Том 4. Повесть о жизни. Книги 1-3

— Так вы, значит, приняли ребенка? — спросил он и недовольно взглянул на меня.

— Да, я.

— Так-таки приняли?

— Ничего же не оставалось делать, — ответил я, оправдываясь.

— Выходит, что не оставалось, — согласился врач, намочил в чае кусок сахару и положил в рот. — Ребеночек, очевидно, вышел сам. Так что вы не очень заноситесь, прапорщик.

— Да я и не заношусь.

— Напрасно! Я бы на вашем месте занесся. Хотите чаю? Потом? Потом будет суп с котом. Скоро уходим. Вашу беженку положите пока в театр. Скажите дежурной сестре, что я приказал.

— В какой театр? — спросил я удивленно.

— В императорский оперный театр в Петрограде, — ответил, раздражаясь, врач. — Не валяйте дурака! Здесь, в лагере, есть летний театр. Вернее, был таковой. Для господ офицеров. Туда ее и несите.

Мы отнесли Зосю в гнилой театральный барак. Дежурная сестра куда-то отлучилась. Мы сами уложили Зосю на походную койку.

В глубине барака была сцена. Ее закрывал рваный холщовый занавес с аляповато написанным на нем пейзажем — скалами Дива и Монах в Симеизе. Почему именно здесь были изображены эти скалы, яркое, как синька, море и черные пики кипарисов — невозможно было понять.

— Где роженица? — спросил за стеной женский голос.

Я невольно отступил от койки к темной стене. Я узнал голос Лели.

Она быстро вошла. Из-под косынки, как всегда, выбилась прядь вьющихся ее волос. После дневного света она не сразу рассмотрела в темноватом бараке женщину на койке и нас, мужчин.

— Кто ее доставил? — спросила Леля.

— Вот они, пан прапорщик, — пробормотал Василь и показал на меня шапкой. Леля повернулась ко мне.

— Вы? — спросила она.

Я вышел из темного угла и подошел к ней.

— Да, я, — ответил я. — Я, Леля.

Она сильно побледнела, отступила на шаг, села на пустую койку и подняла на меня испуганные глаза.

— Господи, — шепотом сказала она. — Здравствуйте! Чего же вы стоите! Как истукан.

Она, не вставая, протянула мне руку. Я нагнулся, чтобы поцеловать ее, но Леля притянула меня за шею к себе и поцеловала в губы.

— Наконец-то, — сказала она. — Мы с вами, должно быть, родились под счастливой звездой.

Под счастливой звездой

Полевой госпиталь должен был сняться только к вечеру. Я боялся, что не догоню свой отряд, и сказал Леле, что мне нужно уезжать сейчас же.

— Останьтесь, — попросила она. — Ну хоть на час. Ведь это такой пустяк. Подождите, я сию минуту вернусь.

Она ушла из барака. Зося спросила:

— Кто эта паненка? Ваша невеста?

— Да, — ответил я. Что я мог ей сказать?! Простодушным людям нужны понятные ответы.

— Молчи, Зося! — испуганно прикрикнул на нее Василь. — Как же можно так говорить пану прапорщику. Побойся ты Бога!

Минут через десять пришел санитар и сказал, что главный врач просит меня к себе.

Знакомый главный врач встретил меня сердито.

— Вы что же это финтите, молодой человек? — спросил он и блеснул на меня выпуклыми стеклами очков.

— То есть как финчу?

— Другого слова, извините, не подберу. По существу, вы так называемый шпак! Ваш отряд принадлежит Союзу городов Гражданской организации. Вам известно, что на фронте вы подчиняетесь военным властям?

— Как будто так, — сказал я.

— Не «как будто»! — вдруг закричал врач, побагровел и закашлялся. — А действительно так! Прошу вас вести себя надлежащим образом. Иначе я вас арестую. «Как будто», «как будто»! — передразнил он меня, отдуваясь.

— Слушаюсь, — ответил я. — Но не понимаю.

— Сейчас поймете. Предлагаю вам оставаться при госпитале впредь до особого распоряжения. Соответственный письменный приказ будет заготовлен. И будет вам вручен, когда в вас минует надобность. В качестве оправдательного документа для вашего начальства. Кто ваш начальник?

— Уполномоченный Гронский.

— Гронский — Гавронский — Пшипердонский! — передразнил врач.

Я промолчал.

— Эх вы, уже обиделись! — Врач укоризненно покачал головой. — Побудьте у нас несколько дней. После этого случая с роженицей я бы взял вас к себе совсем. Но, в общем, юноша, не смущайтесь. Я обо всем наслышан. Сам был молод. Сам страдал. И ненавижу стариков, которые забывают свои молодые годы. Уж что-что, а любовь у нас не в чести.

Врач шумно вздохнул. У меня голова пошла кругом от этого разговора. Я догадался, что здесь была замешана Леля.

— В отряде у нас мало людей, — сказал я. — Вы сами понимаете, что не могу же я дезертировать…

— Да, — снова вздохнул врач. — «Дезертировать»! Конечно! Вы громко выражаетесь, но я вас понимаю. Положение корявое. Ну ладно! Вам в Барановичи, и нам в Барановичи. Мы выступаем не вечером, а через два часа. Мы пустые. Последних раненых сдали вчера на санитарный поезд. Вы поедете с нами до Барановичей — и все! И роженицу вашу захватим. Возьмем под наблюдение.

Я согласился. Старик похлопал меня по плечу.

— Разрешите дать вам стариковский совет. Берегите любовь, как драгоценную вещь. Один раз плохо обойдетесь с любовью, так и последующая будет у вас обязательно с изъяном. Да-с! С изъяном! Ну, ступайте. Рад был познакомиться.

Я вышел из барака и увидел Лелю. Она сидела неподалеку на скамье под покосившимся деревянным грибом — такие грибы делают в лагерях для часовых.

Я подошел к ней, Леля наклонилась и закрыла лицо руками.

— Нет, нет, нет! — быстро сказал она, не отнимая рук, и затрясла головой. — Какая я феноменальная дура! Ненавижу себя! Уйдите, пожалуйста.

— Я остаюсь, — сказал я. — Вместе поедем в Барановичи.

Леля отняла руки от лица и встала. На щеках ее виднелись следы от пальцев.

— Пойдемте! — сказала она, взяла меня за руку, и мы пошли по шоссе.

Мы прошли до первого верстового столба и вернулись. Дул ветер, рябили лужи. Снова с запада неслись тучи, загромождая сырой горизонт.