Том 5. Пешком по Европе. Принц и нищий.

Немцы, видимо, не боится повторять одно и то же слово, лишь бы оно соответствовало своему назначению. Они, если нужно, обращаются к нему вновь и вновь. Это мудро! Мы, пишущие по–английски, смертельно боимся повторений; стоит слову два–три раза встретиться в абзаце, и мы, из страха, как бы нас не заподозрили в неряшестве, готовы пожертвовать точным значением и удовлетвориться приблизительным смыслом, лишь бы не впасть в эту воображаемую ошибку вкуса. Быть может, повторение и не очень приятно, но насколько же хуже неточность!

Есть люди, которые с пеной у рта критикуют чужую религию или чужой язык, а потом преспокойно переходят к своим долам, так и не преподав спасительного совета. Я не из их числа. Я показал, что немецкий язык нуждается в коренной реформе, и не отказываюсь провести эту реформу. Во всяком случае, я готов преподать дельный совет. Такое предложение могло бы показаться нескромным. Но я посвятил свыше двух месяцев тщательному и кропотливому изучению немецкого языка, л это дает мне уверенность, что я вполне способен сделать то, на что не решился бы при более поверхностных знаниях.

Во–первых, я упразднил бы дательный падеж, так как его не отличишь от множественного числа. К тому же дательный падеж дело темное: вы никогда не знаете, в дательном вы падеже или нет, и узнаёте об этом только случайно, — и никто не скажет вам, с каких пор вы в нем находитесь, почему, и зачем, и как вы из него выберетесь. Словом, дательный падеж это бесполезное украшательство, и самое лучшее — от него отказаться.

Во–вторых, я передвинул бы глагол поближе вперед. Какой бы дальнобойной силой ни обладал глагол, он, при нынешних немецких расстояниях, не накроет подлежащего, а разве только покалечит его. А потому я предлагаю, чтобы эта важнейшая часть речи была перенесена на более удобную позицию, где ее можно было бы увидеть невооруженным глазом.

В–третьих, я позаимствовал бы из английского десятка два слов покрепче, чтобы было чем ругаться [34] *, и чтобы можно было о ярких делах говорить ярким языком.

В–четвертых, я навел бы порядок в определении рода, сообразуясь с волею всевышнего. Этого требует простое уважение, не говоря уже о чем–то большем.

В–пятых, я упразднял бы в немецком языке непомерно длинные составные слова или потребовал бы, чтобы они преподносились по частям с перерывами на завтрак, обед и ужин.

34

* Слову «verdammt» со всеми его видоизменениями и вариациями нельзя отказать в содержательности, но звучит оно так вяло и пресно, что не оскорбляет вашего чувства приличия даже в устах дамы. Немки, которых никакие уговоры и понуждения не заставят совершить грех, с поразительной легкостью отпускают это ругательство, когда им случится порвать платье или если им не понравится бульон. Это звучит почти так же безобидно, как «Бог мой!» Немки то и дело говорят: «Ах, Готт!», «Мейн Готт!», «Готт им Химмель!», «Херр Готт!» и т.п. Должно быть, они считают, что и у наших дам такой обычай. Однажды я слышал, как милая и славная старушка немка говорила молодой американке: «Наши языки удивительно похожи, – не правда ли? Мы говорим: «Ах, Готт!», а вы: «Годдам!» – М.Т.

Советую, впрочем, совсем их упразднить: понятия лучше перевариваются и усваиваются нами, когда они приходят не скопом, a друг за дружкой. Умственная пища похожа на всякую другую — приятнее и полезнее вкушать ее ложкою, чем лопатой.

B–шестых, я попросил бы каждого оратора не тратить лишних слов и, закончив фразу, не сопровождать ее залпом никчемных «хабен зинд гевезен гехабт хабен гевордензейн». Такие побрякушки лишь умаляют достоинство слога, не способствуя его украшению. Следовательно — это соблазн, и я предлагаю всячески с ним бороться.

В–седьмых, я упразднил бы все вводные предложения, а также скобки — круглые скобки, и квадратные скобки, и фигурные, и расфигурные скобки всех степеней и видов. Я потребовал бы от человека любого сословия и состояния говорить к делу, просто и без затей, а не умеешь — сиди и молчи. Нарушение этого закона должно караться смертью.

В–восьмых, я сохранил бы «Шляг» и «Цуг» с их привесками и убрал бы все прочие слова. Это значительно упростит язык.

Я перечислил здесь самые, на мой взгляд, необходимые и важные мероприятия. Большего на даровщинку не ждите. У меня есть еще немало ценных предложений, — придержу их на тот случай, если меня, после проявленной мною инициативы, официально пригласят на государственный пост по проведению реформы немецкого языка.

Глубокие филологические изыскания привели меня к выводу, что человек, не лишенный способностей, может изучить английский язык в тридцать часов (исключая произношение и правописание), французский — в тридцать дней, а немецкий — в тридцать лет. Отсюда как будто следует, что не мешало бы этот последний язык пообкорнать и навести в нем порядок. Если же он останется в своем нынешнем виде, как бы не пришлось почтительно и деликатно сдать его в архив, причислив к мертвым языкам. Ибо, поистине, только у мертвецов найдется время изучить его.

РЕЧЬ В ЧЕСТЬ 4 ИЮЛЯ, ПРОИЗНЕСЕННАЯ ПО–НЕМЕЦКИ

НА БАНКЕТЕ АНГЛО–АМЕРИКАНСКОГО СТУДЕНЧЕСКОГО КЛУБА

АВТОРОМ ЭТОЙ КНИГИ

Джентльмены! С самого моего прибытия месяц назад в эту страну чудес, в этот обширный вертоград германского духа, мой английский язык часто бывал мне в тягость, словно лишнее место в багаже, которое зря таскаешь за собой по стране, где нот даже камер хранения; и вот на прошлой педеле я сел за работу и выучил немецкий язык.

Also! Es freut mich dass dies so ish, denn es muss, in ein hauptsachlich степени, hoflich sein, dass man при такой оказии sein Rede in die Sprache des Landes, где ты гостишь, anssprechen soli. Dafiir habe ich, aus reinische Verlegenheit, — то бишь, Vergangenheit, — то бишь, Hoflichkeit, aus reinische Hoflichikeil, я решил произнести свою речь на немецком языке, um Gottes willen! Also! Sie mussen so freundlich sein und verzeih mich, если мне случится где–нибудь обмолвиться von ein oder zwei Englischer Worte, hie und da, denn ich finde dass die deutsche ist не слишком богатый язык, и когда человеку действительно есть что сказать, приходится ему кое–что призанять у языка, которому есть чем поделиться.

Wenn aberman kann nicht meinem Rede verslohen, so werde ich ihm spater dasselbe ubersetz, wenn er solche Dienst verlangen wollen haben werden sollen sein hatte. (Я не знаю, к чему нужны воллен хабен верден золлен зейн хэтте, но, по моим наблюдениям, их всегда ставят в конце немецкого предложения,— эффекта ради, как я полагаю).

Это великий и заслуженно почитаемый во всем мире день, — день, который недаром чтут истинные патриоты всех широт и национальностей, день, дающий обильный материал для размышлений и речей; und meinem Freunde, то бишь – meinen Freunden, то бишь – meines Freundes, а впрочем, берите любое на выбор, всем им одна цена, а я совсем запутался в этих падежах – also! Ich habe gehabt haben worden gewessen sein, как говорит Гёте в своем «Потерянном Рае», ich… ich… то есть ich… но не пересесть ли нам на другой поезд?

Also! Die Anblick so viele Grossbritanischer und Amerikanischer huer zusammengetroffen in Bruderliche согласия, ist zwar весьма утешительное и волнующее зрелище. Но что же пробудило в вас эти высокие чувства? И может ли лаконичный немецкий язык подняться до изображения такого импульса? Вы скажете, что это Freundsschaftshaftsbezeugungenstadtverordnetenversammlungenfamilieneigenthumlichenkeiten? Nein, o nein! Пусть это и короткое, и благородное слово, но оно бессильно проникнуть в самую сердцевину импульса, приведшего к этому дружескому собранию и породившего diese Anblick, – eine Anblick welche ist gut zu sehen – gut fur die Augen на чужбине, в далекой, незнакомой стране – еine Anblick solche als, по любимому выражению гейдельбергских жителей, nennt man «ein schones Aussicht»! Ja, freilich naturlich wahrscheinlich ebensowohl! Also! Die Aussicht auf dem Konigsstuhl mehr grosserer ist, aber geistliche sprechend nicht so schon, lob Gott! Потому что sie sind hier zusammengetroffen, in Bruderlichem согласии, ein grossen Tag zu feiern — великий день, который даровал великие преимущества не одной только местности или стране, но осчастливил своими дарами и все другие страны, познавшие ныне свободу и научившиеся ее любить. Hundert Jahre voruber, waren die Englander und die Amerikaner Feinde; aber heute sind sie lierzliclien Frennde, Colt sei Dank! Так пусть же эта добрая дружба пребудет нерушимой, пусть эти знамена, перемешавшиеся в дружеском единении, не расстанутся вовек; пусть никогда они больше не реют над враждующими полчищами и не обагряются братской кровыо, что искони была, есть и останется братской, — доколе на каргу не будет нанесена линия, которая могла бы сказать нам: «Здесь преграда, не позволяющая крови предков влиться в жилы потомков!»

Б. Легенда замков «Ласточкино гнездо» и «Братья»

(По рассказу капитана, но с некоторыми сокращениями)

I

Лет триста тому назад в замке «Ласточкино гнездо» и в замке побольше под самым Неккарштейнахом, проживали два рыцаря, два брата–близнеца, оба старые холостяки. Родных у них не было. И были они очень богаты. Они бились во многих сражениях и, украшенные почетными шрамами, удалились в частную жизнь. По своим делам это были честные и достойные люди, но в народе им дали довольно нелестные прозвища: одному — господин Недам, другому — господин Непроси. Старым рыцарям так полюбились их прозвища, что, если кто из горожан называл их настоящим именем, они его поправляли.