Том 6. Лимонарь
Шрифт:
Савва стал на колени и низко до земли поклонился. И услышал голос, звучал над ним как многотрубный четырехкопытный медный клич: это двурогие визири в голос за царем повторяют слова царя:
«Откуда пришел и в чем твое дело?»
Тут поземные бесенята, рыльце летучей мыши, лапы жигалка, сползшись, окружили Савву, щекоча под мышки и скорябая, дуют в уши.
Савва живо поднялся и, в змеей протянувшуюся длань царя, кладет свое кровавое рукописание.
«Я, Савва Грудцын из Великого Устюга, слышит Савва свой голос и не узнает, пустой издалека, я пришел послужить тебе твой раб до смерти (подсказывает
Близко к глазам поднес себе царь Саввин листок и внимательно рассматривает. И все двурогие визири тянутся взглянуть: какой небывалый закорюсчатый заплет в единственном начертании: «Савва Грудцын руку приложил».
«Я приму этого юношу, говорит царь визирям, большой искусник, а будет ли он крепок мне?»
«Дай срок, ввертывается Виктор, он себя покажет. А подкрепиться не мешает».
И тут воздушные бесенята, рыльце поплавок, стрекотные лапы, хлопая в замшевые ладошки закружились, хвостя над Саввой. Савва нырнул и плывет.
«Куда мы?»
«Царь велел накормить и напоить тебя, говорит Виктор, не стесняйся!».
* * *
Савву выплеснуло и он попал в столовую. И с ним никаких ни поземных, ни воздушных.
Это была царская столовая и в то же время царская поварня. Резали, кололи, потрошили и свежевали. Лилась кровь, и перо летит. Шум невообразимый, толкотня невозможная. Все смешалось: люди, звери, птицы и бесы.
Черные бесхвостые обезьяны с приколытыми сзади розами прыгали и перепрыгивали по резаному, колотому и размозженному. В алых колпачках и алых от огня молочных халатах повара и поварята суетились у пышащей плиты, посвистывали, шептали и лязгали. И у всех, как у бесхвостых обезьян, приколоты были сзади на алое, но не алая, а желтая роза.
В глазах у Саввы, яичась, кровенилось.
«Раковый суп! — по-заправски возгласил Виктор, Грудцын, насыщайся!».
Савва, чувствуя волчий голод, навалился на миску: там в желтом плавали красные рачьи голово-груди, начиненные густым белым мясом личинок навозных жуков. Виктор то и дело наполнял порожнюю погорячее. Миска и Савва дымились.
На второе подали порядочную баранью заднюю ногу с рисом и навалили блюдо жареной картошки. И Савва съел три ноги, рис и всю картошку. А ему б все еще и еще, не может насытиться.
Тоже и пил он без счета и без разбору, мешал белое с красным и не мог утолить жажду ни квасом, ни брагой, ни медом. Остервенение и жадность напали на него.
«Много вин у моего отца, но такого я никогда не пивывал, и до чего все легко и вкусно!».
«Скажи, призрачно!», смеялся Виктор.
Савва протянул руку к гранату. Это был гранат невиданных размеров, с человечью голову. Ковырнул ножом содрать кожу — и брызнувший малиновый сок едко ударил ему в глаза. А в ушах застрял сверлящий взвизг — над ним пошептались: «дурак!». Зеленые круги пошли в глазах, мутя.
Савва крепко зажмурился: «провалиться б!». И провалился. И видит кругом пустое поле.
* * *
Они идут полем. Над ними звезды, а впереди непроглядная ночь.
«Теперь ты все знаешь, говорит Виктор, но,
по-прежнему зови меня братом. Я царевич, а буду тебе за меньшого брата: чего бы ты захотел, все сделаю для тебя. Только будь мне во всем послушен».«Обещаюсь!», с легким сердцем сказал Савва, вспомнив вчерашнюю ночь, предсказанную встречу со Степанидой.
И когда пришли они в город, из глаз Саввы вдруг пропал его меньший брат царевич. Савва окликнул — никто не отозвался.
«А мне он своего креста так и не дал! — Савва опустил руку в карман и вздрогнув, отдернул. — какой острый нож!»
И ему чего-то страшно, в глазах жгучая мгла, и весело.
* * *
Савва уверенно вошел в их спальню.
Жаркая лампада. Колдующая тишина.
Божен спал. Спала ли Степанида? На шаги она встрепенулась, приподнялась. И с ужасом поглядела на спящего мужа.
Савва вынул нож и поднял руку:
«На-ка!»
Резкий блеск ножа или сверкнувшая угроза — Божен, не просыпаясь, повернулся лицом к стене.
«В последний раз. Пришел проститься, — сказал Савва и не пряча ножа, обнял ее, в последний раз дай мне твою жемчужину!». И поцеловал ее.
Она не сопротивлялась. Ее губы дрожали.
Гордо сказал он:
«Любовь меряется: как ждешь и откровенностью. Я дождался и открою тебе тайну: я сын великого царя, я царевич. И люблю тебя по-царски».
И смотрел на нее и не оторваться, с тоской.
«Как же ты без меня?» спросил он, но совсем по-другому, как бы в чем-то виня себя и раскаиваясь.
«Первого трудно, сказала она, а потом...».
Она не договорила, она там договорит. Он осталел весь, только сердце заныло, и ударил ее ножом в живот.
Чувство удара было так переполнено, точно он сам себя полыснул, и его вывернуло. Он увидел себя, как он сует в карман окровавленный нож и никак не может попасть. И уж без расчета воткнул себе в ногу. И пошел.
Он идет, не чувствуя боли, и никакого любопытства что там. В дверях нагнулся, знает, низкий потолок. И по коридору к окну.
Звездная ночь.
Но когда выпрыгнул из окна и очутился на улице, звезды пропали. Ему показалось, кто-то еще следом за ним спрыгнул. Над головой свирепо крутила метель.
«Метель, подумал он, это метель крестит и хлещет!»
Дороги не видно, а идет.
Он ли это или тот другой шел по полю с ножом. «Сам воткнул в себя, вынь!» — говорит. И он вынимает. И в карман сунул нож: «Ее кровь смешалась с моей!» И услышал знакомый призрачный шепот. Да никакая метель, это она неслась перед ним: навалилась горячим телом и всем ртом, обжигая, целовала его.
Савва очнулся на оклик.
«Что ты ни на какую стать, как дикий конь. Кричу, а ему и горя мало. Весь окровенился».
Савва вдруг почувствовал острую боль в ноге.
«Ничего, пройдет!» Виктор нагнулся.
И от его горячего прикосновения разлилось тепло; и никакой боли.
«В городе тревога, сказал Виктор, ты не знаешь, что случилось у Божена: Степаниду зарезали».
«Кто зарезал?»
«Разбойники».
Савва только вытянул по-гусиному шею, его стиснули сзади с боков два кулака и с такой силой, хребет переломится.