Том 2. Произведения 1938–1941

Некоторый свет на поэтическую функцию таких связей бросают некоторые высказывания Введенского в «Разговорах» Липавского о том, что он «посягнул на понятия», на исходные обобщения: «Я усумнился, что, например, дом, дача и башня связываются и объединяются понятием здание. Может быть, плечо надо связывать с четыре… И я убедился в ложности прежних связей, но не могу сказать, какие должны быть новые». Подобным образом в письме Хармсу из курской ссылки Введенский пишет: «Получил твое умное, в том смысле, что глупое, письмо. Потом вот еще какой ты неграмотный — разве слово „непременно“ пишется так, как ты его пишешь? Ты его пишешь так: „вчера я гулял“, — ну что в этом общего со словом „непременно“. Слово „непременно“ пишется так: однажды; потом семерка, потом река…»

В произведениях 1927–1928 гг. — Седьмое стихотворениеи На смерть теософки(№№ 3 и 4) появляются особенности, наиболее полно развитые в последующие годы. Период 1929–1930 гг., в отличие от предыдущих хорошо представленный, можно считать началом зрелого творчества Введенского. В стихотворениях этого времени (№ 5-18, 1929–1930) происходит оформление поэтического универсума Введенского. Этот универсум, имеющий космическую протяженность в звездах и небесах, заключает всю землю с ее морями, реками, горами, покрытую травами, кустарниками и деревьями и населенную животными (среди них, в частности, значимые и у других поэтов круга Введенского — Заболоцкого с его «Школой жуков», Олейникова с его знаменитым «Тараканом» — насекомые; прослеживаются связи этих мотивов с поэзией капитана Лебядкина у Достоевского— см. № 7 (т. 1) я примеч.). Все участники этого собранья мирового(№ 22), одушевленные и неодушевленные, воспринимаются Введенским, так сказать, sub specie temporis. Речь не идет, однако, попросту о том, что они существуют, как и всё, во времени, — они являются самим временем, его интимным выражением и воплощением — и звери те же часы (№ 19, т. 1, с. 139), — звери время сидит над вами. Время думает о вас, и Бог(№ 34). Точно так же герой последнего произведения Введенского принимает деревья за минуты, а дубы спрашивают его, который час(№ 32); постоянно связываются со временем кусты (кустарники). Точно так же отождествляется со временем море ( море время сон одно— № 16). Природа этого мира, существующего во времени ( Всё это временно у нас— № 29.1) и являющегося самим временем, обрекает его на худую жизнь в состоянии распада и неприкаянности:

нету крова нету дна и вселенная одна

(снег лежит…, № 12)

мир немного поредел и в пяти шагах предел

(Зеркало и музыкант, № 10)

Такое состояние мира определяется его богооставленностью, безраздельно предающей его во власть времени:

Деревья с глазами святых качаются Богом забытые

(Кругом возможно Бог, № 19)

Бог Бог где же ты Бог Бог я один между слов держат кусты ходят венчики картин

(Суд ушел, № 18)

Проблема значения мира, любого его феномена [6] и понимания их постоянно ставится в поэзии Введенского. Мотивы установления значения, выяснения смысла, понимания-непонимания, пронизывающие такие стихотворения этого периода, как Две птички…(№ 9) или Значенье моря(№ 16), в позднейшем произведении Потец(№ 28) приобретают сюжетообразующую роль — оно целиком строится на выяснении значения этого слова. Человек

6

Ср., в соположении с мотивом времени: Перед каждым словом я ставлю вопрос: кто оно значит, и над каждым словом я ставлю показатель его времени (№ 34 — Приложение I).

…ищет мысли в голове чтоб всё понять а объяснить

(Зеркала и музыкант. № 10)

Но мир, который существует во времени, и сам есть время, непостижим с помощью мысли, ибо, как утверждает Введенский в неоконченном трактате, за которым закрепилось условное название « Серая тетрадь», наша человеческая логика и наш язык не соответствует времени ни в каком, ни в элементарном, ни в сложном его понимании. Наша логика и наш язык скользят по поверхности времени(№ 34). Тогда непонимание времени и, как следствие, всего существующего есть шаг к некоторому его пониманию(Там же). Это проясняет гносеологическую функцию бессмыслицы у Введенского, с одной стороны, как дискредитирующей «нашу человеческую логику и наш язык», критикующей концептуальное восприятие человеком мира [7] , с другой — являющейся шагом в то, что он называет широким непониманием — необусловленным взглядом на мир вне детерминированных механизмов сознания.

7

Выше уже говорилось о «рассаде коммуникаций», следующем немедленно за словами со значением объяснения. Толкования словаря — по Введенскому — пример нелепости: и время стало как словарь / нелепо толковать(№ 6).

Постижение мира через мысль вносит в него категории измерения(№ 3), численности(№ 8), числа(особенно в стихотворении Пять или шесть, № 8 и passim). Так, море, само являющееся временем (№ 16), при попытке установить его значение ( Значенье (!) моря, ниже — и море ничего не значит), наполняется числами( и море также круглый нуль… оно покорно тем же числам— № 17) и категориями:

и вижу сотни категорий как рыбы плавают в воде

Человек веселый Францмеряет звезды (№ 11). Народы меряют землю(№ 19, т. 1, с. 147), неумный человек заносит результаты измерений в таблицы(Там же), или человек находит части он качается от счастья(№ 18). Частица, часть — еще одно ключевое слово Введенского — мир рассыпается, начинает мерцать(№ 19), рассекается(№ 24) и дробится:

Не разглядеть нам мир подробно, ничтожно все и дробно. Печаль меня от этого всего берет

(№ 23)

Человеческие мысли, будучи не в состоянии охватить мир, выходят из головы и начинают вести самостоятельное, независимое от человека существование: мысли крадутся в могилу( Кончина моря, № 17); мысли мысли не мешаю / вам пастися между тем— говорит Кант в Зеркале и музыканте(№ 10).

Тема кризиса, неадекватности и вообще необходимости пресечения дискурсивного мышления реализуется в одном из сквозных мотивов поэзии Введенского — мотиве безголовости: Нам больше думать нечем — у него отваливается голова(№. 24, см. ниже).

Категории понимания, установления значения через мысль противостоит загадочное понятие превращенияслова — орудия мысли — в предмет:

и слово племя тяжелеет и превращается в предмет

( Две птички…, № 9)

— что таинственным образом связывается с категорией окончательного превращения предметов— эсхатологического конца мира, в котором происходит его воссоединение с Богом. В этом взгляде проясняется значение для Введенского смерти, как наиболее окончательного (и потому единственно реального) из всех событий:

здесь окончательно Бог наступил хмуро и тщательно всех потопил

(№ 14)

Эсхатологические концовки определяют большинство произведений этого периода, причем они начинают связываться уже не непосредственно с самой смертью, а с неким засмертным существованием ( человек веселый Франц…, № 11). Такая «двуступенчатая эсхатологическая ситуация» четко оформляется в следующей по времени за этой группой произведений поэмой Кругом возможно Бог(№ 19), о которой надо сказать подробнее.

Поэма, написанная в 1931 г., знаменует, вместе с пьесой Куприянов и Наташа, новый этап творчества Введенского. Более ранней поэтике нанизывания повторяющихся мотивов здесь противопоставляется поэтика сюжетообразующая. Меняется самое оформление текста — Введенский обращается с этого момента к нормативной пунктуации, более соответствующей этой новой поэтике.