Том 1. Стихотворения 1939–1961

КОМИССАРЫ

Комиссар приезжает во Франкфурт ам Майн,— Молодой парижанин, пустой человек. — Отпирай! Отворяй! Отмыкай! Вынимай! Собирай и вноси! Восемнадцатый век! — Восемнадцатый век, — говорит комиссар,— Это время свободы! Эпоха труда! То, что кончились сроки прелатов и бар — Ваши лысые души поймут ли когда? Нет, не кончился вовсе, не вышел тот срок, И с лихвою свое комиссар получил, И ползет из земли осторожный росток Под забором, где били его палачи. Этот опыт печальный мы очень учли В январе сорок пятого года, Когда Франкфурт ам Одер за душу трясли В честь труда и во имя свободы. Комиссаром двадцатого века в расчет Принята эта правда простая. И трава, что во Франкфурт ам Одер растет, Не из наших костей прорастает.

ВОЗВРАЩАЕМ ЛЕНДЛИЗ [2]

Мы выкрасили их, отремонтировали, Мы попрощались с ними, как могли, С машинами, что с нами Днепр форсировали, От Волги и до Эльбы с нами шли. Пресс бил по виллису. Пресс мял сталь. С какой-то злобой сплющивал, коверкал. Не как металл стучит в другой металл — Как зверь калечит человека. Автомобиль для янки — не помеха. Но виллис — не годится наотрез. На виллисах в Берлин с Востока въехали. За это их растаптывает пресс. Так мир же праху вашему, солдаты, Сподвижники той праведной войны — И те, что пулей в лоб награждены. И те, что прессом в лом железный смяты.

2

Лендлиз — военные материалы и продовольствие, поставляемые США нашей стране во время Великой Отечественной войны.

ХЛЕБ

Весной сорок первого года Фашисты вошли в Афины — Зеленая мотопехота, Песочные бронемашины. И сразу не стало хлеба, Как будто он жил — и вымер, Как будто он встал — и вышел, Шурша колосками своими. Весной сорок первого года, Зеленой порою мая, Голодные толпы народа, Рогатки врагов ломая, Пришли на большую площадь, К посольскому дому со львами, К тому, над которым полощет Советское красное знамя. И кто-то крикнул: «Хлеба!», И кто-то крикнул: «Советы!», И вся огромная площадь, Готовая пасть за это, В борьбе умереть за это, Обрушить на землю небо — Кричала: «Советы! Советы! Советы дадут нам хлеба!» Их было пятнадцать тысяч, А может быть, двадцать тысяч, Их веру, любовь, надежду В граните надо бы высечь. Пока же гранита нету, Гремите, шатая небо, Простые слова: «Советы, Советы дадут нам хлеба». В Болгарии и в Албании, В Китае, Венгрии, Польше, В Румынии и в Германии — Нету голодных больше. Но хлеб, ушедший из Греции, Домой не вернулся доселе, И нищие дети Греции Досыта не поели. Пока хоть один голодный О хлебе насущном просит, Советский народ свободный В несчастье его не бросит. До синего вашего моря, До жаркого вашего неба Летите слова прямые: «Советы дадут вам хлеба!»

СОВРЕМЕННАЯ ТЕОРИЯ БАЛЛАДЫ ( Лекция)

Взрыв, локализованный в объеме Сорока плюс-минус десять строк, — Это формула баллады (кроме Тех баллад, которым вышел срок). В первой трети текста нужно, чтобы Было что взрывать. ЧТО! За этим ЧТО глядите в оба! Здесь продешевить, как проиграть. Чтоб оно стояло! Чтобы стыло, Восходя превыше облаков — С фронта защищенное и с тыла, Кованное сверху и с боков. Верою, Надеждою, Любовью Это может быть. Лучше же — империей любою, — Их балладам правильней дробить. Помните, пред чем стихи в ответе, Им в глаза Истории смотреть… Это — содержанье первой трети. А какая следующая треть? Чем ей быть? Куда ей подаваться? За кого голосовать? Ни цареубийц, ни святотатцев Не хочу в балладу я совать. Секта? — вздор. Заговор? — не надо! Партия! — она, она одна По железной логике баллады Сокрушать империи должна. Очищайте место ей пошире, Ширьте ей отведенную треть, Чтобы было, где расправить крылья, Прежде чем взмахнуть и полететь. Чтобы заграждения колючие Командир саперный не забыл, Краткий курс — учебник революции — Вовремя чтоб проработан был, Чтобы наш советский русский опыт Пребывал основою основ Революций и баллад Европы, Азии и всех материков. Третья треть, последняя — взрывная. И ее планировать — нельзя. Точных траекторий мы не знаем, По каким осколки проскользят. Как и где проглотит Черчилль пулю? Трумен что суду произнесет? Это — не спланируемо вслепую. Это — не спророчимо вперед. Закрывайте конспекты и тетради. Здесь — конец науки о балладе.

БАЛЛАДА О ТРЕХ НИЩИХ

Двурукий нищий должен быть Весьма красноречивым: Ну, скажем, песню сочинить С неслыханным мотивом. Ну, скажем, выдумать болезнь Мудреного названья, А без болезни хоть не лезь, Не сыщешь пропитанья. Совсем не так себя ведет С одной рукою нищий: Он говорит, а не поет Для приисканья пищи — Мол, это был кровавый бой, Мол, напирали танки, Когда простился я с рукой — Пожертвуйте, гражданки! Безрукий нищий молчалив — В зубах зажата шапка. Башку по-бычьи наклонив, Идет походкой шаткой: Мол, кто кладет, клади сюда! И шапкой вертит ловко. А мы без всякого труда Суем туда рублевки.

«Тот день, когда я вышел из больницы…»

Тот день, когда я вышел из больницы, Был обыкновенный зимний день, Когда как будто солнышко боится Взойти вверху на лишнюю ступень. Но всюду пахло охрою, известкой, И всюду гул строительный дрожал, И каменщик в ладонях черствых, жестких На всех углах большой кирпич держал. Беременные женщины по городу Прохаживались шумною гурьбой, Животы — огромные и гордые, Как чаши с будущим, неся перед собой. Веселые и вежливые школьницы, Опаздывая, ускоряли шаг, И реял в воздухе особо красный флаг. Я сразу понял, что война закончилась.

ПРО ОЧЕРЕДИ

В очередях стоять я не привык И четвертушку получил едва ли Того, что там давали, выдавали — В хвостах, продолговатых и кривых. Не для того, бессмертная душа Мне дадена (без очереди, кстати), Не для того на клетчатой тетради При помощи карандаша Я сотворял миры стихотворения И продолжаю ныне сотворять, Чтобы в хвостах очередей стоять В припадке молчаливого терпенья. Я тылового хлеба не жевал И, проживая в солнечной системе, Я в карточных системах не живал — Они прошли мимо меня, как тени. За сахаром я не стоял. За солью Я не стоял. За мясом — не стоял. Зато я кровью всей и всею болью За Родину против врага стоял.

«Нам черный хлеб по карточкам давали…»

Нам черный хлеб по карточкам давали. Нас, будто нитку белую, вдевали В игольное ушко. А физики лежали на диване, И думали, и что-то создавали. Витали высоко. Они витали в занебесных сферах, О нациях и партиях и верах Не думая совсем, И выдумали горстку вечных истин, Коротких и безжалостных, как выстрел. Немного: пять иль семь. Они разъелись и с пайка такого Не жаль им рода нашего, людского. Им, физикам — людей не жаль. Они откроют, ну а нас зароют. Они освоют, а у нас завоют. Им что — не их печаль.

«Человека нора кочевая…»

Человека нора кочевая, Ватник, на землянку похожий! Каждый раз, его одевая. Вспоминаю вечер погожий. Спирт замерз и ртуть — застыла. Все дома враги посжигали. В этот самый вечер из тыла Ватники в бригаду прислали. Пол-России покрыто льдами. От Можайска до самой границы — Словно солнце не всходит годами, На лету замерзают птицы. Пол-России тепло сохраняет, И Свердловская область Урала, Словно плавка брызги роняет — Часть тепла солдатам прислала. Вот он, ватник этот исконный, Мне врученный тогда перед строем, Я покрыл его крышей суконной, Меховой воротник пристроил. У землянок судьба другая. Ну, а ватник — пока сберегаю.

«Тридцатилетняя женщина…»

Тридцатилетняя женщина, Причем ей не 39, А ровно 29, Причем — не из старых девок, Проходит по нашей улице, А день-то какой погожий, А день-то какой хороший, Совсем на нее похожий. Она — высокого роста, Глаза — океанского цвета. Я ей попадаюсь навстречу, Ищу в тех глазах привета, А вижу — долю горя, А также дольку счастья, Но больше всего — надежды: Ее — четыре части. И точно так же, как прежде, И ровно столько, как раньше, Нет места мне в этой надежде, Хоть стал я толще и краше, Ноль целых и ноль десятых Ко мне в глазах интереса, Хоть я — такая досада! — Надел костюм из отреза, Обул модельные туфли, Надраил их до рассвета… Увидев меня, потухли Глаза океанского цвета.

«Все мелкие мои долги…»

Все мелкие мои долги И крупные долги — Как только деньги получу, Я сразу заплачу. Но этот долг! Чтоб он замолк, Ты, память, помоги! Устрой, чтоб он меня забыл. Чтоб он — не говорил. Не повышает голос он. Как волос, тонок он. Зато, как колос, он созрел. Он мне в глаза смотрел. О, память, позабудь его! Он отдал мне поклон. Ведь я не сделал ничего. Дай мне забыть его. Возьму суму, пойду в тюрьму, Но только никому Про этот долг не расскажу, Письма не покажу И фотографий не отдам, Как со стены сниму Те, что в душе еще висят И тихо говорят. Не повышая голоска — Так говорит тоска. Не нажимая на педаль — Так говорит печаль. Я ничего не утаю. Отдам все до куска — Но замолчи, Но оттолкнись, Оставь меня, Отчаль.