Том 1. Рассказы и повести

— Нет, нет. Оставь меня одного. Я хочу побыть один.

— О, и не подумаю, дорогой. У меня есть лекарство, которое тотчас же исцелит тебя. Посмотри-ка, что здесь написано.

В вечерней газете крупным шрифтом сообщалось, что «на пост министра финансов единственным серьезным претендентом сейчас является Габор Доманди, в сегодняшней речи которого глубоко и верно трактуется экономическое положение страны. Более того, нам стало известно из достоверного источника, что премьер-министр граф Пал Черени намерен сегодня же предложить ему этот пост».

— Это удивительно, сказочно, Габор! Нет, нет, ведь здесь же написано! Хорошо, что ты пришла, Эржи, прочитай и ты, я хочу убедиться, что все это мне не приснилось.

В комнату вошла стройная девушка с прелестными русыми локонами, алыми, как кораллы, губками и самыми красивыми голубыми глазами, какие только можно себе представить. Она напевала какую-то веселую песенку из оперетты, но нескольких газетных строк оказалось достаточно, чтобы ее беззаботное веселье исчезло, а лицо стало бледным.

— Ты тоже бледнеешь от радости, как твой отец. Тебя все приводит в волнение. Надо быть сильной «и в радости и в горе» — таков ведь и девиз моего дяди по отцу: «In prosperis et asperis». Право же, странно иногда проявляется радость.

А между тем прекрасная Эржика отнюдь не была рада. Она очень хорошо знала, что эти почести отдаляют ее от того, кого она так сильно любила. Если ее отец будет сидеть в красном кресле, ей достанется лишь скамья страданий.

В этот момент старый Габор, который до сих пор лежал на диване, сжавшись в комок, встал перед женой в позе, совсем не подобающей министру.

— Жена! — сказал он, пожалуй, первый раз в жизни твердым голосом. — До сих пор ты командовала мной, теперь же я хочу быть хозяином в доме. И я им буду, честное слово. Ясно?

— Будешь, будешь, Габор. Будешь хозяином всей страны, ваше высокопревосходительство.

— Жена! — глухо и зло произнес Габор Доманди. — Если ты скажешь еще хоть одно тщеславное слово, я задушу тебя. Убирайтесь с моих глаз к себе. Я так хочу, я вам приказываю!

— Но, Габор, ради бога, что ты выдумал?.. Мы должны договориться… с минуты на минуту может подъехать министр. Как ты можешь быть таким легкомысленным! Тебя ослепило счастье, а между тем ты всем обязан мне…

Доманди с дикой яростью топнул ногой. На лбу его вздулись вены. Жена еще никогда не видела его таким:

— Ни слова больше! Убирайтесь!

— Ты и на меня сердишься, папа? — кротко спросила девушка.

— И на тебя. Ты причина всех моих бед. Женщины выбежали из комнаты.

— Твой отец сошел с ума! — сказала госпожа Доманди. — Радость оказалась слишком сильна, и сейчас у него какой-то припадок. Но он перебуйствует. Нужно привести все в порядок, ведь может прийти граф. О доченька, какая славная минута! Премьер-министр Венгрии в салоне Доманди!

— Но он может просто написать письмо.

— Нет, нет. У нас, женщин с опытом, огромное чутье. Я верю, знаю, что он будет у нас еще сегодня.

— Ты легковерна, мама. Газетное сообщение может оказаться пустой выдумкой. Я не разбираюсь в политике, но мне все-таки кажется странным, что папа смог произнести такую умную речь.

— Ты ребенок и не понимаешь, что миром правят люди небольшого ума и что счастье любого человека строится на тысяче разных случайностей. Что же касается твоего отца, он человек незаурядный, в нем есть искра божья. Иначе я, дочь Сентиллеши, не пошла бы за него замуж. Да, у твоего отца выдающиеся способности, но беспредельная лень скрывает их.

— Письмо господину депутату, — вошла с докладом горничная.

— Отнеси его благородию в кабинет.

— Никак нельзя, потому что их благородие заперли дверь.

— Надо постучать, он откроет.

— Нельзя, барыня! Их благородие положили перед собой шестизарядный пистолет и клянутся, что убьют первого, кто побеспокоит их. И особенно наказывали молодого барина Яноша, если он вдруг придет, и близко не подпускать к двери.

Хозяйка покачала годовой и сказала:

— Прими письмо и дай его мне.

— Письмо от премьер-министра, лакею приказано вернуться с ответом.

Госпожа Доманди вскочила и сама поспешила в прихожую принять письмо. После долгих просьб ей удалось наконец проникнуть с ним к мужу.

— Что тебе надо? — грубо спросил он.

— Письмо от премьера. Тебе, наверно, предлагают министерский портфель. Ох, Габор, у меня ноги дрожат от радости, и я мысленно читаю строки письма.

— Я не возьму.

— Да ты и в самом деле не сошел ли с ума?

— Клянусь, я не возьму его!

— Не давай ложных клятв и не шути со мной.

Доманди распечатал письмо и стал читать:

«Дорогой мой Габор! После сегодняшнего заседания совета министров, примерно в семь часов вечера, мне необходимо переговорить с тобой конфиденциально. Укажи, где это можно сделать. Уважающий тебя друг

граф Пал Черени».

— Черт возьми, — бормотал испуганно Доманди, — дело принимает более серьезный оборот, чем я думал. Ну, Габор, теперь уж ты действительно влип.

Он сел за стол и написал такой ответ:

«Ваше высокопревосходительство! Я плохо себя чувствую и думаю, что не смогу покинуть свою комнату. Но если, чего доброго, вследствие сегодняшней моей речи и по твоей сердечной благосклонности ко мне ты хочешь включить меня в какую-нибудь комбинацию, я должен решительно заявить: не трать на меня своего дорогого времени, столь необходимого отечеству, — я не буду занимать никаких должностей, более того, завтра откажусь и от своего депутатского мандата. Твой преданный слуга

Габор Доманди».

Свой ответ он пододвинул жене и со злорадством сказал:

— На, почитай.

Госпожа Доманди испуганно всплеснула руками.

— Боже правый, ты с ума сошел!

— Я тогда сошел с ума, когда тебя послушался. Впредь буду умнее, только бы пережить этот позор.

— У тебя на сердце какая-то тайна. Что происходит? Будь откровенен.

Но господин Габор Доманди мерил комнату своими медвежьими шагами, и никакими силами нельзя было вырвать у него разумного объяснения, почему он не желает стать министром финансов. Так и не добившись ответа, в глубоком раздумье госпожа Доманди вернулась к себе в комнату.