Том 4. Статьи и заметки. Избранные стихотворения

Итак, ожила «Молва»! Вот уже три нумера, каждый в полтора листа, да еще с прибавлением (гораздо более, чем вы обещали), лежат на столе передо мною. Я любуюсь вашей газетой, как любовался бы старой приятельницей, воротившейся после долгого отсутствия, и с тревожным любопытством смотрю, как она переменилась и стала серьезна. Не скрою от вас, что настоящая «Молва» не совсем похожа на мой идеал. Я разумею идеал современный: я не такой старик, который бы пожелал сходства настоящего с прошедшим. Я люблю правду и соглашусь, если мне возразят, что, может быть, мой идеал не понравится большинству публики. Время – деспот, и я признаю его права. Но позвольте, однако, вам заметить, что у вас в «Молве» – мало молвы; а мало ли ее ходит по Москве? Уверяю вас, что найдется много читателей, которые будут вам благодарны за скорое сообщение живых известий о том, что думает, о чем говорит, в чем принимает участие образованное общество. Предоставляя вам самим позаботиться о молве для вашей «Молвы», хочу поговорить о действительном литературном событии.

В Петербурге скоро выйдет полное собрание сочинений Гоголя, со включением его огромной переписки, составляющей два большие тома. Письма Гоголя любопытны и поучительны в высшей степени. Можно надеяться, что русская публика, прочитав их, составит себе верное и определенное понятие о Гоголе как о человеке; убедится в искренности его стремлений, в горячей любви к людям и в полном самоотвержении для общего блага. Все его человеческие ошибки и уклонения – драгоценное наследие человечеству. Вот где заключается его полная биография! Едва ли какой-нибудь из великих писателей писал столько писем, как Гоголь. В его жизни был период, очень долгий, когда он не мог продолжать своего гениального труда, то есть «Мертвых душ», и вся его внутренняя умственная и душевная деятельность находила себе выражение в письмах. Собрание их не полно. Многого нельзя было получить, и еще менее можно было напечатать. Труд издания взял на себя соплеменник Гоголя, известный своею деятельностью, точностью и знанием дела, г. Кулиш. Многие, видевшие образцовые листы нового издания, говорят, что оно так хорошо, так исправно и отчетисто, как не издают книг в России.

1857 г. Апрель 29.

Москва.

<О романе Ю. Жадовской «В стороне от большого света»> *

В «Русском вестнике» напечатан небольшой роман, или повесть, или рассказ о жизни деревенской девушки до замужества, под названием «В стороне от большого света», сочинения Юлии Жадовской, вероятно той самой, которой стихи, всегда с сочувствием и удовольствием, мы встречаем в наших журналах. Новое сочинение г-жи Жадовской принадлежит к роду так называемых мемуаров, или воспоминаний. Мы спешим радушно приветствовать сочинительницу на новом поприще, спешим высказать впечатления, которые произвело на нас чтение этого рассказа. В нем нет ничего блестящего, глубокого и сильно действующего на читателя; но есть много простоты, много правды и неподдельного чувства; а это такие достоинства, которые не часто встречаются в произведениях нашей беллетристики. Содержание ничего не имеет в себе особенного, да и нет в том никакой надобности. Жизнь всегда интересна. Г-жа Жадовская рассказывает то, что видела, что пережила, что перечувствовала. Язык у ней везде хорош, а в некоторых местах, несмотря на свою простоту, делается выразителен и живописен. Достоинство рассказа не везде одинаково. Он слабеет там, где сочинительница менее сочувствует обстоятельствам, которые описывает. Она не владеет еще искусством придавать пошлым мелочам интерес художественного представления. Но все соприкосновения с деревенским бытом, с природою, даже с зимнею безотрадною природой, переданы прекрасно. Особенно хороши ожидания и встреча пасхи, свадьба героини романа и окончание рассказа – эти места имеют художественное достоинство. Некоторые женские личности очерчены очень удачно и всех лучше тетка – благодетельница сироты; но таинственный Тарханов и магнетический Данаров не похожи на действительных людей, это не живые лица; черты их неопределенны, неясны и загадочны. Вероятно, сочинительница не выдумала их и по каким-нибудь причинам не хотела обрисовать точнее, не хотела, чтоб узнали их. Если ж она думала придать им более интереса загадочностью их физиономий, то это большая ошибка: что не ясно для понимания, то не возбуждает сочувствия. Мы написали не разбор, а коротенький отзыв о новом сочинении г-жи Жадовской, которое, по своей замечательности, имеет полное право на подробную критическую оценку.

Избранные стихотворения *

Три канарейки *

(Басня)

Какой-то птицами купчишка торговал, Ловил их, продавал И от того барыш немалый получал. Различны у него сидели в клетках птички: Скворцы и соловьи, щеглята и синички. Меж множества других, Богатых и больших, Клетчонка старая висела И чуть-чуть клетки вид имела: Сидели хворые три канарейки в ней. Ну жалко посмотреть на сих бедняжек было; Сидели завсегда нахохлившись уныло: Быть может, что тоска по родине своей, Воспоминание о том прекрасном поле, Летали где они, резвились где по воле, Где знали лишь веселия одне (На родине житье и самое худое Приятней, чем в чужой, богатой стороне); Иль может что другое Причиною болезни было их, Но дело только в том, что трех бедняжек сих Хозяин бросил без призренья, Не думав, чтоб могли оправиться они; Едва кормили их, и то из сожаленья, И часто голодом сидели многи дни. Но нежно дружество, чертогов убегая, А чаще шалаши смиренны посещая, Пришло на помощь к ним И в тесной клетке их тесней соединило. Несчастье общее союз сей утвердило, Они отраду в нем нашли бедам своим! И самый малый корм, который получали, Промеж себя всегда охотно разделяли И были веселы, хотя и голодали! Но осень уж пришла; повеял зимний хлад, А птичкам нет отрад: Бедняжки крыльями друг дружку укрывали И дружбою себя едва обогревали. Недели две спустя охотник их купил, И, кажется, всего рублевик заплатил. Вот наших птичек взяли, В карете повезли домой, В просторной клетке им приют спокойный дали, И корму поскорей, и баночку с водой. Бедняжки наши удивились, Ну пить и есть, и есть и пить; Когда ж понасытились, То с жаром принялись судьбу благодарить. Сперва по-прежнему дни три-четыре жили, Согласно вместе пили, ели И уж поразжирели, Поправились они; Потом и ссориться уж стали понемножку, Там больше, и прощай, счастливы прежни дни! Одна другую клюнет в ножку, Уж корму не дает одна другой Иль с баночки долой толкает; Хоть баночка воды полна, Но им мала она. В просторе тесно стало, И прежня дружества как будто не бывало. И дружбы и любви раздор гонитель злой! Уж на ночь в кучку не теснятся, А врознь все по углам садятся! Проходит день, проходит и другой, Уж ссорятся сильнее И щиплются больнее – А от побой не станешь ведь жиреть; Они ж еще хворали, И так худеть, худеть, И в месяц померли, как будто не живали. Ах! лучше бы в нужде, но в дружбе, в мире жить, Чем в счастии раздор и после смерть найтить! Вот так-то завсегда и меж людей бывает; Несчастье их соединяет, А счастье разделяет.

А. И. Казначееву *

Ах, сколь ошиблись мы с тобой, любезный друг, Сколь тщетною мечтою наш утешался дух! Мы мнили, что сия ужасная година Не только будет зла, но и добра причина; Что разорение, пожары и грабеж, Врагов неистовство, коварство, злоба, ложь, Собратий наших смерть, страны опустошенье К французам поселят навеки отвращенье; Что поруганье дев, убийство жен, детей, Развалины градов и пепл святых церквей Меж нами положить должны преграду вечну; Что будем ненависть питать к ним бесконечну За мысль одну: народ российский низложить! За мысль, что будет росс подвластным галлу жить!.. Я мнил, что зарево пылающей столицы Осветит, наконец, злодеев мрачны лицы; Что в страшном сем огне пристрастие сгорит; Что огнь сей – огнь любви к отчизне воспалит; Что мы, сразив врага и наказав кичливость, Окажем вместе с тем им должну справедливость; Познаем, что спаслись мы благостью небес, Прольем раскаянья потоки горьких слез; Что подражания слепого устыдимся, К обычьям, к языку родному обратимся. Но что ж, увы, но что ж везде мой видит взор? И в самом торжестве я вижу наш позор! Рукою победя, мы рабствуем умами, Клянем французов мы французскими словами. Толпы сих пленников, грабителей, убийц, В Россию вторгшися, как стаи хищных птиц, Гораздо более вдыхают сожаленья, Чем росски воины, израненны в сраженьях! И сих разбойников – о, стыд превыше сил, – Во многих я домах друзьями находил! Но что? Детей своих вверяли воспитанье Развратным беглецам, которым воздаянье Одно достойно их – на лобном месте казнь! Вандама ставили за честь себе приязнь, Который кровию граждан своих дымится, Вандама, коего и Франция стыдится! А барынь и девиц чувствительны сердца (Хотя лишилися – кто мужа, кто отца) Столь были тронуты французов злоключеньем, Что все наперерыв метались с утешеньем. Поруганный закон, сожженье городов, Убийство тысячей, сирот рыданье, вдов, Могила свежая Москвы опустошенной, К спасенью жертвою святой определенной. – Забыто все. Зови французов к нам на бал! Все скачут, все бегут к тому, кто их позвал! И вот прелестные российские девицы, Руками обхватясь, уставя томны лицы На разорителей отеческой страны (Достойных сих друзей, питомцев сатаны), Вертятся вихрями, себя позабывают, Французов – языком французским восхищают. Иль брата, иль отца на ком дымится кровь – Тот дочке иль сестре болтает про любовь!.. Там – мужа светлый взор мрак смертный покрывает, А здесь – его жена его убийц ласкает… Но будет, отвратим свой оскорбленный взор От гнусных тварей сих, россиянок позор; Благодаря судьбам, избавимся мы пленных, Забудем сих невежд, развратников презренных! Нам должно б их язык изгнать, забыть навек. Кто им не говорит у нас – не человек, В отличных обществах того не принимают, Будь знающ и умен – невеждой называют. И если кто дерзнет противное сказать, Того со всех сторон готовы осмеять; А быть осмеянным для многих сколь ужасно! И редкий пустится в столь поприще опасно!.. Мой друг, терпение!.. Вот наш с тобой удел. Знать, время язве сей положит лишь предел. А мы свою печаль сожмем в сердцах унылых, Доколь сносить, молчать еще мы будем в силах…

Москва.

Сентябрь, 1814.

Песнь пира *

Вслед один другому Быстро дни летят; К брегу так морскому Ветры – волны мчат. Младость пролетает, Как веселый час; Старость догоняет Скорым шагом нас. Истощим утехи, Пресытимся всем; Радость, игры, смехи, Множьтесь с каждым днем. Насладившись мира, Так с него уйдем, Как с роскошна пира, И потом – заснем.

«За престолы в мире…» *

За престолы в мире Пусть льют бранну кровь; Я на тихой лире Буду петь любовь. Не любя на свете, Лучше умереть. Есть ли что в нас злее Друг друга губить, Есть ли что милее Пламенно любить. Не любя на свете, Лучше умереть. В юности ль прелестной Должно тигром быть? Нет! Творец небесный Создал нас любить. Не любя на свете, Лучше умереть. Сладких восхищений, Счастия богов, Райских наслаждений Ты творец – любовь. Не любя на свете, Лучше умереть.

«Юных лет моих желанье…» *

Юных лет моих желанье В летах зрелых не сбылось, Непременное мечтанье Как мгновенье пронеслось. Я мечтал, что с другом нежным Буду время проводить; Буду в горе неизбежном Сердце с ним мое делить. Я мечтал в любови страстной Чашу восхищений пить И с подругою прекрасной Небо в зависть приводить.

«Вот родина моя…» *

Вот родина моя… Вот дикие пустыни!.. Вот благодарная оратаю земля! Дубовые леса, и злачные долины, И тучной жатвою покрытые поля! Вот горы, до небес чело свое взносящи, Младые отрасли Рифейских древних гор, И реки, с пеною меж пропастей летящи, Разливом по лугам пленяющие взор! Вот окруженные башкирцев кочевьями Озера светлые, бездонны глубиной, И кони резвые, несчетны табунами В них смотрятся с холмов, любуяся собой!.. Приветствую тебя, страна благословенна! Страна обилия и всех земных богатств! Не вечно будешь ты в презрении забвенна, Не вечно для одних служить ты будешь паств.

Послание к кн. Вяземскому *

Перед судом ума сколь, Вяземский, смешон, Кто, самолюбием, пристрастьем увлечен, Век раболепствуя с слепым благоговеньем, Считает критику ужасным преступленьем И хочет, всем назло, чтоб весь подлунный мир За бога принимал им славимый кумир! Благодаря судьбе, едва ль возможно ныне Всех мысли покорить военной дисциплине!– Я чту в словесности, что мой рассудок чтит. Пускай меня Омар и рубит и казнит; Пускай он всем кричит, что «тот уж согрешает И окаянствует, кто смело рассуждает». Неправда ль, Вяземский, как будет он смешон, В словесность к нам вводя магометан закон? Священный Весты огнь не оскорблю сравненьем Сего фанатика с безумным ослепленьем. И что за странна мысль не прикасаться ввек К тому, что написал и славный человек? И как же истины лучами озаримся, Когда поклонников хвалами ослепимся? Наш славный Дмитриев сказал, что «часто им Печатный каждый лист быть кажется святым!» Так неужели нам, их следуя примеру, К всему печатному иметь слепую веру?.. Ты скажешь, Вяземский, и соглашусь я в том: «Пристрастие, водя защитника пером, Наносит вред тому, кого он защищает, Что лавров красота от лести померкает! Ответ ли на разбор – сатиры личной зло, Хоть стрелы б увивал цветами Буало?.. Лишь может истина разрушить ослепленье, Лишь доказательства рождают убежденье». Так, Вяземский, ты прав: презрителен Зоил, Который не разбор, а пасквиль сочинил И, испестрив его весь низкими словами, Стал точно наряду с поденными вралями! О, как легко бранить, потом печатать брань И собирать хвалы, как будто должну дань! Легко быть славиму недельными листами, Быв знаменитыми издателей друзьями; Нетрудно, братскою толпой соединясь, Чрез рукопашный бой взять приступом Парнас, Ввесть самовластие в республике словесной, Из видов лишь хвалить – хвалой для всех бесчестной, Друг друга заживо бессмертием дарить И, ах! недолго жив, бессмертье пережить; Но кратковременно сих хищников правленье! Исчезнет слепота – и кончится терпенье: Тогда восстанет все на дерзких храбрецов, И не помогут им запасы бранных слов; Им будут мстить за то, что долго их сносили И равнодушными к суду пристрастну были. Шумиху с золотом потомство различит И время слов набор, как звук пустой, промчит; Ни связи, ни родство, ни дружески обеды, Взаимною хвалой гремящие беседы Не могут проложить к бессмертию следа: Суд современных лжив; потомков – никогда!

Москва.

Элегия в новом вкусе *

Nugae canorae…

Horat [70]

Молчит угрюмый бор… луч солнца догорает… Бродящий ветерок в листочках умирает… С безбрежной высоты Прохлада снизошла на лоне темноты, И ночь таинственным покровом Как тучей облекла природы наготу; И запад потухал… с мерцанием багровым Безоблачных небес сливая красоту. Молчанье мертвое настало, И тишина на ветвях возлегла. И ночи божество дремотой оковало Природу всю – людей, и мысли, и дела. Как бы окаменев, древ гибкие вершины Нахмурившись стоят, И вечно трепетной осины Листочки, опустясь, недвижимо висят. Река в родных брегах неслышима катится, Как будто жизни нет в живых ее струях… Невидимая тень на дне ее ложится, Повсюду бродит тайно страх. С душой отцветшею для милых наслаждений Как странник сирота – с улыбкой незнаком – И жизни молодой крылатых обольщений Утративши зарю… унынием влеком, Иду бестрепетно под сосен мрачны своды И там беседую с приветною тоской Слезой тяжелою (один сей дар природы Не похищен людей безжалостной рукой), Слезой тяжелою грудь скорбну омывая; Воспоминания о бывшем пробуждая, Лечу в туманну даль, мечтами окрылен… О сердце радости!.. погибши безвозвратно, Почто так рано вас лишен?.. Почто ты было так превратно, О счастие моих весенних дней?.. Едва блеснуло… и сокрылось!.. Погас мгновенный блеск лучей И солнце радостей навеки закатилось!.. Стеснилась грудь моя… и вдруг как будто сном Или оцепененьем Невидимый одел меня крылом. И внял я тайный глас с безвестным мне веленьем: «О странник! – он вещал, – воспрянь и ободрись! О благах временных ты не крушись тоскою! Там, выше твой удел!.. Туда, туда стремись! Там обновишься ты душою!.. Там вкусишь плод добра из бед!.. Из мрака будет свет!..» И он умолк… неспавшие открыл я вежды. Душа присутствием небесного полна… На ней сиял луч кроткия надежды… Воззрел – окрест меня страна озарена, Бор черный – побледнел… и плавала луна Над мной – и подо мною, И все вокруг – повторено коварною рекою. Познал я сладость слез: незримый спутник мой, Благое провиденье! Прости младенца дерзновенье, Посмевшего роптать на тайный промысл твой…

70

Звучные безделки…

Гораций.