлении дома святого. Когда он свернул на улицу Удальцова и завидел избу, вокруг которой уже собралась немаленькая толпа просителей, то подумал, что ненавидит святого, ненавидит его сраного бога, который не защитил их, ненавидит себя и больше всего на свете ненавидит Лёху. Он даже подумал, что хорошо бы разыскать Лёхину семью и убить их, но почти сразу он представил себе смерть. Теперь он знал, как она выглядит, точнее, знал, что резонирует в сердце, когда она подходит слишком близко, и понимал, что у него ни за что и никогда не достанет сил. Это было чем-то огромным, немыслимым, чем-то принадлежащим людям из другого теста… но странно – раньше, если бы его спросили, он бы сказал, что он один из таких людей.