Том 4. Пожиратели огня (с илл.)

— Я с вами вполне согласен.

— Ну, а что вы скажете об этом черном выпуклом предмете, не то ките, не то киле шлюпки, который не отставал от судна, делающего двенадцать узлов, и даже мог три раза обойти вокруг него, для чего, как известно, требуется быстрота хода, втрое превышающая ход данного судна! Машина ли это, скажите!? А когда не существует никакой возможности объяснить что-либо естественным путем, то поневоле приходится приписывать непонятные явления сверхъестественному!..

— Подождем до завтра, — возразил Оливье, — я произведу самые тщательные расследования, и, надеюсь, мне удастся доказать, что сверхъестественное существует только в воображении суеверных людей!

Как уже, вероятно, догадался читатель, таинственное существо, напутавшее бретонцев, было не что иное, как «Лебедь», один из спутников «Ремэмбера», которого Джонатан Спайерс пожелал испробовать, чтобы убедиться, что он так же исправен во всех отношениях, как и сам «Ремэмбер». Случайно встретив «Княжну», капитан благодаря акустической трубке узнал, что судном командует француз, и, не нанеся ему никакого вреда, позабавился только тем, что слегка напугал его экипаж, наотрез отказав Ивановичу, предлагавшему ему повторить в данном случае то, что было проделано ими с армиями республики Панама.

— Я уже говорил вам, — сказал Джонатан Спайерс, — что в трудную минуту жизни я был спасен неизвестным французом, и я до сих пор жалею, что нигде не встречаю его, чтобы выказать ему мою безграничную признательность. А так как мне не представляется отблагодарить лично его, то я решил не причинять ни малейшего зла ни одному из его единоплеменников.

По этому поводу между Джонатаном Спайерсом и Ивановичем произошел весьма знаменательный разговор.

— Я обещал, — говорил капитан своему собеседнику, — содействовать вам в задержании графа д'Антрэга, который, по приказанию Великого Невидимого, должен предстать перед судом Верховного Совета, и я сдержу свое обещание, но только в пределах обещанного мной. Вы, вероятно, не забыли, что я сделал оговорку, что в случае, если дело идет о личной мести, я воздержусь от всякого вмешательства в него. Но вы заверили меня тогда, что не питаете никакого личного недоброжелательства к графу, и я тогда же решил, что на жизнь его не будет сделано ни малейшего покушения и вы не воспользуетесь предоставленным вам полномочием, в случае сопротивления с его стороны, разом, без рассуждений, покончив с ним.

— Почему — нет?

— Потому что я этого не хочу и не допущу!

— Вы не имеете права изменять полученные мною предписания Верховного Совета! Надо, чтобы этот человек перестал существовать, если он не согласится покориться нашим требованиям!

— Граф д'Антрэг — француз, и этого для меня достаточно! Я не допущу, чтобы его уничтожили! Слышите?

— Напоминаю вам еще раз, что вы противитесь предписаниям Верховного Совета!

— Что мне ваш Верховный Совет и ваш Великий Невидимый! Я о них столько же думаю, сколько о табачном дыме моей сигареты! — небрежно заметил капитан. — Здесь, на «Ремэмбере», Верховный Совет — это я! Великий Невидимый — тоже я!

— А ваша клятва повиноваться!

— Я не получал никакого предписания; эта миссия возложена на вас, а не на меня!

— Читайте! — воскликнул Иванович, достав из нагрудного кармана своего сюртука вчетверо сложенную бумагу, и вручил ее Джонатану Спайерсу.

«Предписывается Номеру триста тридцать третьему во всем беспрекословно повиноваться Номеру двести двадцать второму, что бы последний ни приказал ему!» — прочел капитан.

— А-а… так вы не доверились моему слову, а сочли нужным оградить себя на всякий случай, известными гарантиями… Так вот смотрите, что они для меня значат, ваши предписания!

С этими словами Джонатан Спайерс скомкал и бросил в огонь бумагу, предварительно прикурив от нее свою сигарету.

— Это неповиновение, открытый протест! — воскликнул негодующий Иванович.

— Нет, но вы не должны забывать, что прежде чем согласиться на ваши условия, я оговорил, что сохраняю свободу действий по отношению к французам и даже другим нациям, кроме славянских народностей, и по отношению к графу д'Антрэгу, которого я хотя и не знаю, но жизнь которого решил сохранить, о чем и предупреждал вас тогда же! Во-вторых, как член Общества Невидимых первого класса, я вправе повиноваться только непосредственно Верховному Совету, а не членам Общества, равным мне, или низшим членам Общества!

— Не таков дух нашего постановления!

— Может быть, но такова его буква!

— Пусть так, в таком случае, что же вы думаете делать?

— Исполнить свое обещание, то есть помочь вам захватить в плен графа, но не дав коснуться даже волоса на его голове! При этом не рассчитывайте, чтобы я выдал вам пленника. Я сам доставлю его в Петербург и передам в руки Верховного Совета, а для того, чтобы он во время пути здесь на «Ремэмбере», пользовался всеми удобствами, подобающими его происхождению и общественному положению, я считаю нужным предуведомить вас, что в случае его смерти я вас немедленно заставлю познакомиться с одной из наших электрических батарей, которые в один момент отправят вас следом за вашей жертвой. Поэтому предупреждаю вас, что на «Ремэмбере» нет такого места, нет стула, кресла, дивана, постели, где бы при желании я не мог поразить вас как громом в любой момент!

— Вы не таким тоном говорили со мной шесть месяцев тому назад, — едко заметил Иванович, — и ваша благодарность в данном случае проявляется в весьма своеобразной форме!..

— В данном случае о признательности с моей стороны не может быть и речи; вы действовали ради своих же выгод и выгод вашего Общества, французом же мне была оказана помощь совершенно бескорыстно. Принудив меня встать в ряды Невидимых, вы рассчитывали сделать меня вашим рабом, но я не таков, чтобы дать вить из себя веревки. Во всяком случае, не советую вам вступать со мной в борьбу: сила на моей стороне!

— Вступать с вами в борьбу! — воскликнул Иванович с притворным удивлением. — Да я и не думаю об этом!

Он отлично сознавал, что бессилен против Красного Капитана и что нуждается в содействии этого гениального человека, расположение которого ему нужно было приобрести во что бы то ни стало ради осуществления своих дальнейших планов.

— Я опасался только, что ваше пристрастие к французам может побудить вас отказать мне в обещанном вами содействии при поимке графа, но раз вы беретесь сами доставить его в Петербург, то я считаю свою миссию оконченной. Раз вы так дорожите жизнью графа, то этого достаточно, чтобы ее пощадили даже в том случае, если бы его смерть была в интересах всего Общества Невидимых. Поверьте, между вашей дружбой и моим долгом как члена Общества Невидимых я не стал бы колебаться ни минуты! Впрочем, интересы Общества Невидимых и ваши вскоре совпадут, так как всесильный Великий Невидимый избирается только на десять лет, а срок десятилетия нынешнего Великого Невидимого через несколько месяцев истекает, и тогда я берусь, совместно с несколькими товарищами, добиться избрания вас на его место: ведь кто, кроме вас, может с честью занимать этот высокий пост? Есть люди, самой судьбой предназначенные для того, чтобы властвовать и повелевать!

Польстив таким образом самолюбию Джонатана Спайерса, Иванович сделал ловкий ход.

— Я так и знал, что мы в конце концов сговоримся! Я был несколько резок, быть может, но вот вам моя рука в знак дружбы. Я все-таки никогда не забуду, что вы первый поверили в бедного изобретателя, и это связывает нас и на жизнь, и на смерть! — сказал тронутый Красный Капитан.

Иванович схватил его руку и крепко пожал ее, при этом на глазах его блеснули слезы.

— Я ошибся в вас, господин Иванович, — говорил Спайерс, заметивший эту слезу, — вы порядочный человек!

Ловкий русский внутренне торжествовал: как все демонические натуры, капитан был грозен и неумолим, когда ему противоречили, и мягок и податлив до слабости, когда ему льстили, полагая, что эта лесть исходит от чистого сердца. Но наряду с этой слабостью, порожденной в нем его громадным честолюбием, Джонатан Спайерс обладал необычайной энергией, чуткостью и проницательностью, позволявшей ему по малейшим признакам угадывать истину. И сколько он ни старался преодолеть себя, чувство недоверия к Ивановичу постоянно брало в нем верх.