Том 38. Полное собрание сочинений.

2.

Въ середин занятій съ Секретаремъ вошелъ Председатель Земской Управы, крайній реакціонеръ, но съ которымъ Порхуновъ былъ, несмотря на различіе взглядовъ, въ самыхъ лучшихъ отношеніяхъ.

Потомъ пришелъ докторъ: совершенно противуположныхъ взглядову демократъ, чуть не революціонеръ. Съ нимъ Порхуновъ былъ въ еще лучшихъ отношеніяхъ и, добродушно посмиваясь, спрашивалъ его иногда о томъ, скоро ли объявленiе россійской соціалистической республики, на что докторъ также отвчалъ шуткой.

— Ну что, Иванъ Ивановичъ (это былъ Предсдатель управы), какъ поигрываете, не попадаетесь какъ тотъ разъ безъ шести? — обратился онъ къ Предсдателю Управы. — Но шутки шутками, а пора начинать. Дла пропасть.

— Да, пора.

— Только у меня къ вамъ обоимъ, любезные сотрудники, просьба: выскажу вамъ, a потомъ и въ присутствіе. — И на вопросъ Доктора, о чемъ просьба, Порхуновъ разсказалъ, что бывшій у его дтей учитель студентъ уходитъ, и ему нуженъ учитель. — Знаю, — къ Предсдателю Управы, — у васъ люди знакомые въ этой области и у васъ также, — къ доктору. — Такъ не можете ли мн рекомендовать.

— Да вдь мои знакомые слишкомъ, какъ сказать... прогрессивны для васъ.

— Ну вотъ. Вдь уживался же съ Неустроевымъ, а ужъ на что красенъ.

— А что же вашъ Неустроевъ?

— Уходитъ. Вы говорите, ваши знакомые слишкомъ красны для моего дома. Ужъ на что краснй Неустроевъ. А уживался жъ я. И даже искренно полюбилъ его. Славный юноша. Разумется, какъ должно по ныншнимъ временамъ, въ голов каша, да и еще сырая, не упрвшая, не съдобная, но онъ по душ хорошій малый, и мы съ нимъ дружили.

— Отчего жъ онъ уходитъ?

— Онъ мн не говоритъ правды. Необходимость лгать входитъ вдь въ программу революціонеровъ. — Но не въ томъ дло. Прізжалъ къ нему какой-то его другъ. Останавливался на деревн у Соловьева и видлся съ нимъ. Очевидно, его партія или фракція, группа (Иванъ Федоровичъ особенно выставилъ два п), или какъ это у васъ называется, потребовала его, и онъ заявилъ, что не можетъ больше оставаться. A хорошій былъ, добросовстный учитель и, повторяю, малый прекрасный, несмотря на то, что вашъ братъ революціонеръ и, очевидно, принадлежитъ къ групп, — прибавилъ Порхуновъ, улыбаясь и похлопывая по колнк доктора.

Докторъ, какъ и почти вс, подчинился ласковой улыбк и самъ улыбнулся. «Баричъ, аристократъ, реакціонеръ въ душ, а не могу не любить его», подумалъ докторъ.

— Отчего бы не взять Соловьева? — сказалъ Предсдатель Управы.

Соловьевъ былъ сельскій учитель въ школ имнія Ивана Федоровича, человкъ очень образованный, бывшій семинаристъ и потомъ студентъ.

— Соловьева? — улыбаясь сказалъ Иванъ Федоровичъ. — Я бы взялъ, да Александра Николаевна (жена Порхунова) не допускаетъ и мысли взять его.

— Отчего? Что пьетъ. Вдь это только рдко съ нимъ бываетъ.

— Пьетъ, это бы еще ничего. А за нимъ боле важныя нарушенія высшихъ законовъ, — сказалъ Порхуновъ, длая то спокойное и серьезное лицо, при которомъ онъ высказывалъ свои шутки, — для Александры Николаевны онъ невозможенъ, онъ, страшно сказать, «съ ножа стъ».

Собесдники засмялись. —

— Есть у меня семинаристъ, просящій мста, да онъ вамъ не понравится. Слишкомъ ужъ онъ консерватив[енъ].

— Вотъ то и бда, мой слишкомъ либеральный, а Ивана Ивановича слишкомъ отсталый. — Впрочемъ у меня есть одинъ юноша. Я напишу ему.

— Ну вотъ. Это дло если не кончено, то начато, пойдемъ начинать другое. Степанъ Степанычъ, — обратился онъ къ Секретарю. — Собрались?

— Собрались, пожалуйте.

Началось съ воинскаго присутствія. Одинъ за другимъ входили молодые парни, были холостые, но большинство были женатые. Задавались обычные вопросы, записывали и, не теряя времени, такъ какъ много было работы впереди, выпроваживали однихъ и призывали другихъ. Были такіе, которые не скрывали своего огорченія и насилу отвчали на вопросы, какъ бы не понимая ихъ, такъ они были подавлены. Были и такіе, которые притворялись довольными и веселыми. Были и такіе, которые притворялись больными, и были и такіе, которые были точно больны. Былъ и одинъ такой, который, къ удивленію присутствующихъ, попросилъ позволенія сдлать, какъ онъ сказалъ, заявленіе.

— Какое заявленіе? Что теб нужно?

Просившій сдлать заявленіе былъ блокурый курчавый человкъ съ маленькой бородкой, длиннымъ носомъ и нахмуреннымъ лбомъ, на которомъ во время рчи постоянно содрогались мускулы надъ бровями.

— Заявленіе въ томъ, что я въ солдатахъ, — онъ поправился, — въ войск служить не могу. — И сказавъ это, у него задрожали не только мускулы лба и лвая бровь, но и щеки, и онъ поблднлъ.

— Что жъ ты нездоровъ? Чмъ? — сказалъ Порхуновъ. — Докторъ, пожалуйста....

— Я здоровъ. А не могу присягать, оружія брать не могу по своей убжденіи.

— Какое убжденіе?

— А то, что я въ Бога врую и Христа врую и убійцей быть не могу...

Иванъ Федоровичъ оглянулся на сотоварищей, помолчалъ. Лицо его сдлалось серьезно.

— Такъ, — сказалъ онъ. — Я вамъ (онъ сказалъ уже вамъ, а не теб) доказывать не могу и не считаю себя къ этому обязаннымъ, можете или не можете вы служить. Мое дло зачислить васъ какъ принятаго. А свои убжденія вы выразите ужъ своему начальству. Слдующій...

Воинское присутствіе протянулось до двухъ часовъ. Позавтракавъ, опять взялись за дла: създъ земскихъ начальниковъ, потомъ тюремное, и такъ дальше до пяти часовъ.

Вечеръ Иванъ Федоровичъ провелъ на своей квартир, сначала подписывая бумаги, а потомъ за винтомъ съ Предсдателемъ, Докторомъ и воинскимъ начальникомъ. Поздъ шелъ рано утромъ. Не выспавшись, онъ всталъ рано утромъ, слъ въ поздъ, вышелъ на своей станціи, гд ждала его прекрасная, съ бубенчиками тройка караковыхъ своего полурысистаго завода и старый кучеръ едотъ, другъ дома. И къ девяти часамъ утра подъзжалъ мимо парка къ большому двухъэтажному дому въ Порхунов-Никольскомъ.

3.

Семья Егора Кузьмина состояла изъ отца уже старющаго и пьющаго человка и меньшаго брата, старухи матери и своей молодой жены, на которой его женили, когда ему было только восемнадцать лтъ. Работать ему приходилось много. Но работа не тяготила его, и онъ, какъ и вс люди, хотя и безсознательно, но любилъ земледльческій трудъ. Онъ былъ способный къ умственной дятельности человкъ и въ школ былъ хорошимъ ученикомъ и пользовался всякимъ часомъ досуга, особенно зимой, чтобы читать. Учитель любилъ его и давалъ ему книги образовательныя, научныя и по естественнымъ наукамъ, и по астрономіи. И когда ему еще было только семнадцать лтъ, въ душ его совершился измнившій все его отношеніе къ окружающему переворотъ. Ему вдругъ открылась совершенно новая для него вра, разрушившая всё то, во что онъ прежде врилъ, открылся міръ здраваго смысла. Поражало его не то, что поражаетъ многихъ людей изъ народа, когда для нихъ открывается область науки — величіе міра — разстоянія, массы звздъ, не глубина изслдованія, остроумныхъ догадокъ, но поразило, главное, больше всего здравый смыслъ, признаваемый обязательнымъ для всякаго познанія. Поразило то, что надо врить не тому, что старики сказываютъ, даже не тому, что говоритъ попъ, ни даже тому, что написано въ какихъ бы то ни было книгахъ, а тому, что говоритъ разумъ. Это было открытіе, измнившее всё его міровоззрніе, а потомъ и всю его жизнь.