Том 1. Произведения 1926-1937
Шрифт:
— О чем же вы сейчас думаете. — Ср. повторение этой фразы в эротическом же контексте — № 30 (карт. 6).
— Как странно ты устроена. Тыпочти не похожа на нас— Ср. в Пять или шесть: как странно тело женское / ужасно не Введенское(№ 8).
— Купцы, где мы находимся… Может быть это ад… Я догадлив. — См. вступит. замечании Я. С. Друскина к этому Разговору.Ср. также выше: Два купца смотрят на нее как тени.
— Одурачили вы меня купцы… Да тем что пришли в колпаках. — Помимо разложения и реализации здесь комплекса дурацкий колпак, что в свою очередь, подкрепляет приведенные выше соображения
29.9. Предпоследний разговор под названием один человек и война *
Заметим, что большая часть этого Разговора,как и седьмого, представляет собой связный текст, в распределении которого между голосами наблюдается известная пульсация — на протяжении Разговораони то сливаются в единый персонаж (что эксплицировано в заглавии и троекратно повторенной в начале Разговораформуле Я один человек и) — например, один продолжает речь другого, или же действие, о котором заявлено в первом лице ( читаю, я продолжаюи др.), исполняет другой; то разделяются снова, отождествляясь с отдельными участниками в обращениях друг к другу (Сделай остановку… Выслушайте пение или речь выстрелов)ила заявлениях в нервом лице множественного числа ( Неужели мы добрели до братского кладбища).
Укажем еще на одну интересную особенность трех голосов, которые на протяжении Разговоровнесколько раз имела тенденцию группироваться как два в один (например, Сандонецкий,противопоставленный двум безымянным игрокам в Разговоре о картах;спор Первогои Второго,которому подводит итог Третийв Рагговоре о воспоминании событий).Подобно этому, в первых трех репликах Я один человек и земля, — и скала, — и война— двух первых участников объединяют однородные добавления, которым противопоставляется третье, вводящее основную тему Разговора.
Отметим эксплицирование в самих названиях двух заключительных Разговоровкак Предпоследнегои Последнего— мотива конца:само это слово неожиданно появляется в последней фразе девятого Разговораи завершает десятый Разговор,а вместе с ним и все произведение.
— Я сочинил стихи о тысяча девятьсот четырнадцатом годе. — Ср. соответствующее сообщение о своей смерти сделанное 3- им умир.(ающим)в Четырех описаниях, заканчивающееся словами: То было в тысячу девятьсот четырнадцатом году.Связь с четырьмя описаниями эксплицирована в реплике Описание точное, следующей за одной из строф стихов о тысяча девятьсот четырнадцатом годе. С этим произведением наш Разговор сближают многочисленные переклички, из которых укажем одну, наиболее бросающуюся в глаза, — реплику Я продолжаю(притом, что и здесь, и там «продолжает» на самом деле не всегда тот персонаж, который об этом заявляет).
— А великий князь К. Р. / Богу льстит. — Очевидно, имеется в виду поэтическая деятельность К. Р. — великого князя Константина Романова (1858–1915). В связи с обозначенными в этом Разговоре«чертами эпохи» ср. ваши вступительные замечания, подобные же «ирреальные реалии» я Четырех описаниях(№ 23) и Ёлке у Ивановых(№ 30).
— Надо об этом подумать… Присядем на камень — Отмечающийсяи в других произведениях Введенского мотив «медитации на камне» (Будем думать в ясный день, / сев на камень и на пеньв Приглашении меня подумать; Мы сядем с тобою ветер / на этот камушек смерти— дважды — в медитативном par excellence стихотворении Мне жалко что я не зверь…)может быть сопоставлен с традиционной символикой камня, связанной, с одной стороны, с мотивами прочности, первоосновы, prima materia, с другой — Божественной мудрости (опосредовано: Исх., 17,0; Втор., 32,13); ср. «философский камень».
— Но пуча / Убитые очи, / Как туча, / Как лошади бегали ноги. — Мы выправили представляющиеся нам несомненными опечатки машинописи: куча, ноги.
— Описание точное… Ты внес полнуюясность. — Ясность, точность. лаконизм самих приведенных формул признаны, кажется, указывать именно на обратное их значение.
— Нигде я не вижу надписи, связанной с каким бы то ни было понятием. — Ср. близкий образ в стихотворении Мне жалко что я не зверь…,№ 26 и примеч. Призван ли этот образ свидетельствовать о распаде знаковых коммуникаций, остающихся отныне уделом «учительниц»?
— Идут купцы… Купцы не идут. — Чрезвычайно интересно с семиотической точки зрения введение в текст (и тут же изъятие) персонажей, по очевидности репрезентируемых самими вводящими и изымающими их лицами.
— Не спросить ли их о чем-нибудь. — Категория вопроса, спрашивания были объектом интенсивной поэтической критики Введенского в связи с диким и внушительным, незавидным вопросом о том, что такое есть Потец(№ 28). Ср. наши вступительные замечания к № 28, а также примеч. к № 19 (с. 144).
29.10. Последний разговор *
Анализу этого Разговорапосвящена значительная часть «Звезды бессмыслицы» Я. С. Друскина [114], где раскрывается его двумерная (по горизонтали в вертикали) композиция и делается вывод о реализации в нем наиболее глубокой коммуникации и одновременно автокоммуникации — одного автора в трех лицах.
— Я из Дому вышел и далеко пошел. — В добавление к сказанному выше, Я. С. Друскин замечает, что значение этой строки обнаруживается при выявлении ее синтагматических (со строками Я сел под листьями и задумался… о своем условно прочном существовании) и парадигматических (с параллельными строками следующих частей) связей. Домчерез категорию ограниченности кругозора под листьямисоединяется с условной прочностью моего существования,противополагается же этой ограниченности (и через нее дому) бесконечность кругозора под небом(Я сел под небом и задумался): «В плане выражения Я из дому вышелможно понимать как иероглиф начала, в плане содержания дом— иероглиф условной прочности моего существования,которая в дальнейших вариациях этого иероглифа обнажается и разрушается; открывается иллюзорность этой прочности» [114].
Строка эта содержит, очевидно, реминисценцию хрестоматийного стихотворения Некрасова «Однажды в студёную зимнюю пору / Я из лесу вышел…», характерным образом немедленно остраненную последующим добавлением и далеко пошёл.
— Она была обсажена дубовыми деревьями. — См. примеч. к № 32. Я. С. Друскин устанавливает здесь многоуровневый «иероглиф окружения».
— Задумался о том. — Апокопа дополнения имеет, несомненно, для поэтики Введенского концептуальное значение. Ср. в пятом Разговоре: Если статуями называть все предметы, то и то. — Ср. примеч. к № 8.
— Ничего я не мог понять. — О категории непонимании у Введенского см. выше примеч. к №№ 9, 24, 34, а также вступит. статью.
— Тут я встал и опять далеко пошел. — Отметим выявление в этом тексте, в значительной мере строящегося как металогический, ключевого мотива повторения (см. выше примеч. к №№ 14, 22 и 28). Мотив этот, эксплицированный в обсуждаемой фразе, выявляется также в четырехкратном повторении каждой структурной единицы этого Разговора, итом числе самой этой фразы.