Том 38. Полное собрание сочинений.

Истинной же наукой, по моему мнению, может быть и будет только такая наука, в основу которой будет положено религиозно-нравственное учение о душе человека, о Боге и нравственности, и когда вследствие этого наука эта не будет, как теперь, средством увеселения, препровождения времени, удовлетворения праздного любопытства, матерьяльных улучшений одного сословия богатых людей, а будет необходимым для всех, всех учением о жизни и в нравственном, духовном, и в практическом смысле и доступным всем, всем людям, а прежде всего трудящемуся сословию, а не одному малому праздному классу людей. Вследствие чего такая наука не будет, как теперь, продаваться и покупаться, не будет мастерством, не будет средством улучшения, своего матерьяльного положения, а будет естественно, бескорыстно, радостно, как все духовное, передаваться от людей людям.

Какая будет эта истинная наука, в каких формах она проявится и много ли в ней останется из того, что теперь считается наукой, мы не знаем и не можем знать, но наверное можно сказать, что такая наука, наука всего народа, будет совсем иная, чем теперешняя наука, наука одного и самого развращенного сословия.

Но, может быть, люди, верующие в науку, скажут, что мое определение того, что основой всех знаний должны быть учение о душе, о Боге и нравственности, произвольно и что человеку нужнее знать о весе солнца, и о микробах, и происхождении животных, о 7000 видов мух и т. п., чем знать то, что он такое, что то Все, от чего он чувствует себя отделенным, и как ему надо жить. Знаю, что многие люди нашего времени, верующие в науку так же, как люди верят в церковное учение, скажут или подумают это. Точно так же, как верующие в церковь совершенно искренно и наивно думают и говорят, что утверждение о том, что вся вера в том, чтобы любить Бога и ближнего, произвольно, и что гораздо важнее знать, какие иконы исцеляют и в какой именно момент совершается пресуществление и т. п., точно так же и верующие в науку совершенно искренно убеждены в том, что утверждение о том, что сущность науки в религиозно-нравственном учении, есть парадокс и отсталость, а что истинная наука в том, чтобы знать какой царь и когда с кем воевал, и кто какие писал стихи, и как господин Р. определяет государственное право совершенно противно тому, как его определяет Г-н С., и как произошла обезьяна, и какая когда придет комета и т. п. Люди эти так уверены в том, что, посредством памяти набив себе голову всякими праздными рассуждениями разных господ о самых ненужных людям предметах, они стоят на высшей точке человеческого развития, что доказывать что-либо таким людям совершенно бесполезно. Тех же людей, у которых слепая вера в науку не загородила совершенно возможность критического отношения к тому, что они называют наукой, я очень прошу, поняв сущность моих доводов, показать мне, в чем я ошибаюсь.

Для того же, чтобы будущие возражатели мои не отдалялись бы от сущности вопроса, я постараюсь здесь еще раз, насколько могу, коротко и ясно выразить сущность моего осуждения и отрицания того, что в нашем мире признается и называется наукой.

Отрицаю я то, что среди нас называется наукой, потому, что все то, что среди нас называется этим именем, есть случайный подбор знаний, которые нужны или интересны, или забавны для малого числа людей, освободивших себя от телесного, нужного для жизни труда и перенесших этот труд на шею народа, лишенного большей частью самых первобытно нужных для него знаний.

Отрицаю я то, что у нас называется наукой, еще и потому, что знания, которые в нашем мире считаются наукой, покупаются и продаются, как всякий товар, и потому доступны только богатым классам и немногим людям из народа, которым или особенные способности, преимущественно памяти для изучения этих знаний, или особенные жизненные случайности дают возможность, усвоив эту выгодную в житейском смысле науку, выйти из среды рабочего народа и, благодаря «науке», сесть на его шею.

Отрицаю я, главное, то, что у нас называется наукой, потому, что эта «наука» не только не включает в себя самых важных знаний человечества о душе, Боге и нравственности, но, напротив, умышленно игнорирует эти знания, извращает их или проповедует учения, долженствующие заменить их. Так что все то, что у нас считается и называется наукой, не только не есть нечто несомненно истинное и благотворное для народа, для всего народа, как это внушают жрецы «науки», но есть такой же грубый и зловредный обман, как и обман церковного закона Божия, имеющий ту же цель: с одной стороны, удовлетворение требований воображения, ума и даже сантиментальности праздных людей, с другой стороны, оправдание существующего ложного, безнравственного устройства жизни.

9 декабря 1909 г.

Ясная Поляна.

СЛАВЯНСКОМУ СЪЕЗДУ В СОФИИ.

Получил приглашение ваше и с радостью приехал бы, если бы не мои года и нездоровье. Приехал бы с тем, чтобы лично побеседовать с вами о том предмете, который собрал вас. Постараюсь сделать это хотя письменно.

Единение людей, то самое, во имя чего вы собрались, есть не только важнейшее дело человечества, но в нем я вижу и смысл, и цель, и благо человеческой жизни. Но для того, чтобы деятельность эта была благодетельна, нужно, чтобы она была понимаема во всем ее значении без умаления, ограничения, извращения. Так это по отношению всех важнейших деятельностей человеческих, так это и по отношению религии, любви, служения человечеству, науки, искусства. Все до конца, до последних выводов, как бы они ни были чужды или неприятны нам. Все или ничего. И именно ничего, а не кое-что, потому что все эти величайшие деятельности человеческой души, как только они не доведены до конца, не только не полезны, не только не приносят свою, хоть малую пользу, как думают и говорят многие, но губительны и более всего другого задерживают достижение той самой цели, к которой они как будто бы стремятся. Так это с религией, допускающей слепую веру, так это с любовью, допускающей борьбу — противление, так это со служением людям, допускающим насилие над людьми. Так во всем и особенно в деятельности, имеющей целью единение людей.

Несомненно, что соединенные люди сильнее разъединенных. Семья сильнее отдельного человека. Шайка грабителей сильнее, чем каждый порознь. Община сильнее отдельных личностей. Соединенное патриотизмом государство сильнее разрозненных народностей. Но дело в том, что преимущество соединенных людей против разъединенных и неизбежное последствие этого преимущества, порабощение или хотя бы эксплуатация разъединенных, естественно вызывает в разъединенных желание соединиться для того, чтобы сначала противодействовать насилию, а потом и совершать его. Славянским народностям естественно, испытывая на себе зло соединения австрийского, русского, германского, турецкого государств, желать, для противодействия этому злу, сложиться в свое соединение, но новое соединение это, если только состоится, неизбежно будет вовлечено точно в такую же деятельность не только борьбы с другими единениями, но и в подавление и эксплуатацию более слабых соединений и отдельных личностей.

Да, в единении и смысл, и цель, и благо человеческой жизни, но цель и благо это достигаются только тогда, когда это единение всего человечества во имя основы, общей всему человечеству, но не единение малых или больших частей человечества во имя ограниченных, частных целей. Будь это единение семьи, шайки грабителей, общины или государства, народности или «священный союз» государств, такие соединения не только не содействуют, но более всего препятствуют истинному прогрессу человечества. И потому для того, чтобы сознательно служить истинному прогрессу, я, по крайней мере, так думаю, должно не содействовать всем таким частным соединениям, а всегда противодействовать им. Единение есть ключ, освобождающий людей от зла. Но для того, чтобы ключ этот исполнил свое назначение, нужно, чтобы он был продвинут до конца, до того места, где он отворяет, а не ломается сам и не ломает замок. Так и единение для того, чтобы оно могло произвести свойственные ему благодетельные последствия, оно должно иметь целью единение всех людей, во имя общего всем людям, одинаково признаваемого всеми начала. А таким единением может быть только единение, основанное на той религиозной основе жизни, которая одна соединяет людей и, к несчастью, признается ненужной, отжившей большинством людей, в наше время руководящим народами.

Мне скажут: мы признаем и эту религиозную основу, но не отрицаем и основы единения племенной, народной, государственной. Но дело в том, что одно исключает другое. Если признано целью жизни человечества единение всемирное, религиозное, то это самое признание отрицает всякие другие основы единения и наоборот, признание основой единения начала племенного, народного, патриотическо-государственного неизбежно отрицает религиозное начало, как действительную основу жизни.

Думаю, почти уверен, что эти высказанные мною мысли будут признаны неприложимыми и неправильными, но я счел своим долгом вполне откровенно высказать их тем людям, которые, несмотря на мое отрицание племенного и народного патриотизма, все-таки более близки мне, чем люди других народов, Скажу более, откинув соображения о том, что по этим словам моим меня могут уличить в непоследовательности и противоречии самому себе, скажу, что особенно побудила меня высказать то, что я высказал, моя вера в то, что та основа всеобщего религиозного единения, которая одна может, все более и более соединяя людей, вести их к свойственному им благу, что эта основа будет принята прежде всех других народов христианского мира народами именно славянского племени.

Отрадное, 20 июня 10 г.

————

НЕОПУБЛИКОВАННОЕ, НЕОТДЕЛАННОЕ И НЕОКОНЧЕННОЕ

НТЪ ВЪ МІР ВИНОВАТЫХЪ.

1.

Порхуновъ Иванъ Федоровичъ, предводитель дворянства большого, богатаго узда одной изъ великорусскихъ губерній, вчера еще на ночь пріхалъ изъ деревни въ уздный городъ и, выспавшись на своей городской квартир, въ одиннадцать часовъ утра пріхалъ въ присутствіе. Длъ оказалось пропасть: и земское собраніе, и по опек, и воинское присутствіе, и санитарный и тюремный комитетъ, и училищный совтъ.

Порхуновъ былъ потомкомъ стараго рода Порхуновыхъ_т владвшихъ съ древнихъ временъ большимъ селомъ Никольскимъ-Порхуновымъ. Воспитывался онъ въ пажескомъ корпус, но не пошелъ въ военную службу, а поступилъ въ университетъ и кончилъ тамъ курсъ по словесному факультету. Потомъ служилъ недолго при генералъ-губернатор въ Кіев, женился тамъ по любви на двушк, стоявшей ниже его по общественному положенію и бдной, баронесс Клодтъ, вышелъ въ отставку и ухалъ въ деревню, гд его на первыхъ же выборахъ выбрали въ предводители, должность, которую онъ исполнялъ третье трехлтіе. Порхуновъ былъ человкъ и умный и образованный — онъ много читалъ и обладалъ большою памятью и умньемъ выражать мысли ясно и кратко. Главная же хорошая черта его, вызывавшая почти общую любовь къ нему, была его скромность. Мнніе его о своихъ вншнихъ качествахъ: образованіе, честность, доброта, правдивость, [было] очень низко именно потому, что [онъ] постоянно старался не переставая какъ можно больше образовать себя, старался быть какъ можно честне, добре, правдиве. Такъ что видимый знаменатель своего мннія о себ былъ очень малъ въ Иван Федорович, и людямъ, съ которыми онъ входилъ въ сношенія, онъ представлялся именно такимъ, какимъ и долженъ и не можетъ быть инымъ, всегда пріятный, добрый, честный, правдивый Иванъ Федоровичъ. Жизнь велъ Иванъ Федоровичъ по понятіямъ того круга, въ которомъ онъ жилъ, нравственную — не длалъ неврности жен, не кутилъ (періодъ кутежей прошелъ для него очень быстро во время его жизни въ Кіев до женитьбы), съ крестьянами своего имнія и вообще работниками былъ только настолько требователенъ насколько это было необходимо для того, чтобы могло итти хозяйство. Въ политическихъ вопросахъ былъ просвщеннымъ консерваторомъ, считалъ, что лучше вносить свою долю просвщеннаго и либерального вліянія въ существующiй строй, чмъ желать того, чего нтъ, всхъ и всё осуждать и самому не участвовать въ длахъ правительства. Онъ долженъ былъ быть выбранъ въ Думу, если бы не появился боле привлекательный для избирателей кандидатъ бывшій профессоръ хорошiй ораторъ, который и былъ выбранъ вмсто Ивана Федоровича.

Въ самомъ главномъ — для каждаго человка, въ религіозномъ вопрос, Иванъ Федоровичъ былъ также просвщеннымъ консерваторомъ. Онъ не позволялъ себ и тни сомннія въ догматахъ православной церкви, хотя и допускалъ съ точки зрнія науки изслдованіе, въ особенности историческое, о вопросахъ вры, и былъ очень начитанъ въ этой области. Но въ высшей степени былъ остороженъ по отношенію самыхъ догматовъ. Всякія разсужденія въ бесдахъ или въ книгахъ проходилъ молчаніемъ. Въ жизни же регулярно и неуклонно исполнялъ вс церковныя правила, не говоря уже совершенія таинству но и крестнаго знамени въ опредленныхъ случаяхъ и ежедневно утромъ и вечеромъ молитвы, которой онъ былъ наученъ еще матерью. Вообще онъ съ особенной осторожностью оберегалъ тотъ фундаментъ, на которомъ свойственно стоять человческой жизни, но самъ не становился на него, какъ бы сомнваясь въ его твердости. Въ жизни, въ бесдахъ, въ разговорахъ былъ въ высшей степени пріятенъ умлъ кстати вспомнить цитату, анекдотъ. Вообще былъ остроуменъ, умлъ шутить и разсказывать самое смшное съ спокойнымъ и серьезнымъ видомъ. Любилъ охоту и всякаго рода игры, шахматы, карты, и игралъ хорошо.