Том 18. Пьесы, сценарии, инсценировки 1921-1935

Донат. Это товарищ Пётр…

Шура. Я — знаю. Здравствуйте!

Рябинин. А я — слышал про вас. Вот вы… какая…

Шура. Рыжая?

(Калмыкова — скромно одета, лет 30–35.)

Рябинин (отвернулся от Шуры). Я тебя, Галочка, целый день ищу…

Калмыкова. Слушай-ка, Пётр… (Отводит его в сторону, шепчутся.)

Лаптев (входит, к Донату). Ну, с блаженным я кончил! Тятин статейку напишет о нём.

Донат. Ты расскажи-ко Петру про него.

Лаптев. Всё-таки он — жулик, блаженный-то.

Донат. Привычка.

Лаптев. И, наверно, шпион…

(Глафира вносит самовар.)

Шура (Лаптеву). Яков, послушай.

Лаптев. Подожди… (Отошёл к Рябинину и Калмыковой. Шура нахмурилась, закусила губу.)

Глафира. Игуменья приедет ночевать.

Шура. Да? Это… неудобно! Кто сказал?

Глафира. Таисья. Ты бы поговорила с ней, приласкала.

Шура. Я — не ласковая.

Глафира. Она — злая, навредить может.

Шура. Кому?

Глафира. Всем.

Калмыкова. Ну, до свиданья, Шурок, иду…

Шура (вполголоса). О чём вы шептались?

Калмыкова. Дела такие, — секретные.

Шура (заносчиво). У вас всегда будут тайны от меня?

Калмыкова (строго). Ты снова об этом?

Шура. Я спрашиваю: всегда?

Рябинин (громко Лаптеву). Это вы оба наерундили!

Калмыкова. А я спрашиваю: ты способна серьёзно отнестись к великому и опасному делу, к великим мыслям, ко всему, что пред тобой открывается? Это тебе нужно решить сразу и навсегда. Наступают решительные дни. Подумай. Не способна — отойди.

Шура. Мне обидно, Галина!

(Рябинин прислушивается.)

Калмыкова. Что — обидно?

Шура. Чувствовать себя чужой…

Калмыкова. Переломи своё детское самолюбие, пора!

Шура. Я хочу скорее понять всё и работать, как ты.

Калмыкова. То, что я понимаю, я понимала почти двадцать лет. И — не скажу, что уже всё поняла. Я предупреждала: тебе будет трудно. Ты мало читаешь и вообще… плохо учишься. У меня складывается такое впечатление: ты хочешь идти не с пролетариатом, а впереди него.

Шура. Неправда!

Калмыкова. Боюсь, что правда. Впереди пролетариата — позиция Ленина и подобных ему. Подобных — немного, единицы, и каждый из них прошёл долголетнюю школу тюрем, ссылок, напряжённой учебы…

Шура. Не сердись. Мне кажется, что ты и Яшка смотрите на меня как на временную полезность.

Калмыкова. Ну… Всё — временно! Прощай, я тороплюсь. Подумай о себе, Шурка. Ты — хороший, волевой человек, ты можешь быть очень полезной, но — нужно образумить волю. Иду.

Глафира. Выпили бы чаю…

Калмыкова. Спасибо, Глаша, некогда. Вот — булку возьму. И — сахару.

Шура. Возьми весь.

Калмыкова (усмехаясь). Не великодушничай. (Ушла).

Рябинин. Значит — так: стишки — к чертям собачьим! Сам сообрази: зачем печатать вредную ерунду, если можно её не печатать? И никаких статеек об этом блаженном болване — не надо. Так и скажи Тятину. Беги. Ну-с, теперь хлебнём чайку… (Шуре.)Угощайте!

Шура. Пожалуйста…

Глафира. Вот — поешьте сначала. Водки выпьете?

Рябинин. Очень выпью! Редчайшая жидкость. И — даже ветчина? И горчица? Вполне Валтасаров пир!

(Шура взволнованно ходит. Рябинин, взглянув на неё, подмигивает Глафире, та неохотно усмехается.)

Глафира. Кушайте. (Пошла за водкой.)

Рябинин. Нацеливаюсь. Вот докурю и начну. (Шуре.)Хороший старикан — Донат! Прозрачный старикан. Продумал, пропустил сквозь себя кучу вреднейшей ерунды и — достиг настоящей правды. Во Христа веровал, в хозяев и царей, во Льва Толстого. «Для бога жил — толка не вышло, говорит, теперь попробую для бедных людей жить». Простой егерь, испытал власть помещика. Воля у него была к правде, и взнуздал он волю отлично! (Шура подошла к столу, села. Глафира принесла водку.)Хорошо он с молодёжью говорит, с рабочими. Самые трудные мысли от него легко входят в людей. (Указывая пальцем на Глафиру, Шуру, на себя.)Ты — сработал, я — купил, ей — продал, кто нажил? Я нажил! Ловко?

Шура. Этому учит Маркс.

Рябинин. Не только этому и не совсем так, но — именно это надобно понять прежде всего.

Глафира (вполголоса). Таисья идёт.

Шура. Ах… чёрт!

Глафира. Вы при ней поосторожнее.

Рябинин. Соображаю.

Таисья. Темно как!

Рябинин. Мы освещаемся мыслями, беседуем.

Таисья. А вы кто будете?

Рябинин. Водопроводчик. Молодая хозяйка чай пить пригласила меня.

Таисья. Александра Егоровна не хозяйка, хозяйка-то — Варвара, старшая сестра её.

Шура. Нижний этаж — мой и матери.

Рябинин. Так. Значит, ошибся я? Ну, что же? Теперь, заметно, молодёжь собирается хозяйничать везде, вот я и ошибся.

Таисья. Это — которая развращённая молодёжь-то, у которой ни бога, ни царя.

Рябинин. Вот что-о? А вы, значит, в бога верите?

Таисья. Конешно. А ты — нет, что ли?

Рябинин. Я как-то так… Неудобно как-то верить, бог у нас… сомнительный! Незаконнорождённый будто…

(Шура усмехается.)

Таисья. Ну, что это ты говоришь!

Рябинин (размышляет). Выдали девушку за старика Иосифа, а родила она как будто от архангела Гавриила…

Таисья. От бога-отца — что ты!

Рябинин. Да ведь он — бесплотен, бог-отец-то! Мы о Христе говорили, о боге, который пил, ел, по земле ходил. В местах, откуда я родом, на незаконнорождённых нехорошо смотрят. А у вас как?