Том 6. С того берега. Долг прежде всего

C'est une honte, en l'an 1849, apr`es avoir perdu tout ce qu'on avait esp'er'e, tout ce qu'on avait acquis, `a c^ot'e des cadavres de ceux qui sont tomb'es et que l'on a fusill'es, a c^ot'e de ceux que l'on a encha^in'es et d'eport'es, `a l'aspect de ces malheureux, chass'es de contr'ee en contr'ee, `a qui on donne l'hospitalit'e comme aux Juifs dans le moyen-^age, `a qui l'on jette, comme aux chiens, un morceau de pain pour les obliger ensuite `a poursuivre leur chemin: en l'an 1849, dis-je, c'est une honte de s'arr^eter au point de vue 'etroit du constitutionnalisme lib'eral, de cet amour platonique et st'erile pour la politique.

L'illusion d'optique, au moyen de laquelle on donnait `a l'esclavage l'aspect de la libert'e, s'est 'evanouie; les masques sont tomb'es, nous savons maintenant, au juste, ce que vaut la libert'e r'epublicaine de la France et la libert'e constitutionnelle de l'Allemagne; nous voyons maintenant (ou, si nous ne le voyons pas, c'est notre faute), que tous les gouvernements subsistants, depuis le plus modeste canton en Suisse jusqu'`a l'autocrate de toutes les Russies, ne sont que des variations d'un seul et m^eme th`eme.

“Il faut sacrifier la libert'e a l'ordre, l'individu a la soci'et'e; donc, plus le gouvernement est fort, mieux cela vaut».

Encore une fois: s'il est horrible de vivre en Russie, il est tout aussi horrible de vivre en Europe. Pourquoi donc ai-je quitt'e la Russie? Pour r'epondre `a cette question, je vous traduirai quelques paroles de ma lettre d'adieux `a mes amis: «Ne vous y trompez pas! Je n'ai trouv'e ici ni joie, ni distraction, ni repos, ni s'ecurit'e personnelle; je ne puis m^eme imaginer que personne aujourd'hui puisse trouver en Europe ni repos, ni joie. La tristesse respire dans chaque mot de mes lettres. La vie ici est tr`es p'enible.

«Je ne crois ici `a rien qu'au mouvement; je ne plains rien ici que les victimes; je n'aime rien ici que ce que l'on pers'ecute; et je n'estime rien que ce que l'on supplicie, et cependant je reste. Je reste pour souffrir doublement de notre douleur et de celle que je trouve ici, peut-^etre pour ^etre ab^im'e dans la dissolution g'en'erale. Je reste, parce que la lutte ici est ouverte, parce qu'ici elle a une voix.

Malheur `a celui qui est ici vaincu! Mais il ne succombe pas sans avoir fait entendre sa voix, sans avoir 'eprouv'e sa force dans le combat; et c'est `a cause de cette voix, `a cause de cette lutte ouverte, `a cause de cette publicit'e que je reste ici».

Voil`a ce que j''ecrivais le 1<sup>er</sup> mars 1849. Les choses, depuis lors, ont bien chang'e. Le privil`ege de se faire entendre et de combattre publiquement s'amoindrit chaque jour davantage; l'Europe, chaque jour davantage, devient semblable `a P'etersbourg; il y a m^eme des contr'ees qui ressemblent plus `a P'etersbourg que la Russie m^eme. Les Hongrois le savent, eux qui se sont r'efugi'es, dans le d'elire de leur d'esespoir, sous la protection des drapeaux russes…

Et si l'on en vient ici `a nous mettre aussi un b^aillon sur la bouche, et que l'oppression ne nous permette pas m^eme de maudire `a haute voix nos oppresseurs, je m'en irai alors en Am'erique. Homme, je sacrifierai tout `a la dignit'e de l'homme et `a la libert'e de la parole.

Probablement vous viendrez m'y rejoindre?..

Londres, le 25 ao^ut 1849.

Россия *

Г. Г-гу

<I>

Дорогой друг. Вам хотелось ознакомиться с моими русскими размышлениями об истории современных событий: вот они. Охотно посылаю их вам. Ничего нового вы в них не найдете. Это все те же предметы, о которых мы с вами так часто и с такой грустью беседовали, что трудно было бы к ним что-либо прибавить. Тело ваше, правда, еще привязано к этому косному и дряхлому миру, в котором вы живете, но душа ваша уже покинула его, чтоб осмотреться и сосредоточиться. Вы достигли, таким образом, той же точки, что и я, удалившийся от мира несовершенного, еще погруженного в детский сон и себя не осознавшего.

Вам было тесно среди почернелых стен, потрескавшихся от времени и грозящих повсюду обвалом; я, со своей стороны, задыхался в жаркой и сырой атмосфере среди известковых испарений неоконченного здания: ни в больнице, ни в детском приюте жить невозможно. Выйдя с двух противоположных концов, мы встретились в одной и той же точке. Чужие в своем отечестве, мы нашли общую почву на чужой земле. Моя задача, надобно сознаться, была менее тягостна, чем ваша. Мне, сыну другого мира, легко было избавиться от прошлого, о котором я знал лишь понаслышке и которого не познал личным опытом.

Положение русских в этом отношении весьма замечательно. В нравственном смысле мы более свободны, чем европейцы, и это не только потому, что мы избавлены от великих испытаний, через которые проходит развитие Запада, но и потому, что у нас нет прошлого, которое бы нас себе подчиняло. История наша бедна, и первым условием нашей новой жизни было полное ее отрицание. От прошлого у нас сохранились лишь народный быт, народный характер, кристаллизация государства, – все же прочее является элементом будущего. Изречение Гёте об Америке очень хорошо приложимо к России:

«В твоем существовании, полном соков и жизни, ты не смущаешься ни бесполезными воспоминаниями, ни напрасными спорами».

И явился в Европу как чужестранец; вы же сами сделали себя чужестранцем. Только один раз, и на несколько мгновений, мы почувствовали себя дома: то было весной 1848 года. Но как дорого заплатили мы за этот сон, когда, пробудившись, увидели себя на краю бездны, на склоне которой находится старая Европа, ныне бессильная, бездеятельная и вконец разбитая параличом. Мы с ужасом видим, как Россия готовится подтолкнуть еще ближе к гибели истощенные государства Запада, подобные слепому нищему, которого ведет к пропасти злой умысел ребенка.

Мы не стремились создавать себе иллюзии. С печалью в душе, готовые, впрочем, ко всему, мы до конца изучили это ужасающее положение. Несколько беглых наблюдений, из этого ряда занимавших нас в последнее время мыслей примешивалось к нашим беседам и придавало им некоторое очарование в ваших глазах; этого очарования в них не найдут другие, в особенности те, кто оказался вместе с нами на краю той же бездны. Человек вообще не любит истины; когда ж она противоречит его желаниям, когда она рассеивает самые дорогие его мечты, когда достигнуть ее он может лишь ценой своих надежд и иллюзий, он проникается тогда ненавистью к ней, словно она – всему причиной.

Наши друзья так неосновательны в своих надеждах; они так легко принимают совершившееся! Охваченные яростью против реакции, они смотрят на нее как на нечто случайное и преходящее; по их мнению, это легко излечимая болезнь, не имеющая ни глубокого смысла, ни разросшихся корней. Немногие из них согласны признать, что реакция сильна потому, что революция оказалась слабой. Политические демократы испугались демократов социалистических, и революция, предоставленная самой себе, потерпела крушение.