Том 5. Стихотворения

1903

Кентавр

Посвящается В.В. Владимирову

Был страшен и холоден сумрак ночной, когда тебя встретил я, брат дорогой. В отчаянье грозном я розы срывал и в чаще сосновой призывно кричал: «О где ты, кентавр, мой исчезнувший брат — с тобой, лишь с тобою я встретиться рад!.. Напрасен призыв одичалой души: Ведь ты не придешь из сосновой глуши». И тени сгустились… И тени прошли… Блеснуло кровавое пламя вдали… Со светочем кто-то на слезы бежал, копытами землю сырую взрывал. Лукаво подмигивал. Взором блеснул и длинные руки ко мне протянул: «Здорово, товарищ… Я слышал твой зов… К тебе я примчался из бездны веков». Страданье былое, как сон, пронеслось. Над лесом огнистое солнце зажглось. Меж старых камней засиял ручеек. Из красной гвоздики надел я венок. Веселый кентавр средь лазурного дня дождем незабудок осыпал меня. Весь день старый в золоте солнца играл, зеленые ветви рукой раздвигал, а ночью туманной простился со мной и с факелом красным ушел в мир иной. Я счастья не мог позабыть своего: всё слышал раскатистый хохот его.

Июль 1901

Серебряный Колодезь

Игры кентавров

Кентавр бородатый, мохнатый и голый на страже у леса стоит. С дубиной тяжелой от зависти вражьей жену и детей сторожит. В пещере кентавриха кормит ребенка пьянящим своим молоком. Шутливо трубят молодые кентавры над звонко шумящим ручьем. Вскочивши один на другого, копытами стиснувши спину, кусают друг друга, заржав. Согретые жаром тепла золотого, другие глядят на картину, а третьи валяются, ноги задрав. Тревожно зафыркал старик, дубиной корнистой взмахнув. В лес пасмурно-мглистый умчался, хвостом поседевшим вильнув. И вмиг присмирели кентавры, оставив затеи, и скопом, испуганно вытянув шеи, к пещере помчались галопом.

1903

Битва кентавров

Холодная буря шумит. Проносится ревом победным. Зарница беззвучно дрожит мерцаньем серебряно-бледным. И вижу — в молчанье немом сквозь зелень лепечущих лавров на выступе мшистом, крутом немой поединок кентавров. Один у обрыва упал, в крови весь, на грунте изрытом. Над ним победитель заржал и бьет его мощным копытом. Не внемлет упорной мольбе, горит весь огнем неприязни. Сраженный, покорный судьбе, зажмурил глаза и ждет казни. Сам вызвал врага и не мог осилить стремительный приступ. Под ними вспененный поток шумит, разбиваясь о выступ… Воздушно-серебряный блеск потух. Все во мраке пропало. Я слышал лишь крики да всплеск, как будто что в воду упало. . . . . . . . . . . . . . . . Холодная буря шумит. Проносится ревом победным. И снова зарница дрожит мерцаньем серебряно-бледным. Смотрю — колыхается лавр… За ним удаленным контуром над пенною бездной кентавр стоит изваянием хмурым. Под ним серебрится река. Он взором блистает орлиным. Он хлещет крутые бока и спину хвостом лошадиным. Он сбросил врага, и в поток бессильное тело слетело. И враг больше выплыть не мог, и пена реки заалела. Он поднял обломок скалы, Чтоб кинуть в седую пучину. . . . . . . . . . . . . . . . И нет ничего среди мглы, объявшей немую картину. Кругом только капли стучат. Вздыхаешь об утре лазурном. И слышишь, как лавры шумят в веселье неслыханно бурном.

Апрель 1902

Москва

Песнь кентавра

Над речкой кентавр полусонный поет. Мечтательным взором кого-то зовет. На таре играет И струны звенят. В безумных глазах будто искры горят. В морщинах чела притаилась гроза. На бледных щеках застывает слеза. Вдали — точно Вечность. Все то же вдали. Туманы синеют Леса залегли. Уснет и проснется порыв буревой, и кто-то заблещет, бездонно-немой. Над речкой кентавр полусонный стоит. В тревоге главу опустил и молчит. Мечтатель со дна приподнялся реки, раздвинув дрожащей рукой тростники. И шепчет чуть слышно: «Я понял тебя… Тоскую, как ты, я Тоскую, любя… Безумно люблю и зову, но кого? Не вижу, как ты, пред собой никого. Учитель, учитель, мы оба в тоске — бездомные волны на шумной реке… Как ты, одинок я Ты робок, как я. Учитель, учитель! Я понял тебя»… Уснул и проснулся порыв буревой. В волнах захлебнулся мечтатель речной. Кентавр — хоть бы слово: в затишье гроза. На бледных щеках застывает слеза. Над речкой кентавр возмущенный зовет. Уставшую землю копытами бьет. Он вытянул шею. Он лиру разбил. Он руки в безумстве своем заломил. И крик его — дикое ржанье коня. И взор его — бездна тоски и огня. В волнах набегающих машет рукой Двойник, опрокинутый вниз головой.

1902

Утро («Грядой пурпурной…»)

1

Грядой пурпурной проходят облачка все той же сменой. В них дышит пламень. Отхлынет прочь волна, разбившись бурной шипучей пеной о камень. Из чащи вышедший погреться, фавн лесной, смешной и бородатый, копытом бьет на валуне Поет в волынку гимн весне, наморщив лоб рогатый. У ног его вздохнет волна и моется Он вдаль бросает взгляды. То плечи, то рука играющей наяды меж волн блеснет и скроется…

2

В небе туча горит янтарем. Мглой курится. На туманном утесе забила крылом белоснежная птица. Водяная поет. Волоса распускает. Скоро солнце взойдет, и она, будто сказка, растает. И невольно грустит. И в алмазах ресницы. Кто-то, милый, кричит. Это голос восторженной птицы. Над морскими сапфирами рыбьим хвостом старец старый трясет, грозовой и сердитый. Скоро весь он рассеется призрачным сном, желто-розовой пеной покрытый. Солнце тучу перстом огнезарным пронзило. И опять серебристым крылом эта птица забила.

1902

Москва

Пир («Поставил вина изумрудного кубки…»)

Поставил вина изумрудного кубки. Накрыл я приборы Мои стол разукрашен. Табачный угар из гигантовой трубки на небе застыл в виде облачных башен. Я чую поблизости поступь гиганта. К себе всех зову я с весельем и злостью. На пир пригласил горбуна-музыканта. Он бьет в барабан пожелтевшею костью. На мшистой лужайке танцуют скелеты в могильных покровах неистовый танец. Деревья листвой золотою одеты. Меж листьев блистает закатный багрянец. Пахучей гвоздикой мой стол разукрашен. Закат догорел среди облачных башен. Сгущается мрак… Не сидеть нам во мгле ведь? Поставил на стол я светильников девять. Пришел, нацепив ярко-огненный бант, мастито присев на какой-то обрубок, от бремени лет полысевший гигант и тянет вина изумрудного кубок.

1902

Москва

Старинный друг

Посвящается Э.К. Метнеру

1

Старинный друг, к тебе я возвращался, весь поседев от вековых скитаний. Ты шел ко мне в твоей простертой длани пунцовый свет испуганно качался. Ты говорил: «А если гном могильный из мрака лет нас разлучить вернется?» А я в ответ «Суровый и бессильный, уснул на веки Больше не проснется»… К тебе я вновь вернулся после битвы. Ты нежно снял с меня мой шлем двурогий. Ты пел слова божественной молитвы. Ты вел меня торжественно в чертоги. Надев одежды пышно-золотые, мы, старики, от счастья цепенели. Вперив друг в друга очи голубые, у очага за чашами сидели. Холодный ветер раздувал мятежно пунцовый жар и шелковое пламя. Спокойно грелись… Затрепался нежно одежды край, как золотое знамя. Вдруг видим — лошади в уборе жалком к чертогу тащат два железных гроба. Воскресший гном кричит за катафалком: «Уйдете вы в свои могилы оба»… В очах сверкнул огонь смертельной муки. Коротко было расставанье наше. Мы осуши та праздничные чаши. Мы побрели в гроба, сложивши руки.

2

Янтарный луч озолотил пещеры… Я узнаю тебя, мой друг старинный! Пусть между нами ряд столетий длинный, в моей душе так много детской веры. Из тьмы идешь, смеясь «Опять свобода, опять весна, и та лее радость снится» Суровый гном, весь в огненном, у входа в бессильной злобе на тебя косится. Вот мы стоим, друг другу улыбаясь… Мы смущены все тем же тихом зовом. С тревожным визгом ласточки, купаясь, в эфире тонут бледно-бирюзовом. О, этот крик из бездн, всегда родимый. О друг, молчи, не говори со мною!.. Я вспомнил вновь завет ненарушимый, волной омыт воздушно-голубою… Вскочил, ногой стуча о крышку гроба, кровавый карлик с мертвенным лицом: «Все улетит. Все пронесется сном… Вернетесь вы в свои могилы оба!» И я очнулся… Старые мечтанья!.. Бесцелен сон о пробужденье новом. Бесцельно жду какого-то свиданья. Касатки тонут в небе бирюзовом.

3

Над гробом стоя, тосковал бездонно. Пещера той же пастью мне зияла. К провальной бездне мчащийся исконно, поток столетий Вечность прогоняла. Могильный гном, согнувшийся у входа, оцепенев, дремал в смертельной скуке. «О где ты, где, старинная свобода!» Я зарыдал, крича, ломая руки, порывом диким, трепетно-бескрылым, с тупым отчаяньем безвинной жертвы. И пронеслось шептаньем грустно-милым: «Пройдут века, и ты восстанешь, мертвый… В гробах сквозь сон услышите вы оба сигнальный рот, в лазури прогремевший. Старинный друг придет к тебе из гроба, подняв на солнце лик запламеневший». Текла лазурь Поток столетий шаткий в провалах темных Вечность прогоняла. Дремавший гном уткнулся в покрывало. Рвались по ветру огненные складки. И я молчал, так радостно задетый крылами черных, шелковых касаток. Горели славой меркнущие светы. Горел щита червонного остаток.

4

Старела Вечность Исполнялись сроки. И тихо русла смерти иссякали. Лазурные, бессмертные потоки железные гробницы омывали. Воздушность мчалась тканью вечно-пьяной. Иисус Христос безвременной свечою стоял один в своей одежде льняной, обвитый золотистою парчою. Чисто столетий в безднах роковое бесследным вихрем в Вечность пролетело. Его лицо янтарно-восковое в лазурно-ясном счастье цепенело. Две ласточки с любовным трепетаньем уселися к Спасителю на плечи. И он сказал «Летите с щебетаньем в страну гробов — весенние предтечи»… На тверди распластался, плача слезно, пятном кровавым гном затрепетавший. Христу вручил он смерти ключ железный, услышав рог, в лазури прозвучавший.