Том 3. Стихотворения 1918-1924

6 апреля 1906

Остров

Пусть он останется безвестным За далью призрачной неведомых морей, Пусть он не станет вымеренным, тесным, Как дом, как комната: от окон до дверей! Чтоб с тонких берегов вседневности и жизни В бинокль мечты чуть видеть мы могли, Как пальмы клонятся в твоей отчизне, Как тщетно к ней стремятся корабли. Чтоб в море никогда не вышел Генуэзец, Способный привести корвеллу к берегам. Чтоб вечно без людей там красовался месяц И радостью никто не насладился б там.

Август 1906

Нить

Отдамся ль я случайному наитью, Сознательно ль — кую и правлю стих — Я все ж останусь телеграфной нитью, Протянутой в века из дней моих! И я смотрю, раскрыв с усильем веки Мечты, уставший, словно слабый глаз, В грядущее! — как некогда ацтеки Смотрели в мир, предчувствуя в нем нас.

Август 1906

«Встав, прошумят и сгибнут города…»

Встав, прошумят и сгибнут города, Пройдут и в бездну канут поколенья, Просторы вод иссякнут без следа, И станут басней вольные растенья, Заполнив степи, горы, глубь морей, Весь шар земной, что стал для жизни тесен, По завоеванной планете всей Единый город выступит, как плесень,

<1906 >

«Все ближе, все ближе, все ближе…»

Все ближе, все ближе, все ближе С каждым и каждым мгновеньем Бесстрастные Смерти уста, Холоден ее поцелуй. Все ниже, все ниже, все ниже С покорным и сладким томленьем, Чело преклоняет мечта, Летейских возжаждавши струй. Что пело, сверкало, манило, Ароматы, напевы и краски, Страсть, познанье, борьба, — Даже ты, даже ты, — Любовь, — Все странно поблекло, остыло. Скудны ненужные ласки, Безразлична земная Судьба И тягостно вечное: «Вновь!» Но страшно суровых оценок Судьи рокового — сознанья, Что днем, и во тьме, и во сне Вершит свой безжалостный суд… О, память! Кровавый застенок! Где не молкнут стоны страданья, Где радости плачут в огне И скорби во льду вопиют. Придите, придите, придите, Последние милые миги, Возжгите в немые уста Смущенно слепой поцелуй. Рвутся заветные нити, Спадают с духа вериги, С безумьем граничит мечта, Летейских касаясь струй.

<1906>

«Я безволен, я покорен…»

Я безволен, я покорен Пред холодным алтарем, Длится труд — велик, упорен, — Жернов мелет тайны зерен, Грудь сдавил глухой ярем. Кто я? раб неотрешимый От тяжелых жерновов. Кто я? раб неутомимый, Узник я в цепи незримой, Доброволец из рабов! Мне открыты все дороги, Я же медлю у ярма, Слепнут очи, гнутся ноги, Жгут лучи, и ветры строги, И морозом жжет зима…

1906

Балаганы

Балаганы, балаганы На вечерней площади. Свет горит, бьют барабаны, Дверь открыта, — проходи. Панорамы, граммофоны, Новый синематограф, Будды зуб и дрозд ученый, Дева с рогом и удав. За зеленой занавеской Отделенье для мужчин. Много шума, много блеска, Смотрят бюсты из витрин. Зазвонили к перемене. Красный занавес раскрыт. Черный фрак на синей сцене Мило публику смешит. «Раритеты раритетов Показать я вам готов: Две находки — из предметов Отдаленнейших веков. Это — с петлею веревка (Может каждый в руки взять). Ей умели очень ловко Жизнь, чью надо, убавлять. Это — царская корона (Крест — один, алмазов — сто). Ей могли во время оно Делать Некиим — ничто. Все газетные заметки Прославляют наш музей, Верьте слову: ныне редки Амулеты прежних дней». Всяк, кто смотрит, рот разинул, Все теснятся, стар и мал… Зазвонили. Вечер минул. Красный занавес упал. Тихо молкнут барабаны, Гаснут лампы впереди. Спят спокойно балаганы На базарной площади.

7 января 1907

Жигули

Над водой поникли ивы, Гор лесистые извивы Тайну прошлого хранят, Луг и дали — молчаливы. Луг и дали в зное спят. Там шумит по Волге сонной Пароход неугомонный Меж пустынных деревень, Мимо речки полусонной — Тени плоские плотов. Слева робко никнут ивы, Справа — горные извивы Тайну прошлого хранят; Дали — скучно-молчаливы, Виды — в жарком зное спят. Земли, жаждущие плуга, Грустны с Севера до Юга, Вся прорезана река, И струи твои друг друга Гонят в лучшие века!

1907

«Трубите в траурные трубы…»

Трубите в траурные трубы, Закройте крепом зеркала, Она лежит, сомкнувши губы, И повторяет голос грубый: Все совершилось! Умерла!

<1907>

Сходные решения

Пора разгадывать загадки, Что людям загадали мы. Решенья эти будут кратки, Как надпись на стене тюрьмы. Мы говорили вам: «Изменой Живи; под твердью голубой Вскипай и рассыпайся пеной», То значит: «Будь всегда собой». Мы говорили вам: «Нет истин, Прав — миг; прав — беглый поцелуй, Тот лжет, кто говорит: „Здесь пристань!“» То значит: «Истины взыскуй!» Мы говорили вам: «Лишь в страсти Есть сила. В вечном колесе, Вращаясь, домогайся власти», То значит: «Люди равны все!» Нам скажут: «Сходные решенья Давно исчерпаны до дна». Что делать? разны поколенья, Язык различен, цель — одна!

<1908>

У вагонного окна

Дали сумрачны и хмуры. И причудливы и строги, Скалы сломанные Юры Разместились вдоль дороги. Поезд вьется между гор, Беспощаден, верен, скор. Милый поезд, издавна мы Стали мирными друзьями. Ты проводишь панорамы, Я делюсь с тобой мечтами. Сколько дум и сколько слез Прожил я под гул колес! Завтра я тебя покину, — Каждый миг мы к цели ближе… Что за жребий завтра выну Я в мятущемся Париже? Мне безвестную печаль Или стертую медаль? Зов надежд всё безнадежней, Всё безвольней ожиданья… Но опять, с тревогой прежней, Жду последнего свиданья. Не пробьет ли страшный час, Соблазнявший столько раз! Милый поезд! может, вскоре, Обходя вагон уснувший, Я лелеять буду горе О мечте, вновь обманувшей, Вновь с тобой, и вновь один, В далях северных равнин.

1909

Jura

Я и кот

Славный кот мой одноглазый, Мы с тобой вдвоем. Звезд вечерние алмазы Блещут за окном. Я вникаю в строфы Данте, В тайны старины… Звуки нежного анданте За стеной слышны. На диване, возле печки, Ты мечтаешь, кот, Щуришь глаз свой против свечки, Разеваешь рот. Иль ты видишь в грезах крыши, Мир полночных крыш, Вдоль стены идешь и свыше На землю глядишь. Светит месяц, звезды светят… Подойдешь к трубе, Позовешь ты, и ответят Все друзья тебе. Хорошо на крышах белых Праздники справлять И своих врагов несмелых К бою призывать. О свободе возле печки Ты мечтаешь, кот, Щуришь глаз свой против свечки, Разеваешь рот. Звуки нежного анданте За стеной слышны. Я вникаю в строфы Данте, В тайны старины.

28 ноября 1909

«Я знал тебя, Москва, еще невзрачно-скромной…»

Я знал тебя, Москва, еще невзрачно-скромной, Когда кругом пруда реки Неглинной, где Теперь разводят сквер, лежал пустырь огромный, И утки вольные жизнь тешили в воде; Когда поблизости гремели балаганы Бессвязной музыкой, и ряд больших картин Пред ними — рисовал таинственные страны, Покой гренландских льдов, Алжира знойный сплин; Когда на улице звон двухэтажных конок Был мелодичней, чем колес жестокий треск, И лампы в фонарях дивились, как спросонок, На газовый рожок, как на небесный блеск; Когда еще был жив тот «город», где героев Островский выбирал: мир скученных домов, Промозглых, сумрачных, сырых, — какой-то Ноев Ковчег, вмещающий все образы скотов. Но изменилось всё! Ты стала, в буйстве злобы, Всё сокрушать, спеша очиститься от скверн, На месте флигельков восстали небоскребы, И всюду запестрел бесстыдный стиль — модерн…