Том 5. Бегущая по волнам. Рассказы

Все взглянули на него, ожидая развития этих слов, но он, считая свою роль оконченной, снова приготовился слушать. Молчание тянулось, пока Ева не сказала Детрею:

— Детрей, жестоко отделываться парой слов; мы ждем. Он усмехнулся и слегка покраснел. Его мысль о любви-дружбе была совершенно ясна ему, но так сложна, что выразить ее он не мог.

— Я имею в виду женщину-подругу, — сказал он свою мысль словами, слабо напоминающими действительную его мысль о близости незаметной и неразрывной.

— Для мужчины это совершенно необходимо.

Джесси с удивлением посмотрела на него.

— Вы ошиблись, — мягко сказала она, — я не о том… не то хотела сказать.

— В таком случае прошу меня извинить, — быстро ответил Детрей. Он смутился.

— Я хотела сказать, — продолжала Джесси, — что где-нибудь настоящая дружба существует и интересно бы на нее посмотреть.

— Конечно, — сказал Детрей, снова становясь в тень. Джесси с досадой повернулась к Гаренну, который, помедлив, заговорил:

— Когда я думаю о женщине-друге, не о жене, не о возлюбленной, а о друге, в охлаждающем смысле этого слова, мне неизменно представляется лицо Джиоконды. Довольно трудно говорить о ней, не имея перед глазами…

— Но она есть, — сказала Ева. — Я принесу миниатюру, копию, купленную Страттоном в Генуе. По общему мнению, сходство с оригиналом велико.

Довольная, что разговор поднялся на прежнюю высоту, тем отстраняя участие в нем Детрея, которого следовало наказать за его грубую, архаическую профессию, Ева ушла, а Гаренн сделал еще несколько замечаний о дружбе, доказывающих его мнение о ней как о красивой ненормальности. Ева принесла картинку в бархатной рамке, величиной с книгу. Все осмотрели знаменитые поджатые губы Джиоконды. Когда пришла очередь Детрея, он взглянул на изображение и сказал, передавая миниатюру Джесси:

— Да, очень похожа. Я видел портрет этой женщины на папиросных коробках.

Ева вздрогнула, а Джесси притворилась, что не слышит. Между тем она была в восхищении.

Наступило сосредоточенное молчание.

— Портрет изумителен, — продолжал Гаренн. — Существует мнение, что художник имел в виду некий синтез. Но, тем не менее, перед нами лицо с тонкой и сильной, почти мускульно выраженной духовностью, которая не может удовлетвориться дружбой женщины. В этих чертах я вижу знак равенства между нею и неизвестным, достойным. Совет, помощь, анализ и руководство, хладнокровие и мудрость — все дано в этом лице и позе, выражающих замкнутое совершенство.

Он продолжал в том же духе пристрастной импровизации, доказывая, что, желая женщину-друга, мужчина ищет качеств, мысль о которых возникает перед лицом Джиоконды.

Фаринг согласился с ним, так как не имел собственного суждения. Мери заметила, что Джиоконда не очень красива. Ева весело и возбужденно выжидала сказать, что «Джиоконда не портрет, а мировоззрение». Наконец, она сказала это.

— Вероятно, мы кажемся вам очень скучны, Детрей, — прибавила она, — со своим рассуждениями о давно умершей итальянке?

— Напротив, — Детрей взял снова картинку и внимательно ее рассмотрел. — Нет скуки в таком опасном лице. Женщина, изображенная здесь, опасна.

— Почему? — спросила Ева с удовольствием.

— Мне кажется, что она может предать и отравить.

Гаренн тревожно вздохнул; Ева досадовала; Мери посмотрела на Еву и Гаренна; Фаринг, хотя был равнодушен к искусству, нашел мнение Детрея неприличным, а Джесси рассмеялась. Ответом Детрею было молчание; он правильно понял его, выбранил себя и, положив картинку, снова приготовился слушать.

Джесси стало его жаль, поэтому она сочла нужным вступиться.

— Вы правы, — громко сказала она, всех удивив своими словами, — точно такое же впечатление у меня. Эта женщина напоминает дурную мысль, преступную, может быть, спрятанную, как анонимное письмо, в букет из мака и белены. Посмотрите на ее сладкий, кошачий рот!

— Джесси! Джесси! — воззвала Ева.

— Вы шутите! — сказал Гаренн.

— Как же я могу шутить? Я всегда говорю, что думаю, если спор.

— Джесси не лукавит, — вздохнула Ева, любуясь ее порозовевшим лицом, — но как все мы различны!

— Я вам очень признателен, — сказал Детрей, отрывисто поклонившись девушке. — Теперь мой левый фланг имеет прикрытие.

— А правый? — возразил Гаренн, сидевший по правую сторону от Детрея. — Я выстрелю. Вы попросту клеветник, хотя, разумеется, честный, как и ваша пылкая соумышленница. Эпоха, когда жил да Винчи, — эпоха жестокости и интриг, — невольно соединяется вами с лицом портрета.

— Положим, — возразила Мери, — а «Беатриче» Гвидо Рени? Джесси сказала:

— Приятную женщину не мог нарисовать человек, смотревший на казни ради изучения судорог; он же позолотил мальчика, и был он вял, как вареная рыба. Я не люблю этого хитрого умозрителя, вашего Винчи.

— Искусство выше личного поведения, — заметил Фаринг.

— Выше или ниже, — все равно, — объявила Джесси, успокаиваясь. — Мне нравится Венера. Та — женщина. Большая, отрадная, теплая. Если бы у нее были руки, она не была бы так интересна.

— Венера Милосская, — сказал Гаренн. — По преданию, царь Милоса велел отбить ей руки за то, что видел во сне, будто она душит его. Успокоительная женщина!

Джесси залилась смехом.

— Отбил, я думаю, сам скульптор, — сказала девушка сквозь кашель и смех.

— Он думал сделать лучше, но не успел. Ева, у меня разболелась голова, и я поеду домой. — Она коснулась волос. — Смотри, я забыла, что шляпу мою сдунуло в море!

— Вот странная вещь, — воскликнул Детрей, — вы потеряли шляпу, а я нашел шляпу. Я ехал от Ламмерика нижней дорогой и увидел на щебне шляпу с белой лентой.

Вскочив от изумления, Джесси уставилась на Детрея огромными глазами.

— Так неужто моя?! — сказала она со стоном и смехом. Не менее взволнованный, Детрей заявил:

— Сейчас вы ее увидите. Я хотел сказать, как пришел, но заговорился. Неужели я нашел вашу шляпу? Она в передней, завернута. Она цела.

Он быстро вышел.

— Если так, — сказала Ева, — то ты, Джесси, дочь Поликрата!

— Ах, я хочу, чтобы это была не моя! — сердито сказала Джесси, устав от неожиданности и, в то же время, нетерпеливо ожидая возвращения Детрея.