Том 10. Адам – первый человек. Первая книга рассказов. Рассказы. Статьи

Гришку он берет с собой на охоту потому, что тот таскает на своих плечах все припасы и даже тяжелые Васькины сапоги. Если случается Ваське что-либо убить, Гришка лазает по камышам, ищет и приносит ему добычу. В награду за рабство Васька раз в неделю дает ему выстрелить из ружья. Добычей он никогда не делится, а если охота не получается, во всем обвиняет Гришку:

– Лопух, через тебя все! – говорит Васька и, длинно сплюнув, угрожающе добавляет любимую свою глупую клятву:

– Век свободы не видать! Не возьму тебя больше. – Гришка знает, что спорить с Васькой нельзя, потому что этим разозлишь его еще больше, и не оправдывается.

Когда Гришка берет в руки ружье, он боится дышать и чувствует себя самым счастливым человеком. Он не взводит курка, пока не увидит дичь, и часто убивает. Свою добычу отдает Ваське. Тот никогда не признает Гришкиных успехов и не радуется его удачам, а, наоборот, всегда злится и насмехается:

– Ха, так близко подпустила, так и дурак сможет, это тебе просто везет…

– Слышь, завтра не проспи, – ковыряясь соломинкой в своих длинных и кривых зубах, хозяйским тоном протянул Васька.

– Не бойся, я, как встрепанный, до зорьки вскочу, – ответил Гришка, стараясь заглянуть в маленькие Васькины глаза:

– А стрельнуть дашь?

– Дам, только ружье почисти.

– Тащи, – обрадовался Гришка. Он всегда с удовольствием чистил ружье. Ему очень нравилось держать его в руках, даже незаряженное.

Васька принес свой дробовик. До самого вечера Гришка с упоением чистил ружье и, только когда ствол засиял синеватым переливчатым ртутным блеском, отнес ружье хозяину.

Синие дымы предутреннего тумана поднимались в лощинах, как будто кто-то нарочно разложил костры из сырых дров. Васька в брезентовой куртке, перетянутой лентой патронташа, широко шагал на своих длинных ногах. Босой, с кожаной охотничьей сумкой на боку и тяжелыми Васькиными бахилами на плече, Гришка вприпрыжку бежал впереди, чтобы разогнать озноб после сна. До самого леса они шли по утоптанной и чуточку скользкой от утренней сырости дорожке. У леса Васька снял сандалии и надел поданные Гришкой сапоги: он боялся колючек и сырости. Через четверть часа они миновали лес и вышли к озерам. Выбрали место и стали ждать.

Заря протянулась широкой малиновой полосой, словно бросили длинный прут раскаленного железа. Камыши зашушукались от набежавшего ветерка, и черная вода озерка взбугрилась мелкими волнами.

Васька нетерпеливо взвел курок. В тот же миг стайка диких красавиц, коротко посвистывая крыльями, опустилась на маслянистую воду.

Васька вскинул ружье и выстрелил. Утки шумно поднялись и черными стрелами улетели в дальние камыши. Лишь лес отозвался рассыпчатым эхом.

– Эх, ты, мазуля! – хотел сказать Гришка, но ничего не сказал, потому что подумал: «Еще не даст стрельнуть».

– Вот гад! – плюнул Васька. – Ты видал, как я ее саданул… Век свободы не видать, ранитая улетела.

Гришка хорошо видел, что был недолет, что дробь подняла брызги чуть ли не за пять метров до уток, знал, что Васька врет, но кивнул, соглашаясь, думая все о том же: «А то еще не даст ружья».

Полдня пролазили они по болотам, забрались в самую глушь, но утки ни разу больше не подпустили их на выстрел.

– Вася, ты обещал, дай стрельну? – напомнил уставший и проголодавшийся Гришка.

– В чего тебе стрелять, нет ничего, – сердито обрезал разозленный неудачей Васька.

– Вася, миленький, ну дай – я хоть в воздух! – взмолился Гришка. Он дрожал от нетерпения и был согласен сделать что угодно, лишь бы выстрелить, выстрелить!

– Хватит, пора домой, жрать охота, – сказал Васька и пустился в обратную дорогу. Гришка понуро поплелся следом, думая все об одном: неужели не даст, так и не даст…

– Иди вперед, а то топко, я еще провалюсь в сапожищах-то, а ты босый. Иди дорогу выбирай, – приказал Васька, и в его глазах промелькнули злые чертики.

Гришка послушно забежал вперед. Не успел он сделать и десяти шагов, как за спиной его ударил выстрел. Мальчишка быстро повернулся. Из дула валил сине-белый дым. Васька молча показал пальцем в болото, на зеленеющей глади которого чернел большой комок. Гришка всмотрелся и, крикнув: – Утка! – поспешно снял с плеча сумку.

С первых шагов ноги по щиколотку хлюпнули в густую жижу. Идти было нельзя. Не раздумывая, Гришка лег на живот и пополз. Смертельная хлябь дышала под маленьким телом. Сквозь проламывающуюся подстилку короткого зеленого мха выталкивались черные лужицы гнилой воды. Утка лежала на кочке, подвернув шею под крыло. Чтобы вернуться назад, Гришке нужны были обе руки. Он ухватил мягкое крыло утки зубами и, задыхаясь, пополз назад. Болото сопело и чавкало под ним, словно бурчало: «Ага, сейчас я тебя съем!» В глазах у Гришки потемнело от страха и напряжения. Но вот, наконец, он дополз до дорожки. И тут вдруг почувствовал, как смрадный запах ударил ему в ноздри.

– Она же дохлая, Вася! – растерянно сказал Гришка.

– Ха-ха-ха! Ху-ху-ху! Обманул дурака на четыре кулака! – брызжа слюной и дергаясь всем телом, хохотал Васька.

Облепленный жирной грязью, вздрагивающий от усталости, Гришка не сразу понял, что Васька обо всем знал заранее, а когда понял, круто повернулся и пошел прочь.

Васька бросил утку. Она глухо шлепнулась и стала погружаться в болото. Он смотрел, как неумолимо засасывает утку, и неожиданно очень четко представил себе, что так могло случиться и с Гришкой. Он понял, что Гришка подвергал себя смертельной опасности, и ему стало холодно от страха.

Подобрав кожаную сумку, он побежал за Гришкой, все время повторяя:

– Обожди, стой, я же пошутил!

Гришка прибавил шагу. Тогда Васька забежал вперед и, преградив дорогу, снял с плеча и протянул ему ружье:

– На, стреляй, хоть три раза! Век свободы не видать, пошутил!

– Не надо мне твоего ружья, уйди, – отвел руку Гришка и, обойдя Ваську, побежал. А Васька, обреченно повесив на плечо ружье, поплелся домой, рассуждая на ходу: «Уже и пошутить нельзя… Эх, теперь самому придется таскать барахло, да и собаку нужно заводить. Какой я без Гришки охотник…»

Георгины

Каждое утро, гордо засунув руки в карманы, Вовка появлялся у ворот школы. Рядом с ним, неся в зубах черный ученический портфель, чинно вышагивала большущая немецкая овчарка. Это был красивый и сильный пес. Чуткие уши его – сверху опаленные чернью и розовые, как разрезанный гранат, внутри – никогда не отдыхали. Серая шерсть лоснилась, словно смазанная жиром.

О таком верном страже и мечтать не могли другие мальчишки. Стоило Вовке бровью повести, как Бой тотчас же бросался на противника и обращал его в бегство. Поэтому Вовку никто и пальцем не смел тронуть. Даже Генка-Цапля, гроза всех третьих и четвертых классов, заискивал перед Вовкой. Но в душе он, Генка-Цапля, ненавидел Вовку. Он мешал ему, Генке-Цапле, считаться самым могущественным человеком среди мальчишек. Вовка был на голову ниже Генки, тот знал, что без труда отлупит его, и мечтал об этом.

Три года назад Вовка нашел на помойке большого дома облезлого, тощего кутенка. Он принес его домой, выкупал и, наперекор бабке, оставил жить у себя, назвав звучным именем: «Бой».

Вовка делился с ним каждым кусочком хлеба, а по ночам, втайне от бабушки, тащил Бойку к себе под одеяло. Укрывался с головой и гладил, гладил его теплое тело. Так они и засыпали.

А утром бабушка, которая вставала очень рано, замечала Бойку и прогоняла его в холодный коридор, а Вовку ругала:

– Не смей, чертенок, брать его в постель! Сколько раз говорила… Глистами заразишься. Еще раз увижу – смотри! Я тебе дам лупки!