Том 3. Советский и дореволюционный театр

«Продавцы славы», приятная французская сатирическая комедия, прошла актерски хорошо, но с несколько бледным успехом у Корша. В будущем году ее обещает дать МХАТ Первый ¹¹ .

Если нам не было показано ничего более значительного, взятого у Запада, то это потому, что на Западе ничего особенно значительного в драматургии нет. Правда, можно сделать исключение для пьесы Моэма «Ливень», но то, что мы пока видели, не дает еще представления о большой драматической силе этого вполне современного произведения ¹² . Берлинское исполнение, с Кэтой Дорш и Клепфером, пока недосягаемо поднимается над русским исполнением в Москве и Ленинграде. Все же нельзя не отметить верный вкус нашего театра в смысле выбора наиболее подходящего европейского материала.

Характерны были также возобновления. «Горячее сердце» ¹³ было настоящим триумфом Первого МХАТа. Эта пьеса Островского, которую считают обыкновенно довольно слабой, чем-то вроде народного спектакля (приблизительно так обозначал ее и сам Островский), превратилась в великолепное зрелище в руках МХАТа. Коммунистическая критика отметила прежде всего двойную созвучность этой пьесы нашей эпохе ¹⁴ . Во-первых, мы узнавали в этом спектакле ту Россию, которую мы свергли, и, во-вторых, узнавали еще живую, полугоголевскую, полуостровскую Россию. Она и сейчас еще всюду шевелится, ее еще далеко не смогла доконать Советская власть; она воскресает даже в нашем собственном бюрократизме, и мы ее не так-то скоро похороним. Несмотря на то что Художественный театр взял всю пьесу чрезвычайно сквозь юмор, несмотря на то, что знаменитый крик загнанной купеческой дочки: «Дайте мне ружье, дайте мне огня поджечь их дома» ¹⁵ — не прозвучал тем порывом острого отчаяния и возмущения, которые вложил в эту фразу обычно осторожный Островский, все же пьеса осталась такой же живой, — может быть, еще более живой, чем «Смерть Пазухина» в исполнении тех же артистов.

С нетерпением ждала Москва другого возобновления — возобновления «Ревизора» сквозь режиссерский гений Мейерхольда ¹⁶ . К сожалению, мы, по-видимому, в этом сезоне не увидим осуществления работы Всеволода Эмильевича.

До окончания года мы увидим еще в Первом МХАТе сценическое оформление пьесы Булгакова «Белая гвардия» [49] , которую тоже придется прибавить в счет протекшему сезону ¹⁷ .

49

Позднее переименованной в «Дни Турбиных». О ней см. ниже. [Примечание 1926 г.]

Вот его драматические богатства, причем я, конечно, упустил кое-что: сознательно не упомянул я о второстепенном и не видел многое из репертуара ленинградских театров и т. д. Я еще раз со всей уверенностью повторяю, что нужно поискать да поискать среди театральных годов дореволюционного прошлого такой же обильный год. С не меньшей категоричностью я утверждаю, что ни одна из мировых столиц не дала, в среднем, такой интересной драматической продукции, как Москва.

Переходя к другим сторонам театра, я могу отметить, что продолжался по-прежнему процесс некоторого синтеза театральных форм. Кое-кто плачет об этом. Были-де четкие контуры отдельных театров, а сейчас все стали ставить не совсем правые, не совсем левые, не декоративные, не конструктивные, не реалистические, не условные постановки, а так — что-то среднее. Но об этом плачут только гурманы и эстеты.

Как и всякое производство, театр старается дать продукцию наилучшего качества и наиболее отвечающую потребностям. Потребность в театральном реализме — выявилась. Левый театр сильно придвинулся к реалистической оси сценического искусства. Но правый не остался глух к некоторым, так сказать, плакатным достижениям левого театра. А так как наш реализм нисколько не чуждается гиперболы, карикатурного эффекта, то естественно, что так называемый правый театр усвоил себе в должной мере некоторые достижения новейших театральных устремлений.

Все это, конечно, хорошо и нисколько не отрицает того факта, что творчество каждого отдельного театра идет дальше опять-таки своеобразным путем. Выдумывать новинки только для того, чтобы это была новинка, — занятие глупое и недостойное театра, пережившего период формализма. Жизнь наша так богата и так сочна, что она сама не позволит театрам заснуть.

В актерском отношении истекший сезон только укрепил большую славу лучших артистов Москвы, показал, как крепок и ядрен еще старый Художественный театр, сильно выдвинул вновь Малый театр, пользовавшийся несомненным успехом у публики и нашедший, в общем, верный путь. Нельзя не порадоваться также выдающемуся успеху Театра МГСПС. Под руководством своего талантливого и деятельного директора Любимова-Ланского театр этот, как показывают теперь гастроли в Ленинграде и провинции, ближе всего подошел к тому, чего ищут профессионально организованные массы.

В этом году театр Мейерхольда дал, только не самим Мейерхольдом сорганизованный, образец агитации большого стиля — «Рычи, Китай». Но для такого театра этого, конечно, мало. Вероятно, он вознаградит нас продукцией будущего года.

Я не берусь судить о сезоне в Ленинграде и провинции, но по тем сведениям, которые я имею, он отличался приблизительно теми же чертами, что и московский. Конечно, с учетом большей или меньшей отсталости провинции.

Мы располагаем уже довольно многочисленной, вдумчиво работающей, развертывающей свои силы группой новых драматургов; мы располагаем замечательными артистами и целыми ансамблями их; мы располагаем интересной театральной манерой. Постановки наших режиссеров, по поводу которых пессимисты осмеливаются скулить, стоят гораздо выше среднего уровня западноевропейских режиссеров.

Публики в этом году в театрах было много. При сколько-нибудь умелом хозяйствованье театры могли держаться неплохо. И действительно, Художественный театр окончил свой сезон с прибылью, Второй Художественный театр хорошо, Малый театр бездефицитно и т. д. — кажется, только театр б[ывш.] Корша, которому вообще не везло, несмотря на прекрасный состав труппы, да впавший в тяжелые обстоятельства Камерный Еврейский вышли из этого сезона, так сказать, материально помятые.

Этот материальный успех свидетельствует о повышении интереса всей публики к театру и дает новую уверенность в дальнейшем повышении нашего театра. В «Правде» были приведены цифры, свидетельствующие о том, что весьма значительный процент публики всех театров составляет пролетариат. Этому тоже надо порадоваться и отнести изменение социального состава публики в актив истекающего сезона.

Боги хороши после смерти *

Эту замечательную фразу сказал Ницше.

Конечно, никому в голову не придет сомневаться в том, можно ли относиться к эллинскому Фебу, к мифу о Прометее или исландским Эддам с подозрением по части распространения вредного религиозного влияния.

Религия была главнейшим центром высших форм культуры в длинном ряду разных цивилизаций. Коллективное творчество и целые сонмы великих и просто сильных дарований работали над постройкой храмов, высекали статуи, писали фрески, иконы, ткали изумительные ковры и ткани, придумывали музыкальные инструменты и музыку религиозного характера, создавали гимны в словах и тонах, творили и упорядочивали сложные церемониалы, сопровождавшиеся иногда прекрасными танцами то торжественного, то оргиастического порядка. Таким образом, человечество вне Европы и в самой Европе в целом ряде отдельных, часто резко отличных друг от друга культур создало неизмеримую сокровищницу искусства, проникнутого религиозным духом и вытекавшего из религиозных потребностей.

Частью эти религиозные потребности шли от господствующих классов, которые черпали в религии уверенность в своей избранности и навязывали при ее помощи свою идеологию — идеологию расстояния между рабами и господами, идеологию рабской покорности — классам угнетаемым; частью религия была выражением жажды утешения со стороны самих угнетенных классов, которые с упоением приникали к этому опиуму, еще лучше помогавшему (иллюзорно, конечно) переживать горести жизни, чем подлинный опиум или другие наркотики.

Господствующий класс внедрил в религиозное искусство гигантский размах своего богатства, своей власти над миллионами рабов. Жажда утешения бесчисленных масс, традиционное благоговейное отношение к создавшимся мифам и догмам, приносившим это утешение, в момент расцвета религии вливали в него необыкновенную искренность порыва, глубокий захват, который делает религиозное искусство порою обладателем гигантского эмоционального заряда.

Мы относимся отрицательно ко всякойрелигии, мы знаем, что в руках господствующего класса религия была одним из лучших орудий угнетения. Мы знаем, что та жажда утешения, которая питала религию, является результатом горького неустройства социальной жизни на земле, мы знаем, что религия окончательно умрет, когда выправится социальная жизнь, когда она войдет в здоровое русло социалистического строя. Мы знаем, что до этого времени организованный, боевой и сознательный класс — пролетариат — и некоторые другие общественные элементы сбрасывают с себя цепи религии и начинают ковать свое собственное, подлинно материалистическое, подлинно правдивое, подлинно боевое миросозерцание. Мы знаем, что эти классы обязаны распространять свое миросозерцание и должны вступать в борьбу с живыми религиями, разрушать их очарование, вырывать из их когтей жертвы, которые, сами того не зная, теряют волю к жизни и борьбе и сладостно изнемогают в их сетях искусного обмана.