Том 4. М-р Маллинер и другие

Но работа — это работа, и назавтра Кларенс по-прежнему предлагал клиенткам подождать, пока вылетит птичка. Затравленный вид и печальный взгляд не отразились на его карьере. Дамы говорили друг другу, что сниматься у него — как-то особенно духовно, словно ты побывала в старинном храме; и валили к нему валом.

Слава его была такой, что всякий, кого он снял, автоматически входил в высший свет. Поговаривали о том, что скоро он получит титул. Президент гильдии, сэр Годфри Студж, провозгласил за него тост на ежегодном банкете и прямо назвал его своим преемником. Но счастья не было. Что слава, если ты утратил Единственную? Что почести? Что титул?

Эти вопросы задавал он себе как-то вечером, попивая виски с содовой, когда услышал звонок. Он удивился, час был поздний, слуги уже легли. Открыл он сам. В дверях стоял незнакомец.

— Могу ли я видеть мистера Маллинера? — осведомился он.

— Да, — отвечал Кларенс. — Это я.

Незнакомец вошел в переднюю, и кузен мой заметил, что он в маске.

— Простите, что скрываю лицо, — сказал нежданный гость.

— Ничего, ничего, — ответил вежливый Кларенс, проводя его в кабинет. — Не всякое лицо покажешь.

— Позвольте заверить, — сказал гость, — что я не хуже других. Но рисковать я не вправе. — Он помолчал, и Кларенс подметил, что глаза в прорезях маски оглядывают комнату. — Надеюсь, вы патриот?

— Конечно.

— Тогда буду откровенен. Вам известно, что наша держава оспаривает у другой державы союз с третьей?

— Нет, — признался Кларенс. — Как-то не слышал.

— Оспаривает. Глава той державы…

— Какой?

— Третьей.

— Назовем ее Держава-В.

— Назовем. Глава Державы-В сейчас в Лондоне, инкогнито. Представители Державы-Б об этом не знают. Если мы, опередив их, заключим с ним союз, мы обеспечим себе покой и престиж на сотни лет. Если же нас обойдет Держава-Б, цивилизации, можно сказать, конец. Европа — я имею в виду Державы Г, Д, Е, Ж, 3 — не будет с нами считаться. Мы опустимся до положения…

— Державы-И?

— Вот именно. Мистер Маллинер, спасите Англию!

— Великобританию, — поправил мой кузен, шотландец по матери. — А как?

— Глава Державы-В мечтает у вас сняться. Согласитесь! На радостях он подпишет договор, и мы спасены.

— С удовольствием, — согласился Кларенс.

— Поверьте, — сказал гость, — заслуги ваши не останутся без награды. В самых высоких кругах…

Кларенс взял записную книжку.

— Так, так… — сказал он. — Среда? Все занято. Четверг? То же самое. Пусть этот глава зайдет ко мне в пятницу, между четырьмя и пятью.

— Что вы! — вскричал гость. — Неужели вы думаете, что это можно сделать открыто, при свете дня? Если прислужники Державы-Б обо всем прознают, я не поручусь за вашу жизнь.

— Что же вы предлагаете?

— Поехать к нему сейчас, в закрытой машине. Вы готовы?

— Да, конечно.

— Тогда идите за мной.

Видимо, враги отдыхали, ибо машины они достигли без помех. Кларенс сел в нее. Человек в маске зорко оглядел улицу. Но тут кузен мой услышал запах хлороформа, лица его коснулось что-то влажное — и больше он не помнил ничего.

Очнулся он в небольшой комнате с багровыми обоями, где стояли умывальник, шкафик и два кресла, и висело изречение «Боже, Храни Дом Наш» в дубовой рамке. Голова болела. Он хотел встать, пойти к умывальнику — но с удивлением понял, что связан по рукам и ногам. Маллинеры храбры, и все же сердце у него забилось. Он понял, что человек в маске состоит на тайной службе не Его Величества (что весьма похвально), а мерзкой Державы-Б. Тут открылась дверь, кто-то пересек комнату и встал у постели. Человек этот тяжко дышал. Лицо его, под цвет обоев, прорезали моржовые усы. Где-то Кларенс все это видел — но где же? Внезапно его озарило. Так, так, так!.. Открытое окно, туша в треуголке, он с треногой… Да это — Горацио Бриггз, мэр Восточного Тутинга! Какая мерзость, какой позор!

— Предатель, — сказал Кларенс.

— Э? — сказал мэр.

— Нет, вы подумайте! — продолжал кузен. — Мэр свободного Тутинга предает родную страну! Что ж, сообщите своим хозяевам…

— Каким?

— Державе-Б.

— Боюсь, — сказал мэр, — мой секретарь, верности ради, перебрал романтики. Если хотите знать…

Кларенс глухо застонал.

— Я знаю, — сказал он. — Вы добиваетесь, чтобы я сделал вашу фотографию.

— Не мою, — поправил мэр, — моей дочери.

— Дочери?

— Да.

— Она похожа на вас?

— Вроде бы…

— Не сниму, — сказал Кларенс.

— Подумайте хорошенько.

— Подумал. Не сниму. Тоже мне просьба!

— Это не просьба. Это приказ.

— Да вы понимаете, что если о моем заточении узнают, фотографы разберут ваш дом по камешкам?!

— Откуда им узнать? Вас привезли в темноте, в закрытой машине. Лучше соглашайтесь миром.

— Нет!

— Что ж, подумайте еще. Ужин в 10.30. Можете не переодеваться.

Ровно в 10.30 дверь отворилась, появился мэр, а за ним — лакей, который нес на серебряном подносе ломтик хлеба и стакан воды. Голод победил гордыню. Кларенс съел хлеб с ложечки.

— Когда подавать завтрак, сэр? — осведомился лакей.

— Сейчас, — отвечал Кларенс.

— Скажем так, в 9, — уточнил мэр.

После его ухода кузен мой с полчаса воображал идеальный обед. Мы, Маллинеры, любим поесть, и желудок его резонно возмущался жалким кусочком хлеба Кларенс думал о еде, что, как ни странно, и привело к спасению.

Представляя в полубреду сочный бифштекс с румяной картошкой, а кроме того — с помидорами, он заметил, что мясо суховато и как-то отдает веревкой.

Разум его прояснился. Он понял, что жует именно веревку, которой связаны руки, и наполовину ее проел. Надежда окрылила его. Немного передохнув, он расслабился, что и рекомендуют все поборники самовнушения.

«Я вхожу в клуб, — сказал он про себя. — Направляюсь в столовую. Беру меню. Выбираю утку с горошком, котлеты с брюссельской капустой, куриное фрикассе, эскалоп, шницель, бифштекс, почки, спагетти, яичницу. Заказ приносят. Беру нож и вилку. Ем».

И Кларенс впился в свои узы.

Через двадцать минут он ходил по комнате, разминая затекшие ноги. Когда он размял их, в двери зашевелился ключ.

Кларенс приготовился к прыжку. Уже стемнело, что было и кстати, ибо он решил, прыгнув на мэра, для начала оторвать ему голову

Дверь открылась. Кларенс прыгнул — и, приземляясь, ощутил, что вошло существо слабого пола. А надо вам сказать, ни один фотограф не тронет женщину, разве что повернет ей пальцем личико, приговаривая: «Вот так, вот так».

— Простите! — воскликнул он, отлетая в сторону.