Том 15. Статьи о литературе и искусстве

Бодлер и Верлен придумывают новую форму, при этом подновляя ее еще неупотребительными до сих пор порнографическими подробностями. И критика и публика высших классов признает их великими писателями.

Только этим объясняется успех не только Бодлера и Верлена, но и всего декадентства.

Есть, например, стихотворения Малларме и Метерлинка, не имеющие никакого смысла и несмотря на это или, может быть, вследствие этого печатаемые не только в десятках тысяч отдельных изданий, но и в сборниках лучших произведений молодых поэтов.

Вот, например, сонет Малларме:

(«Pan», 1895, № 1).

A la nue accablante tuBasse de basalte et de lavesA m^eme les 'echos esclavesPar une trompe sans vertu.Quel s'epulcral naufrage (tuLe soir, 'ecume, mais y brave)Supr^eme une entre les 'epavesAbolit le m^at d'ev^etu.Ou cela que furibond fauteDe quelque perdition haute,Tout l’ab^ime vain 'eploy'eDans le si blanc cheveu qui tra^ineAvarement aura noy'eLa franc enfant d’une sir`ene» <Подавленное тучей, ты —Гром в вулканической низине;Что вторит с тупостью рабыниБесстыдным трубам высоты.Смерть, кораблекрушенье (ты —Ночь, пенный вал, борьба в стремнине) —Одно среди обломков, нынеСвергаешь мачту, рвешь холсты.Иль ярость оправдаешь рвеньемК иным, возвышенным, крушеньям?О, бездн тщета! и в волоскеОна любом; в том, как от взгляду,В ревнивой, алчущей тоске,Скрывает девочку-наяду.

(Перев. А. Эфрон)>

Стихотворение это — не исключение по непонятности. Я читал несколько стихотворений Малларме. Все они так же лишены всякого смысла.

А вот образец другого знаменитого из современных поэта, три песни Метерлинка. Выписываю тоже из журнала «Pan», 1895 г., № 2.

Quand il est sorti(J’entendis la porte)Quand il est sortiElle avait souri.Mais quand il rentra(J’entendis la lampe)Mais quand il rentraUne autre 'etait l`a…Et j’ai vu la mort(J’entendis son ^ame)Et j’ai vu la mortQui l’attend encore…On est venu dire (Mon enfant, j’ai peur)On est venu direQu’il allait partir…Ma lampe allum'ee(Mon enfant, j’ai peur)Ma lampe allum'eeMe suis approch'ee…A la premi`ere porte(Mon enfant, j’ai peur)A la premi`ere porte,La flamme a trembl'e…A la seconde porte(Mon enfant, j’ai peur)A la seconde porte,La flamme a parl'e…A la troisi`eme porte,(Mon^enfant, j’ai peur)A la troisi`eme porteLa lumi`ere est morte…Et s’il revenait un jourQue faut-il lui dire?Dites-lui qu’on l’attenditJusqu’`a s’en mourir…Et s’il interroge encoreSans me reconna^itre,Parlez-lui comme une soeur,II souffre peut-^etre…Et s’il demande o`u vous ^etesQue faut-il r'epondre?Donnez-lui mon anneau d’orSans rien lui r'epondre…Et s’il veut savoir pourquoiLa salle est d'eserte?Monterez-lui la lampe 'eteinteEt la porte ouverte…Et s’il m’interroge alorsSur la derni`ere heure?Dites-lui que j’ai souriDe peur qu’il ne pleure… <Когда влюбленный удалился(Я слышал двери скрип),Когда влюбленный удалился,От счастья взор у ней светился,Когда же он опять пришел(Я видел лампы свет),Когда же он опять пришел,Другую женщину нашел.И видел я: то смерть была(Ее дыханье я узнал).И видел я: то смерть была,Она его к себе ждала.

(Морис Метерлинк, Двенадцать песен в переводе Г. Чулкова, изд. В. М. Саблина, 1905)>

Пришли и сказали(О, как страшно, дитя!),Пришли и сказали,Что уходит он.Вот зажгла я лампу(О, как страшно, дитя!),Вот зажгла я лампуИ пошла к нему!Но у первой двери(О, как страшно, дитя!),Но у первой двериЗадрожал мой свет…У второй же двери(О, как страшно, дитя!),У второй же двериЗашептал мой свет.И у третьей двери(О, как страшно, дитя!),И у третьей двери —Умер свет.А если он возвратится,Что должна ему я сказать?Скажи, что я и до смертиЕго продолжала ждать.А если он спросит, где ты?О, что я скажу в ответ!Отдай ему этот перстень,Ничего не сказав в ответ.А если он удивится,Почему так темно теперь?Укажи погасшую лампу,Укажи открытую дверь.А если он спрашивать будетО том, как свет угасал?Скажи, что я улыбалась,Чтоб только он не рыдал!А если он не спросит,Должна ли я говорить?Взгляни на него с улыбкойИ позволь ему позабыть.

(Морис Метерлинк, Пеллеас и Мелизанда и стихи в переводе Валерия Брюсова, изд-во «Скорпион», М., 1907)>

Кто вышел, кто пришел, кто рассказывает, кто умер?

Прошу читателя не полениться прочесть выписанные мною в прибавлении 1-м образцы более известных и ценимых молодых поэтов: Griffin, R'egnier, Mor'eas и Montesquiou. Это необходимо для того, чтобы составить себе ясное понятие о настоящем положении искусства и не думать, как думают многие, что декадентство есть случайное, временное явление.

Для того, чтобы избежать упрека в подборе худших стихотворений, я выписал во всех книгах то стихотворение, какое попадалось на 28-й странице.

Все стихотворения этих поэтов одинаково непонятны или понятны только при большом усилии и то не вполне.

Таковы же и все произведения тех сотен поэтов, из которых я выписал несколько имен. Такие же стихотворения печатаются у немцев, скандинавов, итальянцев, у нас, русских. И таких произведений печатается и набирается если не миллионы, то сотни тысяч экземпляров (некоторые расходятся в десятках тысяч). Для набора, печатания, составления, переплета этих книг потрачены миллионы и миллионы рабочих дней, я думаю не меньше, чем сколько потрачено на постройку большой пирамиды. Но этого мало: то же происходит во всех других искусствах, и миллионы рабочих дней тратятся на произведения столь же непонятных предметов в живописи, музыке, драме.

Живопись не только не отстает в этом от поэзии, но идет впереди нее. Вот выписка из дневника любителя живописи, посетившего в 1894 году выставки Парижа:

«Был сегодня на 3-х выставках: символистов, импрессионистов и неоимпрессионистов. Добросовестно и старательно смотрел на картины, но опять то же недоумение и под конец возмущение. Первая выставка Camille Pissaro самая еще понятная, хотя рисунка нет, содержания нет и колорит самый невероятный. Рисунок так неопределенен, что иногда не поймешь, куда повернута рука или голова. Содержание большею частью «effets»: effet de brouillard, effet du soir, soleil couchant [104] . Несколько картин с фигурами, но без сюжета.

104

Эффект тумана, эффект вечера, заходящее солнце (фр.).

В колорите преобладает ярко-синяя и ярко-зеленая краска. И в каждой картине свой основной тон, которым вся картина как бы обрызгана. Например, в пастушке, стерегущей гусей, основной тон vert de gris [105] и везде попадаются пятнышки этой краски: на лице, волосах, руках, платье. В той же галерее «Durand Ruel» другие картины Puvis de Chavannes, Manet, Monet, Renoir, Sisley — это всё импрессионисты. Один — не разобрал имени — что-то похожее на Redon — написал синее лицо в профиль. Во всем лице только и есть этот синий тон с белилами. У Писсаро акварель вся сделана точками. На первом плане корова вся разноцветными точками написана. Общего тона не уловишь, как ни отходи или ни приближайся. Оттуда пошел смотреть символистов. Долго смотрел, не расспрашивая никого и стараясь сам догадаться, в чем дело, — но это свыше человеческого соображения. Одна из первых вещей бросилась мне в глаза — деревянный haut-relief [106] , безобразно исполненный, изображающий женщину (голую), которая двумя руками выжимает из двух сосков потоки крови. Кровь течет вниз и переходит в лиловые цветы. Волосы сперва спущены вниз, потом подняты кверху, где превращаются в деревья. Статуя выкрашена в сплошную желтую краску, волосы — в коричневую.

105

Серовато-зеленый (фр.).

106

Горельеф (фр.).