Том 6. Может быть — да, может быть — нет. Леда без лебедя. Новеллы. Пескарские новеллы

— Готово? — спросил Караччи, немного бледный, выпуская из рук кусочек мастики, который он мял в своем нервном возбуждении.

Рабочие, стоя на четвереньках, раскладывали по канаве, проходившей от плавильной печи к отливной форме, горящий хворост, чтобы высушить сырую землю. Один из них держался рукой за рукоятку, открывавшую горн, и готовился вылить бронзу. Мастер встал ногами на толстую доску, перекинутую через канаву.

— Давать? — спросил рабочий, приготовляясь.

Тогда Паоло Тарзису почудился в воздухе религиозный трепет, как в ожидании чуда. Он чувствовался в самом дыхании огня и в душе его брата. Первый металлический звук отозвался в костях его грудной клетки. По канаве пронеслась яростная, сверкающая струя, прекраснее божественного метеора. То была не струя расплавленного металла, что, шипя и волнуясь, заливала пустые формы прекрасной статуи, то была красота и бессмертие вторичной жизни, увековечивавшей идеальный образ умершего брата и давшей оставшемуся в живых мгновенное очищение. Когда форма совершенно наполнилась, и закрылись извергающие уста печи, и дивный металл темнел, застывая, он почувствовал, что огневой обряд свершился внутри него и что словами обряда могли быть только слова, произнесенные товарищем: «Я тоже».

Обернулся к Якопо Караччи и увидел, что лицо его еще оставалось бледным под слоем пыли и сажи, и тут заметил, что оба они стояли на краю канала и что у него на лице были такие же следы огня.

— Когда же мою? — спросил он у скульптора.

Последний сейчас же понял, что он говорил про отливку второй статуи.

— Через две недели.

— А металл?

— Уже готов, и хороший металл. Пойдемте, покажу вам.

Художник провел его туда, где лежали в куче куски металла.

— Я не уверен, буду ли я в состоянии приехать еще раз, — сказал ему Паоло Тарзис. — Но дайте мне слово, что вы предупредите меня.

— Непременно.

— Я могу оставить вам в залог нечто такое, что для меня очень дорого. Руки, сумевшие создать такое творение, — верные руки.

В его голосе чувствовалась такая пылкость, что творец статуи, посмотрев на творца крыльев, лишний раз убедился в том, что скорбь является в исключительном смысле слова творчеством. Он почувствовал, что в нем готовится какое-то великое событие, в эту минуту гений дружбы коснулся их обоих. Он сказал просто:

— Я даю слово.

— Не смейтесь над моими суеверными мыслями. Я вам вручаю это кольцо: единственную его ценность составляет вырезанное на нем число. Когда бронза для другой статуи будет расплавлена, бросьте его в печь.

Это было простое колечко из латуни, взятое из мартингала той лошади, которая, взвившись на дыбы на острове, получила в грудь длинный нож фанатика.

— Будет сделано, — сказал последний ученик Микеланджело.

— Теперь дайте мне еще раз взглянуть на слепок статуи.

Они прошли в глубь мастерской. Им освещал дорогу посреди наваленных материалов шедший впереди с факелом черный от сажи мальчик. В душе Паоло промелькнуло воспоминание об Альдо, шедшем в этрусском подземелье, и вихрем пронеслись все ужасные события последнего времени.

— Подыми повыше факел! — сказал Якопо Караччи рабочему.

Благодаря коричневому цвету мастики статуя уже сейчас казалась отлитой из бронзы; ее ноги, приподнявшись на носках, так и готовы были отделиться от земли; два крыла ее казались большими щитами, а лицо, запрокинувшись назад с пламенным выражением, так и пожирало небо.

Они простились друг с другом, как двое людей, которых связывает таинственное обещание. Идя вдоль канала, Паоло увидел, что там оставался в застывшем виде металл, не вошедший в форму. Нагнулся, чтобы поднять попавшую на борта канала застывшую струйку металла, полагая, что она уже остыла, но обжег себе пальцы. Тогда покрытый сажей мальчик подхватил ее клещами, опустил в ведро с водой, которая зашипела, и подал ему. Она имела форму руки.

Стояла ночь, но облака местами разрывались, и виднелись звезды. Спрятавшаяся луна разливала по безлюдным улицам полусвет вроде зари. Что могла делать Изабелла? Конечно, не спала: она больше не знала сна. Он тоже не надеялся сомкнуть глаз.

Он закрыл их только под утро. Ему показалось, будто он вторично провел ночь возле товарища. Он не плакал на этот раз слезами Ваны, но присутствовал при совершении огневого обряда.

Он проснулся довольно поздно: известий по-прежнему никаких не было. Он дал шоферу распоряжение готовиться к отъезду. Вышел из гостиницы и направился на телефонную станцию. Площадь, еще влажная от дождя, блестела под апрельским солнцем и вся сливалась с прелестью своего фонтана; старый город терял свой тускло-коричневый тон и окрашивался в свежий розовый цвет. У него явилось безумное желание услышать голос, причинивший ему столько зла.

С трепетом вошел он в будку, стеганную по стенам, подобно камерам, заглушавшим крики пытаемых. Сначала в трубке послышался шум вроде шума поезда, затем он услышал голос Изабеллы.

— Изабелла, ты?

— Нет, нет, не я.

— Да ведь это ты. Я узнаю твой голос. Ты слышишь меня?

— О, вечно эти шаги!

— Какие шаги? Что ты говоришь?

— Не знаю, не знаю. У меня такая слабая голова. Голова отнимается у меня… А потом приходит эта женщина и берет меня с собой.

— Изабелла! Какая женщина?

— Та, у которой полосатый передник.

Холод прошел по его костям. Из этой черной неподвижной трубки, несмотря на расстояние, на него пахнуло дыханием безумия, и он весь похолодел.

— Изабелла, слушай меня!

— Где ты? В Мантуе? Ах, тебе бы не следовало уезжать!

— Ты разве не знаешь, что я здесь? Подожди немного. Я сейчас выезжаю.

— Ты не должен был смотреться в это зеркало. Мне страшно, мне страшно.

— Изабелла, послушай! Ты слышишь меня? Я сейчас выезжаю. Ты не хочешь меня видеть?

— Ах, как могу я тебя видеть теперь, после того, что я сделала! — Она прибавила слабым голосом, как будто говоря сама с собой: — Где я была эту ночь?

Он думал, что после того ужасного пробуждения в зеленой комнате жизнь не могла бы уже дать ему ничего более тяжелого. Но во всем своем прошлом он не мог найти ничего, что бы сравнилось по ужасу с этими минутами, когда он задыхался в тесной будке, когда издалека доносилась до него мольба о помощи и ее обрывало это новое орудие пытки, которое одновременно и сближало и отдаляло их друг от друга, которое играло в иллюзию близости и в реальность отдаленности.