Том 2. Стихотворения 1855-1866

<Лето 1856>

«Я посетил твое кладбище…» *

Я посетил твое кладбище, Подруга трудных, трудных дней! И образ твой светлей и чище Рисуется душе моей. Бывало, натерпевшись муки, Устав и телом и душой, Под игом молчаливой скуки Встречался грустно я с тобой. Ни смех, ни говор твой веселый Не прогоняли темных дум: Они бесили мой тяжелый, Больной и раздраженный ум. Я думал: нет в душе беспечной Сочувствия душе моей, И горе в глубине сердечной Держалось дольше и сильней… Увы, то время невозвратно! В ошибках юность не вольна: Без слез ей горе непонятно, Без смеху радость не видна… Ты умерла… Смирились грозы. Другую женщину я знал, Я поминутно видел слезы И часто смех твой вспоминал. Теперь мне дороги и милы Те грустно прожитые дни, — Как много нежности и силы Душевной вызвали они! Твержу с упреком и тоскою: «Зачем я не ценил тогда?» Забудусь, ты передо мною Стоишь — жива и молода: Глаза блистают, локон вьется, Ты говоришь: «Будь веселей!» И звонкий смех твой отдается Больнее слез в душе моей…

Школьник *

— Ну, пошел же, ради бога! Небо, ельник и песок — Невеселая дорога… — Эй, садись ко мне, дружок! Ноги босы, грязно тело, И едва прикрыта грудь… Не стыдися! что за дело? Это многих славный путь. Вижу я в котомке книжку. Так учиться ты идешь… Знаю: батька на сынишку Издержал последний грош. Знаю: старая дьячиха Отдала четвертачок, Что проезжая купчиха Подарила на чаек. Или, может, ты дворовый Из отпущенных?.. Ну, что ж! Случай тоже уж не новый — Не робей, не пропадешь! Скоро сам узнаешь в школе, Как архангельский мужик По своей и божьей воле Стал разумен и велик. Не без добрых душ на свете — Кто-нибудь свезет в Москву, Будешь в университете — Сон свершится наяву! Там уж поприще широко: Знай работай, да не трусь… Вот за что тебя глубоко Я люблю, родная Русь! Не бездарна та природа, Не погиб еще тот край, Что выводит из народа Столько славных то и знай, — Столько добрых, благородных, Сильных любящих душой, Посреди тупых, холодных И напыщенных собой!

<Лето 1856>

<Тургене>ву *

Прощай! Завидую тебе — Твоей поездке, не судьбе: Я гордостью, ты знаешь, болен И не сменяю ни на чью Судьбу плачевную мою, Хоть очень ею недоволен. Ты счастлив. Ты воскреснешь вновь; В твоей душе проснется живо Всё, чем терзает прихотливо И награждает нас любовь, — Пора наград, улыбок ясных, Простых, как молодость, речей Ночей таинственных и страстных И полных сладкой лени дней! Ты знал ее?. Нет лучшей доли! Живешь легко, глядишь светлей, Не жалко времени и воли, Не стыдно праздности своей, Душа тоскливо вдаль не рвется И вся блаженна перед той, Чье сердце ласковое бьется Одним биением с тобой. Счастливец! из доступных миру Ты наслаждений взять умел Всё, чем прекрасен наш удел: Бог дал тебе свободу, лиру И женской любящей душой Благословил твой путь земной…

<21 июля 1856>

«Белый день недолог…» *

Белый день недолог, Вечера длинней. Крики перепелок Реже и грустней. Осень невидимкой На землю сошла, Сизо-серой дымкой Небо облекла. Солнце с утра канет В тучи, как в нору. Если и проглянет, Смотришь: не к добру! Словно как стыдливым Золотым лучом Пробежит по нивам, Глядь: перед дождем! Побежал проворно Оживленный ключ И ворчит задорно: «Как-де я могуч!» Весь день ветер дует, По ночам дожди; Пес работу чует: Дупельшнепов жди.

1857

Убогая и нарядная *

1

Беспокойная ласковость взгляда, И поддельная краска ланит, И убогая роскошь наряда — Всё не в пользу ее говорит. Но не лучше ли, прежде чем бросим Мы в нее приговор роковой, Подзовем-ка ее да расспросим: «Как дошла ты до жизни такой?» Не длинен и не нов рассказ: Отец ее подьячий бедный, Таскался писарем в Приказ, Имел порок дурной и вредный — Запоем пил — и был буян, Когда домой являлся пьян. Предвидя роковую схватку, Жена малютку уведет, Уложит наскоро в кроватку И двери поплотней припрет. Но бедной девочке не спится! Ей чудится: отец бранится, Мать плачет. Саша на кровать, Рукою подпершись, садится, Стучит в ней сердце… где тут спать? Раздвинув завесы цветные, Глядит на двери запертые, Откуда слышится содом, Не шевелится и не дремлет. Так птичка в бурю под кустом Сидит — и чутко буре внемлет. Но как ни буен был отец, Угомонился наконец, И стало без него им хуже. Мать умерла в тоске по муже, А девочку взяла «Мадам» И в магазине поселила. Не очень много шили там, И не в шитье была там сила . . . . . . . . . . . . . . .

2

«Впрочем, что ж мы? нас могут заметить, — Рядом с ней?!.» И отхлынули прочь Нет! тебе состраданья не встретить, Нищеты и несчастия дочь! Свет тебя предает поруганью И охотно прощает другой, Что торгует собой по призванью, Без нужды, без борьбы роковой; Что, поднявшись с позорного ложа, Разоденется, щеки притрет И летит, соблазнительно лежа В щегольском экипаже, в народ — В эту улицу роскоши, моды, Офицеров, лореток и бар, Где с полугосударства доходы Поглощает заморский товар. Говорят, в этой улице милой Всё, что модного выдумал свет, Совместилось с волшебною силой, Ничего только русского нет — Разве Ванька проедет унылый. Днем и ночью на ней маскарад, Ей недаром гордится столица. На французский, на английский лад Исковеркав нерусские лица, Там гуляют они, пустоты вековой И наследственной праздности дети, Разодетой, довольной толпой… Ну, кому же расставишь ты сети? Вышла ты из коляски своей И на ленте ведешь собачонку; Стая модных и глупых людей Провожает тебя вперегонку. У прекрасного пола тоска, Чувство злобы и зависти тайной. В самом деле, жена бедняка, Позавидуй! эффект чрезвычайный! Бриллианты, цветы, кружева, Доводящие ум до восторга, И на лбу роковые слова: «Продается с публичного торга!» Что, красавица, нагло глядишь? Чем гордишься? Вот вся твоя повесть: Ты ребенком попала в Париж, Потеряла невинность и совесть, Научилась белиться и лгать И явилась в наивное царство: Ты слыхала, легко обирать Наше будто богатое барство. Да, не трудно! Но должно входить В этот избранный мир с аттестатом. Красотой нас нельзя победить, Удивить невозможно развратом. Нам известность, нам мода нужна. Ты красивей была и моложе, Но, увы! неизвестна, бедна И нуждалась сначала… О боже! Твой рассказ о купце разрывал Нам сердца: по натуре бурлацкой, Он то ноги твои целовал, То хлестал тебя плетью казацкой. Но, по счастию, этот дикарь, Слабоватый умом и сердечком, Принялся за французский букварь, Чтоб с тобой обменяться словечком. Этим временем ты завела Рысаков, экипажи, наряды И прославилась — в моду вошла! Мы знакомству скандальному рады. Что за дело, что вся дочиста Предалась ты постыдной продаже, Что поддельна твоя красота, Как гербы на твоем экипаже, Что глупа ты, жадна и пуста — Ничего! знатоки вашей нации Порешили разумным судом, Что цинизм твой доходит до грации, Что геройство в бесстыдстве твоем! Ты у бога детей не просила, Но ты женщина тоже была, Ты со скрежетом сына носила И с проклятьем его родила; Он подрос — ты его нарядила И на Невский с собой повезла. Ничего! Появленье малютки Не смутило души никому, Только вызвало милые шутки, Дав богатую пищу уму. Удивлялась вся гвардия наша (Да и было чему, не шутя), Что ко всякому с словом «папаша» Обращалось наивно дитя… И не кинул никто, негодуя, Комом грязи в бесстыдную мать! Чувством матери нагло торгуя, Пуще стала она обирать. Бледны, полны тупых сожалений Потерявшие шик молодцы, — Вон по Невскому бродят как тени Разоренные ею глупцы! И пример никому не наука, Разорит она сотни других: Тупоумие, праздность и скука За нее… Но умолкни, мой стих! И погромче нас были витии, Да не сделали пользы пером… Дураков не убавим в России, А на умных тоску наведем.

28 декабря 1859

<В альбом О.С. Чернышевской> *

Знаком с Вами будучи лично, Я рад Вам всегда угождать. Но в старости — вряд ли прилично В альбомы писать. Ах, младость! Ты — счастье, ты — радость, С тобой и любовь и стихи! А старость — ужасная гадость!

Хи-хи!..

1857–1858

«Всевышней волею Зевеса…» *

Всевышней волею Зевеса Вдруг пробудившись ото сна, Как быстро по пути прогресса Шагает русская страна: В печати уж давно не странность Слова «прогресс» и «либерал», И слово дикое — «гуманность» Уж повторяет генерал. То мало: вышел из под пресса Уж третий томик Щедрина… Как быстро по пути прогресса Шагает русская страна! На грамотность не без искусства Накинулся почтенный Даль — И обнаружил много чувства, И благородство, и мораль. По благородству, не из видов Статейку тиснул в пол-листа Какой-то господин Давыдов О пользе плети и кнута… Убавленный процентик банка, Весьма пониженный тариф, Статейки господина Бланка — Всё это были, а не миф.

1858

«Стихи мои! свидетели живые…» *

Стихи мои! Свидетели живые За мир пролитых слез! Родитесь вы в минуты роковые Душевных гроз И бьетесь о сердце людские, Как волны об утес.

Н.Ф. Крузе *

В печальной стороне, где родились мы с вами, Где всё разумное придавлено тисками, Где всё безмозглое отмечено звездами, Где силен лишь обман, — В стране бесправия, невежества и дичи — Не часто говорить приходится нам спичи В честь доблестных граждан. Прими простой привет, боец неустрашимый! Луч света трепетный, сомнительный, чуть зримый, Внезапно вспыхнувший над родиной любимой, Ты не дал погасить, — ты объявил войну Слугам не родины, а царского семейства, Науку мудрую придворного лакейства Изведавшим одну. Впервые чрез тебя до бедного народа Дошли великие слова: Наука, истина, отечество, свобода, Гражданские права. Вступила родина на новую дорогу. Господь! ее храни и укрепляй. Отдай нам труд, борьбу, тревогу, Ей счастие отдай.

«В столицах шум, гремят витии…» *

В столицах шум, гремят витии, Кипит словесная война, А там, во глубине России — Там вековая тишина. Лишь ветер не дает покою Вершинам придорожных ив, И выгибаются дугою, Целуясь с матерью-землею, Колосья бесконечных нив…

Размышления у парадного подъезда *

Вот парадный подъезд. По торжественным дням, Одержимый холопским недугом, Целый город с каким-то испугом Подъезжает к заветным дверям; Записав свое имя и званье, Разъезжаются гости домой, Так глубоко довольны собой, Что подумаешь — в том их призванье! А в обычные дни этот пышный подъезд Осаждают убогие лица: Прожектеры, искатели мест, И преклонный старик, и вдовица. От него и к нему то и знай по утрам Всё курьеры с бумагами скачут. Возвращаясь, иной напевает «трам-трам», А иные просители плачут. Раз я видел, сюда мужики подошли, Деревенские русские люди, Помолились на церковь и стали вдали, Свесив русые головы к груди; Показался швейцар. «Допусти», — говорят С выраженьем надежды и муки. Он гостей оглядел: некрасивы на взгляд! Загорелые лица и руки, Армячишка худой на плечах. По котомке на спинах согнутых, Крест на шее и кровь на ногах, В самодельные лапти обутых (Знать, брели-то долгонько они Из каких-нибудь дальних губерний). Кто-то крикнул швейцару: «Гони! Наш не любит оборванной черни!» И захлопнулась дверь. Постояв, Развязали кошли пилигримы, Но швейцар не пустил, скудной лепты не взяв, И пошли они, солнцем палимы, Повторяя: «Суди его бог!», Разводя безнадежно руками, И, покуда я видеть их мог, С непокрытыми шли головами… А владелец роскошных палат Еще сном был глубоким объят… Ты, считающий жизнью завидною Упоение лестью бесстыдною, Волокитство, обжорство, игру, Пробудись! Есть еще наслаждение: Вороти их! в тебе их спасение! Но счастливые глухи к добру… Не страшат тебя громы небесные, А земные ты держишь в руках, И несут эти люди безвестные Неисходное горе в сердцах. Что тебе эта скорбь вопиющая, Что тебе этот бедный народ? Вечным праздником быстро бегущая Жизнь очнуться тебе не дает. И к чему? Щелкоперов забавою Ты народное благо зовешь; Без него проживешь ты со славою И со славой умрешь! Безмятежней аркадской идиллии Закатятся преклонные дни. Под пленительным небом Сицилии, В благовонной древесной тени, Созерцая, как солнце пурпурное Погружается в море лазурное, Полосами его золотя, — Убаюканный ласковым пением Средиземной волны, — как дитя Ты уснешь, окружен попечением Дорогой и любимой семьи (Ждущей смерти твоей с нетерпением); Привезут к нам останки твои, Чтоб почтить похоронною тризною, И сойдешь ты в могилу… герой, Втихомолку проклятый отчизною, Возвеличенный громкой хвалой!.. Впрочем, что ж мы такую особу Беспокоим для мелких людей? Не на них ли нам выместить злобу? — Безопасней… Еще веселей В чем-нибудь приискать утешенье… Не беда, что потерпит мужик: Так ведущее нас провиденье Указало… да он же привык! За заставой, в харчевне убогой Всё пропьют бедняки до рубля И пойдут, побираясь дорогой, И застонут… Родная земля! Назови мне такую обитель, Я такого угла не видал, Где бы сеятель твой и хранитель, Где бы русский мужик не стонал? Стонет он по полям, по дорогам, Стонет он по тюрьмам, по острогам, В рудниках, на железной цепи; Стонет он под овином, под стогом, Под телегой, ночуя в степи; Стонет в собственном бедном домишке, Свету божьего солнца не рад; Стонет в каждом глухом городишке, У подъезда судов и палат. Выдь на Волгу: чей стон раздается Над великою русской рекой? Этот стон у нас песней зовется — То бурлаки идут бечевой!.. Волга! Волга!.. Весной многоводной Ты не так заливаешь поля, Как великою скорбью народной Переполнилась наша земля, — Где народ, там и стон… Эх, сердечный! Что же значит твой стон бесконечный? Ты проснешься ль, исполненный сил, Иль, судеб повинуясь закону, Всё, что мог, ты уже совершил, — Создал песню, подобную стону, И духовно навеки почил?..