Том 6. Нума Руместан. Евангелистка

— Значит, никто мне не поможет, раз все боятся…

Рабочие, разгружавшие лес, толкнули ее. Бросившись от них в сторону, она наткнулась на колеса ломовика; полуглухая, рыхлая, неуклюжая, растерявшаяся, она вскрикивала, как ребенок, пока, наконец, Леони не взяла ее под руку. Графиня додумала: «Что же станется с этим несчастным созданием, если ему никто не поможет?» Нет, она не оставит eel Нет, надо добиться расследования, о котором говорил Раверан. Граф д'Арло завтра же переговорит с министром…

— Какая вы добрая, друг мой! — В сумраке кареты горючие слезы несчастной матери оросили перчатки графини.

Обращение к мужу — это была для Леони д'Арло огромная жертва, ибо человек этот, хоть и живший с ней под одной крышей, стал ей совершенно чужим и ничего не знал об ее переживаниях. Возвращаясь с улицы Вальде-Грас, она размышляла об этом, и перед ней постепенно оживали тягостные подробности нанесенной ей обиды, все такой же острой, словно это случилось вчера: ей представлялась племянница, только что вышедшая замуж, совсем юная, розовая, в нарядном платье; ей вновь послышался ее девичий смех, секреты, которыми новобрачная шепотом делилась с ней, словно со старшей сестрой, потом слова: «Пойду поздороваюсь с дядей…» Леони вспомнила, как, удивляясь долгому отсутствию племянницы и вдруг почувствовав какой-то толчок в сердце, она застигла их в прелюбодеянии, отвратительном и подлом, ей вспомнились их несвязный лепет, бледные лица в испарине, неловкие, дрожащие руки.

Как протекала после этого жизнь ее мужа? Предпринимал ли он что-нибудь, чтобы заслужить прощение? Он проводил время либо в клубе, либо у продажных женщин. Только последние полгода он погрузился в политику: ему надоела любовница, бывшая актриса, у которой на авеню Оперы был магазин безделушек с комнаткой, предназначенной для любви, и теперь он увлечен политикой — тоже своего рода магазином безделушек, прикрывающим грязь и подлость. И вот его снова потянуло к домашнему очагу, он стал ему необходим, чтобы собирать вокруг себя друзей, чтобы пользоваться их влиянием; он не решался просить, но ему очень хотелось, чтобы жена опять начала устраивать приемы, выезжать в свет и чтобы прошлое было предано забвению… Нет, нет, только не это! Ни за что! Они разобщены до самой смерти!..

Мысленно дав эту гневную клятву, она подумала о самой себе, о своем одиночестве, об унылой пустоте своего существования, которую уже не могли заполнить ни богослужения, ни знаменитые проповедники, ни долгие часы молитвы в церкви св. Клотильды. У нее есть ребенок, и он предохраняет ее от греха, но достаточно ли в жизни только избегать дурного?.. «Да, Раверан прав… Я неумолима…»

Однако за последние несколько часов она стала не столь неумолима, словно слезы несчастной матери своим живым теплом смягчили, умиротворили ее. Во всяком случае, драма, разыгравшаяся у Эпсенов, взволновала ее, вывела из того состояния мистического оцепенения, когда смерть казалась ей единственной целью и единственным средством избавления.

— Его сиятельство в гостиной, с барышней…

Впервые за долгое время в гостиной горел свет, а за открытым роялем, на высоком стуле, сидела девочка и под наблюдением старой гувернантки с бараньим профилем играла какой-то этюд. Граф, отбивая такт, смотрел, как пальчики дочери бегают по клавишам; большая лампа под абажуром мягко освещала эту семейную сцену.

— Немного музыки перед обедом… — сказал граф, кланяясь жене с полуулыбкой; его короткая белокурая, чуть седеющая борода раздалась при этом, а крупный нос сморщился — типичный нос прожигателя жизни, нос, которому парламентская трибуна со временем придаст черты благожелательства и величия.

Смущенная этим подобием семейного благополучия, графиня извинилась за опоздание, стала было что-то объяснять, потом вдруг сказала:

— У меня к вам просьба, Анри.

Анри!.. Уже несколько лет он не слышал этого имени; на авеню Оперы его сиятельство звали Козленком. Гувернантка увела девочку. Снимая перчатки и шляпу, которые приняла горничная, Леони стала рассказывать о своих хлопотах по делу г-жи Эпсен, о страхе, который наводит на всех одно имя Отманов, о совете Раверана обратиться к министру юстиции. Она стояла перед камином, статная, пленительная, еще взволнованная недавними переговорами; пламя, к которому она поочередно подносила свои тонкие, стройные ноги, бросало на нее розовые блики… То, о чем она просит — поговорить с министром, — в данное время представляется делом чрезвычайно трудным. Оппозиция ведет атаку против правительства, и не на шутку. Новые декреты, законопроект о чиновниках… Она сделала к мужу шаг, взглянула на него золотисто-зелеными глазами.

— Я очень прошу вас…

– . Для вас, дорогая, я сделаю все, что в моих силах.

Он хотел было обнять ее, прижать к сердцу, но в эту минуту дверь распахнулась и бесстрастный голос возвестил, что кушать подано. Анри д'Арло предложил жене руку. Когда они входили в столовую, где их дочка уже сидела на своем месте и с недоумением наблюдала за ними, графу показалось, что мягкая, нежная рука жены опирается на его руку и слегка дрожит.

Это был единственный результат хлопот г-жи Эпсен.

XIV ПОСЛЕДНЕЕ ПИСЬМО

— Гордыня, одна только гордыня и осталась у этой женщины… Ни сердца, ни души… Англйканская чума все разъела… До чего же она жестока и холодна!.. Как этот вот мрамор…

Престарелый декан, сидевший у камина, так резко ударил щипцами по цоколю, что Голубка поспешила, ни слова не говоря, отнять у него щипцы. Он был настолько взволнован, что даже не заметил этого, и продолжал рассказывать о посещении особняка Отманов:

— Я ее уговаривал, просил, угрожал ей… В ответ я услышал лишь готовые фразы из проповеди — о пламени веры, о пользе великих примеров… Говорит она, подлая, превосходно… Пожалуй, злоупотребляет цитатами из Библии… Но говорит красноречиво, убежденно.:. Что же удивляться, что она вскружила эту слабую головку?.. Посмотри, во что она превратила Круза… Но, будь уверена, я высказал ей все, что о ней думаю!..

Он поднялся и стремительно зашагал по комнате.

— В конце концов, кто вы такая, сударыня?.. От чьего имени вы выступаете?.. От имени бога?.. Нет, не бог руководит вами… В ваших поступках я вижу только вас самих, вашу холодную, черствую душу, душу, которая озлобилась и, по-видимому, занята только одним: за что-то мстить.

А муж присутствовал при вашем разговоре?.. — со страхом спросила старушка. — Он ничего не говорил?..

— Ни слова… Только криво улыбался и по обыкновению бросал пронзительные взгляды, — они жгут, как солнечный луч сквозь увеличительное стекло…

— Да ты сядь!.. Посмотри, в каком ты состоянии!..

Стоя позади кресла, в которое наконец опустился ее праведник, г-жа Оссандон утирала испарину с его высокого, умного лба — лба мыслителя — и развязывала шейный платок, который он позабыл снять.

— Ты уж чересчур волнуешься…

— А как же иначе?.. Такое несчастье, такая несправедливость… Мне очень жаль бедного Лори.

— Ну, его-то нечего жалеть… — ответила она, с досадой махнув рукой при имени человека, которого еще недавно предпочли ее сыну.

— А мать?.. Несчастная не может даже узнать, где ее дочь… Представь себя на моем месте, перед лицом этой женщины, упорство которой поощряется подлостью окружающих… Как бы ты поступила?

— Я? Да я бы ей голову отгрызла!..

Тут старушка так страшно выпятила челюсть, что декан расхохотался. Но в гневе жены он почувствовал одобрение.

— Я им еще покажу!.. Никакая сила не заставит меня замолчать, я не оставлю этого дела, я обращусь к общественной совести… Пусть я лишусь места…