Том 10. Письма

Т.Н. Булгакова - Н.А. Булгаковой-Земской [14]

30 октября 1917 г. [Вязьма]

Милая Надюша,

напиши, пожалуйста, немедленно, что делается в Москве. Мы живем в полной неизвестности, вот уже четыре дня ниоткуда не получаем никаких известий.

Очень беспокоимся и состояние ужасное.

Как ты и дядя Коля себя чувствуете?

Жду от тебя известий. Привет дяде Коле.

Целуем тебя крепко. Твоя Тася [15] .

14

Письма. Публикуется и датируется по авторгафу (ОР РГБ, ф. 562, к.19, ед. xp. 21, л. 5)

15

Это письмо уже не застало Н.А. Булгакову-Земскую в Москве, она к тому времени вернулась к мужу в Царское Село. В Москву, на квартиру Н.М. Покровского, в это время уже приехала из Петрограда сестра Варвара Афанасьевна. Она и отправила письмо в Царское Село.

М.А. Булгаков - Н.А. Булгаковой-Земской [16]

31 декабря 1917 (Вязьма)

Дорогая Надя,

поздравляю тебя с Новым Годом и желаю от души, чтобы этот новый год не был бы похож на старый. Тася просит передать тебе привет и поцелуй. Андрею Михайловичу наш привет.

Ты не пишешь мне, и адреса своего не дала, из чего я заключил, что ты переписываться со мной не хочешь. Адрес твой пытался узнать, будучи в Москве [17] , у Лили. Лиля подняла глаза к небу и сказала: «Царское Село, квартира 13». На мой робкий вопрос об улице и доме Лиля гордо ответила, что она этого не помнит. Нормальный адрес я узнал у дяди Коли.

16

Вопросы литературы. 1984, №11. Письма. Публикуется и датируется по второму изданию.

17

По свидетельству Н.А. Земской, М.А. Булгаков ездил в начале декабря 1917 г. в Москву с целью получить освобождение от военной службы по болезни (истощение нервной системы). Однако в этот раз он не был демобилизован. Пришлось вернуться снова в Вязьму и оставаться «против воли там, в глуши, без связи с Киевом, без связи с семьей, по которой Михаил Афанасьевич всегда сильно тосковал, переживая мучительную тревогу за мать и младших братьев и сестер, не зная, что творится в Киеве».

В феврале 1918 г, он снова ездил в Москву на переосвидетельствование и был демобилизован по состоянию здоровья. Вернувшись в Вязьму, он немедленно оставил работу там и через Москву уехал вместе с женой в Киев к матери.

Я в отчаянии, что из Киева нет известий. А еще в большем отчаянии я оттого, что не могу никак получить своих денег из Вяземского банка и послать маме. У меня начинает являться сильное подозрение, что 2000 р. ухнут в море русской революции. Ах, как пригодились бы мне эти две тысячи! Но не буду себя излишне расстраивать и вспоминать о них!..

В начале декабря я ездил в Москву по своим делам, и с чем приехал, с тем и уехал. И вновь тяну лямку в Вязьме... Я живу в полном одиночестве... Зато у меня есть широкое поле для размышлений. И я размышляю. Единственным моим утешением является для меня работа и чтение по вечерам...

...Мучительно тянет меня вон отсюда в Москву, или Киев, туда, где хоть и замирая, но все же еще идет жизнь. В особенности мне хотелось бы быть в Киеве! Через два часа придет новый год. Что принесет мне он? Я спал сейчас, и мне приснился Киев, знакомые и милые лица, приснилось, что играют на пианино...

Недавно в поездке в Москву и Саратов [18] мне пришлось видеть воочию то, что больше я не хотел бы видеть.

Я видел, как толпы бьют стекла в поездах, видел, как бьют людей. Видел разрушенные и обгоревшие дома в Москве... Видел голодные хвосты у лавок, затравленных и жалких офицеров, видел газетные листки, где пишут в сущности об одном: о крови, которая льется и на юге, и на западе, и на востоке...

18

По пути в Москву в декабре 1917 г. М.А. Булгаков проехал дальше на восток, в Саратов, родной город жены, чтобы повидаться с ее семьей и выполнить ее поручения к отцу и матери. Поездка была крайне трудной: транспорт был разрушен, с фронта хлынули толпы солдат, поезда осаждались массами солдат и пассажиров. Виденное им затем нашло отражение в романе «Белая гвардия» и в других произведениях.

Идет новый год. Целую тебя крепко.

Твой брат Михаил.

P.S. Буду ждать письма.

1921-1930

М.А. Булгаков - К.П. Булгакову [19]

1 февраля 1921 (из Владикавказа в Москву)

Дорогой Костя [20] ,

вчера я был очень обрадован твоим письмом. Наконец- то я имею весть о своих. Твое письмо помечено: «18-го янв. 1920 г. (?)». Конечно, это ошибка. Не могу тебе выразить, насколько я был счастлив и удивлен, что наши все живы и здоровы и, по-видимому, все вместе.

19

Известия АН СССР. Серия литературы и языка, т. 35. 1976. № 5. Печатается по машинописной копии. Письма. (ОР РГБ, ф. 562, к.19., ед. хр. 10, л. 1-2)

20

Костя — двоюродный брат М.А. Булгакова.

(Проклятые чернила!) [21] Единственно, о чем я жалел, это что твое письмо слишком кратко. Несколько раз я его перечитывал... Ты спрашиваешь, как я поживаю. Хорошенькое слово. Именно я поживаю, а не живу...

Мы расстались с тобой приблизительно год назад. Весной я заболел возвратным тифом, и он приковал меня... Чуть не издох, потом летом опять хворал [22] .

Помню, около года назад я писал тебе, что я начал печататься в газетах. Фельетоны мои шли во многих кавказских газетах. Это лето я все время выступал с эстрад с рассказами и лекциями. Потом на сцене пошли мои пьесы. Сначала одноактная юмореска «Самооборона», затем написанная наспех, черт знает как, 4-актная драма «Братья Турбины». Бог мой, чего я еще не делал: читал и читаю лекции по истории литературы (в Университ. народа и драмат. студии), читаю вступительные слова и проч., проч.

21

Н.А. Земская в своих примечаниях к письму отмечает: «Письмо... написано красными водянистыми чернилами».

22

Об этом периоде жизни Булгакова мы читаем в дневнике советского писателя Ю.Л. Слезкина (1885—1947): «С Мишей Булгаковым я знаком с зимы 1920 г. Встретились мы во Владикавказе при белых. Он был военным врачом и сотрудничал в газете в качестве корреспондента. Когда я заболел сыпным тифом, его привели ко мне в качестве доктора. Он долго не мог определить моего заболевания, а когда узнал, что у меня тиф — испугался (...) и сказал, что не уверен в себе, (...) позвали другого.

По выздоровлении я узнал, что Булгаков болен паратифом. Тотчас же, еще едва держась на ногах, пошел к нему с тем, чтобы ободрить его и что-нибудь придумать на будущее. Все это описано у Булгакова в его „Записках на манжетах“. Белые ушли — организовался ревком, мне поручили заведование подотделом искусств, Булгакова я пригласил в качестве зав. литературной секцией. Там же, во Владикавказе, он поставил при моем содействии свои пьесы „Самооборона“ — в одном акте, „Братья Турбины“ — бледный намек на теперешние „Дни Турбиных“. Действие происходит в революционные дни 1905 г. в семье Турбиных — один из братьев был эфироманом, другой революционером. Все это звучало весьма слабо. Я, помнится, говорил к этой пьесе вступительное слово.

По приезде в Москву мы опять встретились с Булгаковым, как старые приятели, хотя последнее время во Владикавказе между нами пробежала черная кошка...»

«Турбины» четыре раза за месяц шли с треском успеха. Это было причиной крупной глупости, которую я сделал: послал их в Москву... Как раз вчера получил о них известие. Конечно, «Турбиных» забракуют, а «Самооборону» даже кто-то признал совершенно излишней к постановке. Это мне крупный и вполне заслуженный урок: не посылай неотделанных вещей!

Жизнь моя — мое страдание. Ах, Костя, ты не можешь себе представить, как бы я хотел, чтобы ты был здесь, когда «Турбины» шли в первый раз. Ты не можешь себе представить, какая печаль была у меня в душе, что пьеса идет в дыре захолустной, что я запоздал на 4 года с тем, что я должен был давно начать делать — писать.

В театре орали «Автора» и хлопали, хлопали... Когда меня вызвали после 2-го акта, я выходил со смутным чувством... Смутно глядел на загримированные лица актеров, на гремящий зал. И думал: «а ведь это моя мечта исполнилась... но как уродливо: вместо московской сцены сцена провинциальная, вместо драмы об Алеше Турбине, которую я лелеял, наспех сделанная, незрелая вещь».

Судьба — насмешница.

Потом кроме рассказов, которые негде печатать, я написал комедию-буфф «Глиняные женихи». Ее, конечно, не взяли в репертуар, но предлагают мне ставить в один из свободных дней. И опять: дня этого нет, все занято. Наконец на днях снял с пишущей машины «Парижских коммунаров» в 3-х актах. Послезавтра читаю ее комиссии. Здесь она несомненно пойдет. Но дело в том, что я послал ее на всероссийский конкурс в Москву. Уверен, что она не попадет к сроку, уверен, что она провалится. И опять поделом. Я писал ее 10 дней. Рвань все: и «Турбины», и «Женихи», и эта пьеса. Все делаю наспех. Все. В душе моей печаль.

Но я стиснул зубы и работаю днями и ночами. Эх, если бы было где печатать!

Дорогой Костя, не откажи исполнить следующее. В средних числах февраля (15—20—25-го) зайди на Неглинную улицу, д. № 9 Тео. Репертуарная секция Бюро жюри конкурса пьес о Парижской коммуне. Справься, получена ли 3-актная пьеса «Парижские коммунары» под девизом «Свободному богу искусства» (пьесы идут на конкурс под девизом с фамилиями, запечатанными в конверт, т(ак) ч(то) фамилию называть не нужно). 25-го/II объявление результатов. Если она провалилась (в чем не сомневаюсь), постарайся получить ее обратно и сохрани. Если она не получена, узнай, не продлен ли срок присылки.

Проклятая «Самооборона» и «Турбины» лежат сейчас в том же «Тео», о них я прямо и справляться боюсь. Кто-то там с маху нашел, что «Самооборона» «вредная» [23] ... Отзыв этот, конечно, ерундовый, но неприятный, жаль, что я ее, «вредную» «Самооборону», туда послал.

Если бы ты о них навел справку и забрал бы и «Турбиных» и «Сам[оборону]»), обязал бы меня очень.

Справку о них нужно навести у Басалыги [24] (заведующ. Цут [25] Тео) или у Мейерхольда. Сделай умненько...

23

...И что ее нужно снять с репертуара!.. (отзыв скверный, хотя исходит в единолично от какой-то второстепенной величины). (Примеч. авт.)

24

Басалыга — Бассалыго Дмитрий Николаевич (1884—1969), деятель театра и кино, в то время — заместитель председателя художественного совета Мастерской коммунистической драматургии (Масткомдрам).

25

Цут — Центральное управление театрами, создано 26 августа 1919 г.

Эти пьесы («Сам [оборону]» и «Турб[иных]») привез в Москву Давид Аронович Черномордик, заведующий подотделом искусств здесь. Наведи справку и забери их.

И так я поживаю.

За письменным столом, заваленным рукописями... Ночью иногда перечитываю свои раньше напечатанные рассказы (в газетах! в газетах!) и думаю: где же сборник? Где имя? Где утраченные годы?

Я упорно работаю.

Пишу роман, единственная за все это время продуманная вещь. Но печаль опять: ведь это индивидуальное творчество, а сейчас идет совсем другое.