Том 1. Шпион, или Повесть о нейтральной территории
Шрифт:
Американская и французская армии под руководством своего славного командира выступили против англичан, сражавшихся во главе с Корнваллисом, и кампания, начавшаяся с неудач, закончилась блестящей победой американцев. Вскоре Великобритании стала в тягость эта война, и она признала независимость Соединенных Штатов.
Годы шли за годами. Многие участники войны и их потомки с гордостью вспоминали о подвигах, совершенных во имя дела, принесшего их родине так много всяческих благ. Но имя Гарви Бёрча затерялось среди множества имен других агентов, о которых было известно, что они втайне действовали против законных прав своих сограждан. Однако образ разносчика часто вспоминался могущественному генералу, который один знал
ГЛАВА XXXV
В деревне этой и права и честь
Умеют от тирана защищать,
И скромный Кромвель здесь, должно быть, есть,
И Мильтон, не умеющий писать.
Прошло тридцать три года после описанной выше беседы, и американская армия вновь выступила против английских войск, но теперь военные действия развернулись не на берегах Гудзона, а близ Ниагары.
Вашингтон уже давно покоился в могиле, и тело его превратилось в прах. Время быстро стирает все злобные чувства, как политическую вражду, так и личную зависть, и его имя с каждым днем сияло все ярче, а его прямота и справедливость с каждым часом ценились все больше — не только на родине, но и во всем мире. Теперь он стал признанным героем века разума и просвещения. И пылкие сердца многих юношей, бывших гордостью нашей армии в 1814 году, начинали биться сильней, когда произносили имя великого американца, и загорались горячим желанием прославиться подобно ему. Однако ни в чьем сердце подобные стремления не были жарче, чем в груди молодого офицера, который вечером 25 июля этого кровавого года стоял на плоской скале и наблюдал великий водопад. Юноша был высок и хорошо сложен, в самом расцвете сил и энергии; его блестящие черные глаза смотрели пытливо и весело. Когда он глядел на бурный поток, разбивавшийся у его ног, во взоре его светились смелость и упорство, говорившие о горячей и восторженной натуре. Однако гордое выражение лица смягчала шаловливая улыбка тонко очерченного и прекрасного, как у женщины, рта. В лучах заходящего солнца светлые кудри юноши отливали золотом, а когда легкий ветерок от водопада отбрасывал их со лба, то, судя по белизне его кожи, можно было заключить, что только солнце и ветер придали смуглый оттенок этому здоровому молодому лицу. Рядом с красивым юношей стоял другой офицер, и по интересу, с каким оба рассматривали водопад, было ясно, что они впервые видят это чудо западного мира. Они долго стояли в полном молчании, как вдруг спутник описанного нами молодого офицера вздрогнул и, указывая саблей на пропасть у них под ногами, воскликнул:
— Взгляни, Уортон, вон человек переплывает реку под самым водопадом в челноке не больше ореховой скорлупки!
— Я вижу ранец у него за плечами. Должно быть, это солдат,— заметил его товарищ.— Пойдем встретим его у пристани, Мейсон, и узнаем, какие новости он привез.
Они потратили немало времени, чтобы добраться до места, куда пристало суденышко.
Вопреки ожиданиям молодых людей, в челноке оказался человек преклонного возраста и, по-видимому, не имеющий отношения к армии. Ему было лет семьдесят, но об этом свидетельствовали скорей его поредевшие серебристые волосы, падавшие на морщинистый лоб, нежели сухое тело, не казавшееся дряхлым. Он шел сгорбившись, но, должно быть, в силу привычки, а не от слабости, ибо мускулы у него, видно, лишь окрепли за полвека неустанной работы. Одежда его была бедна; множество разнообразных заплат говорило о бережливости хозяина. На спине он нес довольно жалкий тюк, который и ввел в заблуждение офицеров. Обменявшись с ним приветствиями, молодые люди подивились, что такой пожилой
человек не боится подплывать к водоворотам у самого водопада, а он слегка дрожащим голосом спросил у них, какие вести из сражающихся армий.— На днях мы разбили красные мундиры в равнинах Чиппевы,— ответил тот, которого звали Мейсоном.— С тех пор мы играли в прятки с их кораблями. А теперь идем снова туда, откуда начали, и, уж поверьте, зададим им перцу.
— Быть может, у вас есть сын среди солдат? —спросил его товарищ гораздо более мягким, приветливым тоном.— Если так, скажите мне, как его зовут и в каком он служит полку, и я отведу вас к нему.
Старик покачал головой и, проведя рукой по своим серебряным волосам, ответил кротко и смиренно:
— Нет, я совсем один на свете.
— Тебе следовало бы добавить, капитан Данвуди,— воскликнул беззаботный Мейсон,— что ты отведешь его к сыну, если тебе удастся найти и полк и солдата, потому что добрая половина нашей армии уже двинулась в путь и, очень возможно, стоит теперь под стенами форта Джорджа, если только у меня правильные сведения.
Тут старик вдруг остановился и стал переводить пристальный взгляд с одного офицера на другого. Заметив это, они тоже остановились.
— Я не ослышался? — спросил незнакомец, защищая глаза рукой от лучей заходящего солнца.— Как вас назвал этот офицер?
— Меня зовут Уортон Данвудн,— ответил, улыбаясь, молодой человек.
Незнакомец жестом попросил юношу снять шляпу, и, когда тот исполнил эту просьбу, его шелковистые кудри разлетелись и открылось красивое, приветливое лицо.
— Вот так и вся наша страна! — горячо воскликнул старик.— Она с каждым днем расцветает, да благословит ее бог!
— Что ты так пристально смотришь на него, лейтенант Мейсон? — спросил со смехом капитан Данвуди.— Ты не казался таким удивленным, даже когда глядел на водопад!
— Что мне водопады! На них должны любоваться в лунную ночь твоя тетушка Сара и этот славный старый холостяк — полковник Синглтон. А таких малых, как я, этим не удивишь, меня гораздо больше занимают подобные встречи.
Необыкновенная горячность незнакомца, едва вспыхнув, тут же угасла. Однако он прислушивался к разговору молодых людей с глубоким интересом. Данвуди, став немного серьезнее, возразил:
— Ладно, ладно, Том, не смейся над моей милой тетушкой; ведь она — сама доброта, и я слышал, что в молодости она пережила большое несчастье!
— А я слышал,— ответил Мейсон,— что полковник Синглтон каждый год в день святого Валентина предлагает ей руку и сердце — об этом болтают в Аккомаке,— а кое-кто добавляет, что твоя бабушка Дженнет поддерживает его.
— Бабушка Дженнет! — со смехом воскликнул Данвуди.— Вот тоже добрая душа! Да только вряд ли она, думает о чьей-нибудь свадьбе, с тех пор как умер доктор Ситгривс! Прежде поговаривали, будто он ухаживал за ней, да видно, дело не пошло дальше взаимных любезностей. Вообще я думаю, что все эти слухи возникли из-за дружбы моего отца с полковником Синглтонсм. Ты же знаешь, они с ним старые товарищи по полку, как и с твоим отцом.
— Конечно, знаю; но, пожалуйста, не говори мне, что этот старый холостяк так часто бывает в поместье генерала Данвуди только ради того, чтобы поболтать с ним о старых битвах. В прошлый мой приезд к вам желтолицая длинноносая экономка твоей матери увела меня в кладовую и уверяла, что полковник — очень выгодная партия, как она выразилась, и что его плантации в Джорджии приносят весьма неплохой доход,— ей-богу, я позабыл, сколько она насчитала.
— Весьма возможно,— заметил капитан.— Кэти Хейнс отлично умеет считать.
Молодые люди замолчали и оглянулись на незнакомца, не зная, следует ли им распрощаться с ним.
Старик ловил каждое их слово с напряженным вниманием. К концу разговора по его серьезному лицу пробежала легкая улыбка. Он покачал головой, провел рукой по лбу и, казалось, задумался о былых временах. Мейсон, не обратив внимания на выражение лица старика, продолжал:
— Мне кажется, эта экономка уж слишком себялюбива.
— Но ее себялюбие никому не вредит,— возразил Данвуди.— Самая ее неприятная черта — это враждебность к неграм. Она говорит, что за всю свою жизнь чувствовала расположение только к одному негру.