Том 5. Очерки, статьи, речи

Часто поэт прибегает к искусственному усилению стиха путем аллитераций, перебоев в размере и т. п. Иногда это удачно:

Цикады, цикады!.. Молотобойные, Скрежетопильные, Звонко-гремучие Вы ковачи! Не извечно, верь, из чаш сафирных Боги неба пили нектар нег. прозрачный, сумеречно-светлый час, В полутени сквозных ветвей, Она являет свой лик и проходит мимо нас — Невзначай, — и замрет соловей…

Иногда этот прием слишком груб:

Рдей, царь-рубин, рудой любовью…

Очень редко встречаются безвкусно рубленные рифмы, вроде Лато — Эрато. Почти все стихи отделаны с тонким вкусом, с приемами, еще не примененными в нашей литературе. Очень хороши гекзаметры с пентаметрами («Прежде чем парус направить в лазурную Парфенопею…» и др.). Но нельзя не пожаловаться на передачу Вакхилидова дифирамба в некоторых частях русским былинным складом, тем более что такая передача, по-видимому, намеренна, иначе мы не встретили бы таких выражений, как: «али вдосталь», «нет надежи-дружинников»…

Как пример особенно ярких образов в стихах Вяч. Иванова, можно привести строки об облаках и о месяце; это — точно специальность поэта, и здесь он достиг необычайной краткости и воздушной образности:

…глубь, где ночь пустила Синею излукой Парус крутолукий Бледного светила. В небе кормщик неуклонный, Стоя, правит бледный челн…

Апрель 1904

Валерий Брюсов. «Urbi Et Orbi» [125] <Вторая рецензия>

125

«Граду и миру» (лат.).

Стихи 1900–1903 гг. Книгоиздательство «Скорпион».

«Книга стихов должна быть не случайным сборникомразнородных стихотворений, а именно книгой,замкнутым целым, объединенным единой мыслью. Как роман, как трактат, книга стихов раскрывает свое содержание последовательно от первой страницы к последней… Отделы в книге стихов — не более как главы, поясняющие одна другую, которых нельзя переставлять произвольно».

Эти строки предисловия к «Urbi et orbi», столь строгие и точные, первоначально кажутся почти лишними, налагающими на автора ни для кого непосильную задачу. Они звучат как математическая формула. Трудно себе представить, чтобы на острие одной этой формулы можно было поднять трехлетний груз таких разнообразных стихотворений, судя хотя бы только по напечатанным в «Северных цветах» за три года.

Но обещание исполнено. Перед нами — книга, как песня, из которой «слова не выкинешь», замкнутая во всех своих десяти частях, оставляющая лишь узкие проливы от части к части — как глава к главе. Правда, для этого пришлось пожертвовать ценным материалом, но, может быть, он действительно составил бы излишний балласт. Таково, например, стихотворение «Осенний день был тускл и скуден», которого нет в «Urbi et orbi». Надо заметить, что Брюсов не обременяет читателя не только вариантами одного содержания, но избегает повторений и в размерах. Достаточно указать, что в книге, состоящей из 96 стихотворений, употреблено более 40 разных размеров. При этом некоторые из них (vers libre [126] ) усвоены русским стихосложением впервые.

126

Свободный стих (франц.).

Рассуждение о совершенстве формы и т. п. — представляется нам по отношению к данной книге общим местом. Едва ли кто решится упрекнуть Брюсова с этой стороны. Для этого требовалось бы чересчур крупное невежество, которого мы в нашем читателе предположить не можем.

Анатомируя книгу с точки зрения содержания, по рецепту предисловия, как трактат, —мы могли бы указать на самый общий принцип — «волю к жизни»о котором ясно говорит «Вступление»:

Япесни слагал вам о счастьи, о страсти, о высях, границах, путях, О прежних столицах, о будущей власти, о всем, распростертом во прах.

* * *

Довольно, довольно! я вас покидаю! берите и сны и слова! Як новому раю спешу, убегаю, мечта неизменно жива! Ясоздал и отдал, и поднял я молот, чтоб снова сначала ковать. Ясчастлив и силен, свободен и молод, творю, чтобы кинуть опять!

Этот принцип уже обусловливает собой «трагедию целомудрия и сладострастия» в самом широком смысле, раскрывающуюся последовательно. Намечая высшие точки «падений и высот», мы с радостью можем отметить соприкосновение идей Брюсова с центральной идеей стихов Владимира Соловьева — соприкосновение свободное, без заимствования, поднявшееся из глубины, — но какими разными путями! В л. Соловьев, называя землю«владычицей», говорит о «пламени» ее «родного сердца». Брюсов обращается к земле:

Мать, мольбу мою услышь, Осчастливь последним браком! Ты венчаешь с ветром тишь, Луг с росой, зарю со мраком. Я тебя чуждался, мать, На асфальтах, на гранитах… Хорошо мне здесь лежать На грядах недавно взрытых. Я — твой сын, я — тоже прах, Я, как ты, — звено созданий. Так откуда — страсть и страх, И бессонный бред исканий?

Для утверждения связи Брюсова с Соловьевым было бы недостаточно одного этого примера, потому что земля — искони мать и владычица всякого цветения, в том числе и поэзии. Но вот еще несколько чаяний, в которых, несмотря не змеиную скользкость (мысль Брюсова всегда гладка, как чешуя змеи, не сразу дающейся в руки), — мы видим близкое родство поэта с душой философа: стихотворение «К близкой» явно говорит о часе, когда «все мы изменимся». «И что-то новое настанет, и будет прах земли как сон».

Настанет мир иных скитаний, Иных падений и высот, И, проходя за гранью грани, Мой дух былое отряхнет… И вот, как облако, влекомый, Молчанье строгое храня, Я вдруг завижу лик знакомый, И трепет обожжет меня.

* * *

И словно вновь под сводом звездным, С своей бездонной высоты, Твое я имя кину к безднам, И мне на зов ответишь — ты!

У Соловьева: «В эти сны наяву, непробудные, унесет нас волною одной». — «И тяжкий сон житейского сознанья ты отряхнешь, тоскуя и любя».

В стихотворении «Mon neve familier» [127] Брюсов пользуется в качестве «среднего термина» словами Лермонтова: «Люблю мечты моей созданье». Соловьев в поэме «Три свиданья» избрал ту же строфу Лермонтова для выражения высшего напряжения видения. Брюсов:

Не изменилась ты — о нет — с тех пор, Как мальчику явилась ты впервые…

127

«Моя привычная мечта» (франц.).