Том 2. Произведения 1902–1906
Шрифт:
– Вот… вы.
– Здравствуйте.
Хаим заговорил с отцом, все так же не отрывавшимся от станка, непонятно и быстро. Сережа почувствовал себя лишним.
«И зачем я пришел сюда?»
Хаим повернулся к нему:
– Поглядите, как резак режет, как дерево.
Зажатый край книги действительно был крепок, как кость.
– А это золотом кладут буквы.
Через пять минут мальчики с увлечением разговаривали. Сережа свинчивал тиски, резал и учился сшивать.
Когда шел домой, он чему-то улыбался, причмокивая, делая руками движения, как будто свинчивает тиски, и совершенно произвольно подпрыгивал.
– Мама!..
Мать засмеялась.
– Мало у тебя товарищей.
– Ах, мама, я друга нашел!..
Долго штопала, латала, зашивала, чистила мать Хаима, провожая сына на именины. Он был серьезен и сосредоточен, а она против обыкновения весела и разговорчива. Она поворачивала его, оправляя, то в ту, то в другую сторону, и только и было слышно, какой ее любимец умный да ученый, такой умный и ученый, что важные господа приходят сами звать его к себе в гости.
И Хаим шел по улице торжественный и сосредоточенный, осторожно двигаясь, точно опасаясь, что рассыплется праздничная одежда.
Сережа очень обрадовался, схватил за руку и повел знакомить к матери и отцу.
– Ну вот и отлично, – говорила ласково Сережина мать, подавая руку, – садитесь, пейте чай, а потом будете играть.
В комнате было светло, уютно и шумно. Было много детей, и смех и говор носился повсюду. Чувство некоторого напряжения, осторожного и чуткого, которое овладело Хаимом, когда он вошел в этот дом, стало ослабевать и таять. Сережа показал ему все свои книги, картины, рисунки; поднял голову, – в комнате никого не было, кроме него и Хаима, а голоса и смех неслись из соседних комнат.
– Пойдем.
– Давайте в свои соседи!.. – раздались голоса.
– Давайте… давайте.
Все расселись тесно друг возле друга. Возле Хаима стояло с обеих сторон по пустому стулу.
– А у меня места нет.
– Вот, вот, возле Хаима, – кричал Сережа.
Но мальчуган сбегал в другую комнату и принес стул. Шумно оказывались недовольными соседями и со смехом перебегали с места на место, только Хаим сидел, а если переменял при всеобщем недовольстве место, по обеим сторонам неизменно стояло по пустому стулу. Потом играли в фанты, потом в почту, и около Хаима – точно заколдованный круг был проведен, и всегда было пусто.
Сережа, красивый и оживленный, всеми силами старался втянуть Хаима в общую игру, но шумная публика понемногу и незаметно переливала в соседние комнаты, и Сережа с Хаимом оставались одни.
У Сережи между бровями залегла недоумевающая складочка.
– Мама, что это такое? – вдруг прислушался и бросился в переднюю: по лестнице пронесся удаляющийся торопливый топот.
– Хаим, Хаим!.. – кричал Сережа, бросаясь вниз по лестнице, прыгая через две ступени с риском сломать себе шею.
Внизу хлопнула парадная дверь. Сережа выскочил на улицу. Никого не было; горели фонари. Постоял растерянный и усталый, вернулся назади уже не принимал участия в играх.
– Мама, Хаим на меня, верно, рассердился, – огорченно говорил он на другое утро.
– И прав, ты не умел оградить мальчика от обиды и совершенно незаслуженных оскорблений, – ты должен пойти к ним на квартиру и извиниться.
Сережа колебался, но целую неделю его томила мысль о Хаиме, и в воскресенье он опять отправился на угол Большой и Кирпичного. Та же полинялая, проржавевшая вывеска,
та же сырость, затхлость и чад, когда он вошел в заваленную книгами и обрезками комнату. Старик по-прежнему возился около станков, женщина – над плитой.– Хаима можно видеть?
– Нет Хаима… Нет.
Сережа густо покраснел: Хаим сшивал книги у стола и не поворачивался.
– Нет Хаима и никогда не будет, и больше не приходи к нам…
Сережа пришел домой, сдерживая просившиеся на глаза слезы обиды.
– Ну и отлично, и больше, пожалуйста, не приглашай его и сам не ходи туда, не стоит, зазнались!.. – говорила мать, – да и, наконец, разве мало у тебя товарищей, приличных мальчиков.
Да, у Сережи было много вполне приличных товарищей, но ни один из них никогда не сумел затронуть Сережину мысль так, как это сделал помимо сознания Хаим. Сережа скучал. Из гимназии, из круга товарищей, из семьи, из привычной обстановки его тянуло туда, в эту суровую, сырую, тесную, чадную комнатку, всю наполненную напряжением неустанного труда, в комнатку, где родятся такие странные, жуткие, все перевертывающие мысли.
Как-то в саду Сережа снова встретил Хаима. Он шел, отогнувшись, с неизменными книгами под мышкой.
– Здравствуйте, Хаим.
Хаим шел, не отвечая, но Сережа уже не мог оторваться. Что-то говорило ему, что и в сердце Хаима нет озлобления. Сережа обнял его одной рукой и шел рядом. Хаим торопливо свалил книги, тоже положил руку на плечо Сережи, и они сели на скамью и засмеялись, глядя друг другу в глаза.
– Я тогда был у вас…
– Да… моя мамаша серчает на вас…
– И моя мама… сердится…
– Моя мамаша не будет долго серчать,
– И мама тоже.
Потом начались бесконечные разговоры о ветхозаветной и новозаветной истории, о переплетной работе, о бедности, которая заедает всех, кто живет трудами рук, начались разговоры, которые он не вел ни в школе, ни в семье, ни с товарищами, пока, наконец, Хаим не засуетился..
– Ой, поздно как!..
И, торопливо забрав книги, ушел.
Сережа сидел на уроке, но парты, кафедра, звуки голоса учителя, неподвижно сидевшие ученики, все куда-то отодвинулось, было далеко, звучало слабо и тускло. Иные мысли, иные картины, представления бродили в голове.
За последнее время Сережа все больше и больше отбивался от школьной жизни, от всего гимназического уклада. И он торопился, торопился приходить в гимназию, торопился скорее начать урок, торопился сидеть на уроке, потому что все это было для него пока, временно, ненастоящее, а настоящее, настоящая жизнь, настоящие слова начинались потом, когда он вырывался из школы и семьи. Тогда приходили новые, особенные, захватывающие мысли, тогда работала голова, раскрывался иной, до сих пор незнакомый мир.
– Сергей Рогов, о чем сейчас шла речь?
Сережа поднялся, делая неимоверные усилия вызвать в голове только что сказанные учеником у доски слова, но в голове выплывают и исчезают тысячи слов, только не те, которые нужны. Все поворачиваются, начинают глядеть на него. Ученик у доски выжидательно стоит с мелом.
– Ну вот, сидите и думаете о совершенно постороннем, – скрипучим голосом злорадно говорил учитель, – и результаты налицо: страницы не умеете написать диктанта, чтобы не наделать кучу ошибок. Вы посмотрите на вашу тетрадь, на что это похоже?