Том 2. Повести

Так или иначе, но господину Апро снова пришлось ехать в Карлсбад, а Катицу на это время взяла к себе погостить тетушка Мали.

На ваннах Апро познакомился с первым подмастерьем Маннль-Хейна, неким Матяшем Коловотки, который, будучи уже учеником великого мастера, чуть не превзошел своего учителя. Поговаривали, что охотничьи сапоги герцога Уэльского, изящнейшие туфельки леди и мисс Дадли, а также обувь прекрасной португальской королевы — все сшиты этим вот Коловотки. Ореол славы окружал долговязого парня; во всяком случае, глаз сапожника узрел венец вокруг его головы. Золотые руки у Коловотки. Потрясающий талант!

Господин Апро завел дружбу с Коловотки и после нескольких бесед с ним задумал (а, как известно, его милость отличался недюжинным умом) взять парня к себе в компаньоны, лавка Апро приобретет еще большую известность и, может быть затмит славу Маннль-Хейна, если они объединятся. Н-да, это будет большое дело. Их товары завоюют Будапешт, а то, глядишь, и Вену. Кроме того, сам он стареет — это тоже причина, ведь и видит он только в очках — это уже вторая причина, хотя и вытекает из первой; наконец, он стал ленивее — словом, предприятию нужна свежая сила, человек, который с предупредительной улыбкой и поклоном встречал бы в дверях клиентов и, сердито нахмурив брови, ворчал бы на подмастерьев и учеников, не гнушаясь во имя «политики устрашения» отпустить раз в неделю кому-нибудь из них одну-другую пощечину. Сам Апро не может позволить себе подобное, для него это даже опасно, ибо он член муниципалитета, и если обиженный вздумал огрызнуться, от этого — не дай бог — может пострадать его авторитет.

Dectum factum [80] , он предложил Коловотки стать компаньоном — и они ударили по рукам.

— Чтоб тому псом стать, кто уговор нарушит! — торжественно объявили они.

По этому случаю оба, разумеется, здорово выпили, и не раз, причем однажды за бутылкой красного мелникского вина старик не выдержал и сказал:

— Есть у меня дочка, bruder [81] , если она понравится тебе, можешь жениться на ней, черт побери!

Таков был второй его тайный план в связи с Коловотки, угодно это будет ворчливой тетушке Мали или нет.

80

Сказано — сделано (лат.).

81

Брат (нем.).

Коловотки подмигнул серым глазом и растянул в улыбку большой рот:

— А девчонка-то красивая, а?

Сапожник пожал плечами и скромно ответил:

— Мне кажется, весьма даже. А вообще это дело вкуса.

— Ну, я это потому говорю, что я разборчив. У красивого мужчины должна быть и жена красивая, хе-хе-хе! Так что обещания никакого не даю.

— Разумеется. Я бы и не принял такого обещания.

— Вы видели обувь моей работы, но я вашей дочери не видел. А вслепую дело у нас не пойдет. Да на женщин и смотришь-то — а все равно не видишь. Что лицо? Женщина ведь начинается книзу от шеи, то есть как рае там, где она закрыта. Это величайшая несправедливость, такое вот блуждание в потемках. Будь я король, так я снова ввел бы обычай, чтобы люди ходили без одежды, как некогда в раю.

Почтеннейшего Апро, человека достойного поведения и строгих взглядов, неприятно задели эти фривольные речи; он позвал кельнера, чтобы расплатиться, и напустился на Коловотки:

— Такие слова не к лицу серьезному мужчине, Матяш. Подумай только, ведь если бы люди ходила в чем мать родила, то не было бы и обуви. А что стоил бы без нее мир? Что стоили бы мы с тобой?

И они пустились в философствования, рассуждая о великих проблемах бытия и предназначения человека, и, без сомнения, пришли оба к заключению, что мир был бы очень несовершенным и неполноценным без сапожников.

Но, к счастью, этого никогда не произойдет; наоборот, сапожники будут все более и более плодиться по мере того, как остывает мать-земля, а нога человеческая становится все изнеженней. Приумножилось их число и в городе, где происходила описываемая нами история. Над старой мастерской появилась новая вывеска: «Иштван Апро с Компаньоном». А среди клиентов был распространен отпечатанный типографским способом «циркуляр», в котором жирным шрифтом было набрано: «…Мне удалось получить в компаньоны правую руку знаменитого карлсбадского сапожного короля, или, иначе сказать, сапожного мастера королей, моего уважаемого друга Маннль-Хейна, — господина Матяша Коловотки, который в содружестве со мною, и т. д. и т. п. …» На полях этого документа красовались такие фразы: «Нет больше мозолей!», «Нет больше неизящных ног!» Словом, его милость Иштван Апро знал, что к чему.

Матяш Коловотки, прибыв к новому месту жительства, был поражен красотой Кати. Ничего подобного он не ожидал! Ему показалось, что перед ним какое-то волшебное видение. Толкнув в бок мастера, он спросил глухим, хриплым голосом:

— Но не эта же?

— Конечно, она самая! Моя дочь Кати.

Тут Коловотки в пылу восторга соскочил с экипажа и бросился прямо к Катице, собираясь поцеловать ее.

— Ой, душечка моя, коханочка! — затараторил он по-словацки, а закончил по-венгерски: — Я твой жених, Коловотки, правая рука Маннль-Хейна.

К счастью, у Кати тоже была правая рука, и она так ударила ею по щеке «правой руки» Маннль-Хейна, что просто удивительно было, как эта маленькая ручка сумела отвесить такую звонкую пощечину.

— Он с ума сошел?! Папа, папа, помогите!

Коловотки, пыхтя и отдуваясь, пытался все же, несмотря на пощечину, обнять Катицу за талию и поцеловать; девушка визжала, царапалась, отталкивала его. Старого же Апро эта история одновременно и развеселила и раздосадовала.

— Эй, что ты там орешь, словно с тебя сдирают кожу! Ведь не съест же он тебя. А ты, Коловотки, не цапай девушку и не валяй дурака, иначе я рассержусь. Ты не со служанкой имеешь дело, слышишь? То, что получил, то твое. А теперь прекрати это, Коловотки, не тот ты выбрал способ, верь мне.

И, сказав это, он дружески положил свою большую ладонь на плечо Коловотки, чтобы утихомирить его.

Тот обернулся, а Катица, воспользовавшись моментом, ускользнула от него и выбежала из комнаты.

Коловотки, словно одурманенный, смотрел ей вслед. Как колыхалась ее божественная талия над бедрами! Одна из льняных ее кос распустилась в потасовке и, когда Кати убегала, с шелестом билась о нижнюю оборку ее перкалевой юбки — настолько длинные волосы были у девушки.

— Она моя, — запальчиво произнес парень. — Вы обещали мне свою дочь. Разве не так, а?

И он вперил дикий взгляд в лицо господину Апро.

— Что же, она и будет твоей, — заверил тот спокойно и серьезно, — но умерь свой пыл и не бросайся на нее, как голодный на кашу. Ведь женщины такой уж народ: они и в грош не ставят тех, кто слишком за ними волочится. А ты держись так, приятель, словно тебе до нее и дела нет.

Коловотки послушался совета, насколько это было в его силах, потому что трудно голодающему смотреть на красное яблочко, знать, что оно твое, жаждать отведать его, но так и не вкусить. Тот не человек, кто устоит. Но тот, кто не устоит, — пропал.

Некоторое время Коловотки даже не разговаривал с Кати, только ежечасно подолгу останавливал на ней влюбленный ласковый взгляд. Кати же оставалась ко всему бесчувственной, как алебастровая кукла.

Коловотки, оставаясь один, в ярости скрежетал зубами, божился, что больше не взглянет на нее, но не выдерживал, и стоило ей пройти мимо, как он старался украдкой от всех ущипнуть ее. Однако то, что он считал интимной сладостной тайной, строптивая девушка тотчас же предавала гласности.

— Да не приставайте же вы ко мне, Коловотки! Что вам надо? Оставьте меня в покое!