Том 1. Проза, рецензии, стихотворения 1840-1849

— Ну, хорошо, хорошо; только, пожалуйста, поскорее! а то все через двор переговаривайся… такая скука!

— Она уж была у тебя? — спросил я его, покуда Оля собиралась.

— Нет; это в первый раз.

— Хорошая девушка!

— Не правда ли? И какое сердце! Я когда-нибудь расскажу тебе ее историю… она мне все с первого же разу пересказала.

— Поздравляю тебя…

— А ты и не заметил ничего? уж мы давно…

— Как же, как же! куда мне заметить что-нибудь… В это время Оля проходила по двору.

— Посмотри, какая славная девушка! — сказал он мне и потом закричал ей: — А каков Николай-то, Оля! ведь он давно уж все знает, а мне и виду не подавал… право!

Оля улыбнулась и погрозила мне пальчиком.

Через несколько секунд она была уж у нас. Приятель мой был вне себя; он целовал ее руки, целовал ее губы, глаза, прижимал ее к сердцу, и потом опять целовал, опять обнимал, до того даже, что мне сделалось тошно.

— Да полно же тебе, Александр! — говорил я, — ты точно ребенок.

— За дело ему, за дело, — отзывалась Оля, — покою мне не дает: такой негодный!

А между тем нисколько не противилась ласкам Брусина, а только еще пуще раззадоривала его.

Наконец он выпустил ее из рук; с ребяческим любопытством начала она оглядывать каждый уголок нашей квартиры. Квартира была как и все петербургские квартиры, назначенные для помещения капиталистов; всего две комнаты; одна моя, другая — Брусина, и обе довольно скудно убраны; но Ольга осталась очень довольна и заметила, что такой удобной квартиры не только в Петербурге, но даже и у француза нет. В особенности нравилась ей комната Брусина. Она попеременно садилась то на диван, то на кресла, и все находила преудобным. Стала даже мало-помалу давать советы, как бы все получше устроить, и весьма удивлялась, как это у Александра нет в заводе кровати, и тотчас же изъявила сомнение в удобности дивана.

— Да ведь я не женат, — говорил Брусин, — зачем же мне кровать?

Она покраснела слегка и погрозила ему.

— То-то вот и есть, не умеете вы ничего сделать, — говорила она, — вот я бы поставила там у задней стены кровать: купила бы ширмочки; тут бы диван и стол, там кресла…

— Так ты бы нам все и устроила, Оля…

— Это что выдумал! ведь я тебе чужая.

— Да ты не будь мне «чужая».

— Как же это можно! ведь я тебе не сестра, Оля плутовски посмотрела на Брусина.

— Да ты будь… моей женой.

Оля засмеялась.

— Вот прекрасно! сделайте одолжение, Александр Андреич; ведь я не какая-нибудь; я и дядюшке сейчас пожалуюсь — вот как!

— А! у вас есть и дядюшка? — спросил я.

— Да; и пресердитый; он теперь в Москве, а то бы…

— Ну, что ж, если б он был здесь? — спросил Александр. И протянул руку, чтобы обнять ее талию.

— А то, сударь, — отвечала она, ударив его по руке и увертываясь от его объятий, — что он не позволил бы всякому негодному мальчишке не давать покою честной девушке!

— В самом деле? — сказал Брусин и быстро поцеловал ее в самые губы.

— Ах, да что ж это за негодный такой! — говорила Оля притворно жалобным тоном, — уведите его, Николай Иваныч; посмотрите, пожалуйста, все платье на мне измял… Вот тебе, вот тебе за это, скверный мальчишка…

И она пребольно выдрала его за ухо; но он ничего; даже схватил наказывавшую его ручку и с большим аппетитом поцеловал. Правда, что ручка-то была такая маленькая да пухленькая…

Так проболтали мы целый вечер и, право, превесело провели время; Ольга разливала нам чай, а Брусин весь растаял от удовольствия. Я, впрочем, давно уж думал, что в нем есть сильное поползновение к фамилизму.

Под конец Оля даже развернулась и выказала себя определеннее; она закурила папироску и затягивалась не совсем дурно, потом начала класть ногу на ногу и опираться рукою в колено с какою-то особенной грацией, свойственной только известного рода женщинам.

Однако ж совсем у нас не осталась, как я сначала было думал; да, впрочем, и Брусин не настаивал много на этот раз.

На другой день она опять пришла к нам; те же самые сцены повторились, что и накануне, с тою только разницей, что она распоряжалась в нашей квартире, как полная хозяйка; все передвигала с места на место, беспрестанно дразнила и затрогивала Брусина, заставляла его бегать; одним словом, подняла такую кутерьму, которой, верно, наша скромная квартира никогда не видала в стенах своих. В этот вечер также она окончательно отдалась моему приятелю.

С этих пор Брусин начал жить совершенно новой жизнью; он с месяц был в каком-то чаду; целые дни просиживал дома и ни на шаг не отпускал ее от себя. И она тоже души в нем не слышала: целый день все пела да прыгала около него, украдкой подползала к нему сзади, как кошка взбиралась к нему на плечи, закрывала ему ручонками глаза и уж целовала его, целовала его. А сама так и заливается звонким, веселым смехом.

Да и он-то, впрочем, хорош был! Сидит, бывало, и книгу в руках держит, как будто и не замечает, что она подкрадывается сзади. А сам ведь все видит и знает наперед, что вот она вспрыгнет к нему на плечи и будет его целовать… Да и книгу-то только для виду держал в руках, а сам и не смотрел в нее.

Но, признаюсь, мое положение было самое скверное. Быть действующим лицом в этом случае, может быть, и очень приятно — я против этого не спорю, — но зрителем быть, смотреть, как люди целуются и любовь водят… Да к тому ж они как-то совсем наизнанку выворотили мой прежний образ жизни. Бывало, жизнь моя шла по заведенному порядку; я знал, что вот тогда-то я буду то-то делать, что такая-то-вещь или книга лежит у меня там-то; а теперь — примешься за дело, ан у соседей стук и возня; хватишься какой-нибудь вещи — а она в углу где-нибудь заброшена… И все эта негодная Ольга! ужасно не любила книг, настоящий Омар в юбке! ^* Я было вздумал однажды серьезно выбранить их, да прошу покорно сохранить серьезное выражение с такими сорванцами! Ольга с первого же раза зажала мне ручкой рот, повисла мне на шею и, чтобы окончательно сбить меня с толку, даже поцеловала меня в губы… Да, поцеловала, господа, и она даже весьма часто целовала меня, да только без всякой задней мысли… без малейшей, уверяю вас! Меня очень многие женщины целовали, и всегда без задней мысли: такова, видно, судьба моя.

Когда же я не переставал ворчать, Ольга соблазняла меня обещанием познакомить когда-нибудь с одной из своих подруг, которые, разумеется, были все прехорошенькие… Против такого аргумента я тоже оказывался совершенно безоружным.

Когда она уходила хоть на минутку к себе на квартиру или со двора, Брусин делался скучен, и тогда ему приходили в голову самые дикие мысли, то есть, не то чтобы мысли эти были дики в существе своем, a vu les circonstances [72] . Это были мысли несбыточные, насквозь пронизанные романтизмом, идеализмом и прочими отвлеченными «измами».

72

применительно к обстоятельствам ( франц.).

Однажды мы как-то сидели вдвоем; Брусин вскочил с дивана и подбежал ко мне, будто озаренный какою-то необычайной мыслью.

— Знаешь, — сказал он мне, — знаешь, какая мысль у меня?

— Что такое? верно, какая-нибудь страшная несообразность? — сказал я, зевая и потягиваясь в креслах, потому что мыслей, и притом самых разнообразных, являлась у него куча, и я имел уж достаточно времени, чтоб привыкнуть к ним.

— Я хочу сделать из нее женщину.

— Да она, кажется, и так женщина; природа создала ее такою: чего ж тебе еще хочется?