Том 2. Два брата. Василий Иванович

— Ударить матроса и то… отвратительно, а ты: «повесить»!

— А если у тебя на судне бунт? — вдруг задал вопрос Юлка.

— Бунт? — переспросил Лесовой с такой серьезностью, точно и в самом деле он очутился в несчастном положении капитана, у которого на корабле свирепствует возмущение.

— Ну да, бунт, форменный бунт! Уж боцмана просвистали: «Пошел все наверх, командира за борт кидать!» — а ты сидишь в каюте и… мечтаешь! — иронически прибавил Юлка, взглядывая с насмешливой улыбкой на Мечтателя.

И все юные моряки, оставив стаканы недопитыми, уставились на Лесового.

В самом деле, как поступит человек, которого собираются немедленно швырнуть в море?

В виду такой перспективы казалось вполне естественным, что Мечтатель на минуту задумался.

— У Лесового не может быть бунта! — воскликнул Сидоров, видимо более всех сочувствовавший затруднительному положению товарища и не желавший, чтобы такой хороший человек, как Лесовой, вынужден был прибегнуть к насилию. — Против него никогда не взбунтуются! Ты, Юлка, напрасно думаешь смутить его своим дурацким вопросом.

— Постой, Сидоров! — остановил Лесовой своего защитника… — Я ему отвечу… Я согласен, что мной недовольны и меня хотят бросить за борт… Но кто виноват, что матросы взбунтовались? Разумеется, один я… Понимаешь ли, Юлка, я! — говорил Мечтатель тоном, не допускавшим сомнений в его виновности. — А если виноват я и если я не окончательный подлец, то неужели я еще должен наказывать людей за свою вину?.. Ведь надо сделать много гнусного, чтобы довести людей до бунта…

— Не в том вопрос: кто виноват… Я cпрашиваю: как ты поступишь? — торопил Юлка.

— Да, да… Как ты поступишь?.. — раздались нетерпеливые голоса.

— Трудно сказать, как я поступлю, но думаю, что выйду наверх и брошусь в море прежде, чем меня кинут за борт… Смерть лучше жизни, обагренной кровью других!.. — медленно, словно бы в раздумье, проговорил юноша.

Признаться, ни один из слушателей не ожидал, что Лесовой выйдет из положения столь трагическим образом. Такой исход, видимо, не удовлетворил молодых моряков.

— Ты мог бы уговорить матросов! — предложил поправку Сидоров. — Ты бы сказал им речь… ну, объяснил бы, что вперед будешь обращаться с ними лучше…

— Арестовал бы зачинщиков… — подсказывали другие…

— Еще короче — повесить одного для спасения всех! — заметил Непепин.

— Юлка, Юлка, как тебе не стыдно! — крикнул Лесовой, бросая на товарища взгляд, полный сожаления и укора, и, оставшись, по-видимому, при своем решении броситься в море, пожал плечами и отошел от стола на прежнее место, не считая нужным говорить более.

— Ты… известный Мечтатель! Тебе нельзя быть капитаном! — усмехнулся Непенин.

— А тебе можно? — поддразнил Сидоров. — Потерпи немножко, Юлка! Сперва отзвони мичманом лет пять, потом лейтенантом лет десять, и тогда мечтай о том, как будешь заводить строжайшую дисциплину!.. Только к тому времени таких ретроградов, пожалуй, будут выгонять в отставку… Или ты тогда в либералы обратишься?

— Во всяком случае, постараюсь звонить меньше, чем ты…

— Дудки! Раньше не произведут! Возьми хоть нашего Чистоту Иваныча! Сколько лет звонил, пока сделался старшим офицером…

— Нашел кого привести в пример… Чистоту Иваныча! Ему никогда не выдвинуться… Он порядочная дура для того — Чистота Иваныч! — презрительно воскликнул Непенин.

Все вступились за Василия Ивановича. Положим, он большой педант и старых взглядов, но он славный и добрый. Особенно взволновался отзывом Непенина Мечтатель. Хотя он и находился с Василием Ивановичем в натянутых, чисто официальных отношениях и недавно еще «развел» с ним, за что посажен был на салинг, тем не менее он горячее всех защищал старшего офицера.

Очевидно, сдерживая свое негодование, он значительно проговорил, оканчивая свою защиту:

— Каков бы ни был Василий Иваныч, не тебе бы, Юлка, так презрительно о нем отзываться!

Юлка промолчал, взглянув на бледное, взволнованное лицо Лесового. Потом посмотрел на часы и заметил:

— Однако пора на клипер! Я обещал Кошкина сменить в десять часов… Лесовой! Заплати за меня что следует!..

И с этими словами, несколько сконфуженный, вышел из комнаты.

Вслед за ним незаметно ушел и Лесовой.

Слова «порядочная дура» отчетливо донеслись до Василий Ивановича и на секунду его ошеломили. Он не верил своим ушам. Как?! Неужели это голос его любимца, голос Непенина, к которому он относился с нежностью старшего брата, с заботливой лаской одинокого человека, искавшего привязанности? Неужели о нем так презрительно отозвался этот юноша, плативший, казалось, привязанностью за привязанность и выказывавший всегда особенное расположение в своих интимных беседах? Значит, все это была ложь… одна ложь!.. Нет, это не его голос! Такая испорченность невозможна в мальчике…

— Не может быть! — шептал Василий Иванович, стараясь себя обмануть.

Он поднялся, чтобы поскорее захлопнуть окно, боясь новой обиды, как вдруг под окном раздались голоса, и Василий Иванович, чтоб не быть замеченным, снова опустился в кресло.

— Я не хотел объясняться с тобой при товарищах, Юлка! Нам нужно объясниться! — сказал Лесовой.

— По поводу чего? — нетерпеливо проговорил Непенин.

— Ты понимаешь… По поводу твоей выходки против Василия Иваныча. Скажи — мне нужно знать: ты отозвался о нем так презрительно ради красного словца или таково твое мнение?..

— Разумеется, мое мнение…

— Так почему ты так хорош с Василием Иванычем?! Я до сих пор думал, что ты любишь и уважаешь его… ну, тогда ваши отношения понятны… Но разве можно оказывать расположение человеку, пользоваться его дружбой, занимать у него деньги, хвалить в глаза его педантизм и за глаза отзываться с презрением?!. Значит, ты все время лицемерил с ним, Юлка! А ведь я знаю, Василий Иваныч искренне тебя любит…

— Это еще что за инквизиция? — перебил Непенин.