Том 6. С того берега. Долг прежде всего
Шрифт:
А между тем, как вы знаете, русские крестьяне не имеют недостатка в земле и обладают общинной организацией, делающей невозможным существование пролетариата; почему же восстанут они сплошной массой? Потому что Романовы, вместо того чтобы быть реформаторами, цивилизаторами, вместо того чтоб отменить унизительное крепостное состояние крестьянства, расширили и освятили его; потому что они сами пользовались и пользуются еще варварским правом помещика над крестьянином; потому что они узаконили злоупотребления, распространили жестокие нравы, чтобы привлечь к себе дворян и приобрести хоть какую-либо опору в нации. Они создали дворянство, предназначая его для цивилизации и рабства, и, начав его подкупать, привели его к повиновению.
Несчастные русские крестьяне, что было сделано для вас
Казаки, несчастные солдаты-землепашцы, волей злого рока или невежественной прихоти, сделались пугалом для Европы, в то время как постоянные армии, которые должны были бы служить предметом ужаса, отнюдь не мнимого, оставались размещенными в Малороссии, чтоб обеспечить выполнение этого императорского безумства. Екатерина II ограбила монастыри центральной России, чтобы раздать принадлежавшие им общины в награду своим друидам; и среди столь благородных забот она находила в себе достаточно игривости, чтобы в своих письмах в Ферней вышучивать казака-варвара Пугачева. Ее сын, коронованный маньяк, накануне XIX века, награждал раболепие своих придворных, даря их тысячами крепостных, и покупал таким образом возможность продлить еще на несколько дней свое существование.
Когда правительство заметило всю несправедливость или, вернее, все безумие этой грабительской политики в пользу одной касты, – было уже слишком поздно. Дворянство не захотело отказаться от своей добычи, не завоевав по крайней мере политических прав. Оторванное от народа и действиями правительства поставленное в оппозицию к нему, вовлекаемое на путь официальной цивилизации, дворянство сделалось самой прочной опорой трона и императорской фамилии; и все же оно первое оторвалось от правительства; и если между ними еще сохраняется связующая нить, то это власть, осуществляемая ими, с обоюдной выгодой, над крестьянами. Чудовищное сообщничество! Правительство заметило это и вознегодовало на неблагодарность дворянства; оно полагало, что сможет играть с цивилизацией, но забыло, что последнее слово цивилизации называется революцией!
Тогда правительство повело глухую войну против законов о дворянстве; оно подрывает их, делая вид, будто укрепляет; оно намерено раскрепостить общины помещичьих крестьян и не смеет приняться за это дело, и оно карает всякое народное освободительное движение с жестокостью, почти равной той, которую проявили недавно в Кефалонии англичане. Правительство колеблется между страхом перед Жакерией и опасностью революции; оно рекомендует дворянам освобождение крестьян (манифест от 12 апреля 1842 года) и предписывает крестьянам немое и пассивное послушание; оно желает освобождения общин помещичьих крестьян и обращает освобожденные общины в рабов ведомства государственных имуществ.
Смятение и хаос! Русское правительство, недоверчивое и нерешительное, более грубое, чем твердое, окруженное продажной и вероломной бюрократией, обманутое обеими своими полициями, проданное друзьями, находится в безвыходном положении. Представляя собой деспотизм, ограниченный лихоимством, оно иногда желает облегчить тягости народные, но это ему не удается; оно иногда хотело бы приостановить организованный грабеж, но грабеж сильнее, чем правительство. Унылое, желчное, ожесточенное, оно имеет прочную и незыблемую поддержку лишь в армии. А что, если вдруг и армия окажется не столь непоколебима, как оно это себе представляет? Физиология истории, естественная органическая телеология учит нас, что самое ненавистное правительство может существовать, пока ему есть еще что делать, но всякому правительству приходит конец, когда оно уже не в состоянии ничего делать или делает одно лишь зло, когда все, что является прогрессом, превращается для него в опасность, когда оно боится всякого движения. Движение – это жизнь; бояться его значит находиться в агонии. Подобное правительство нелепо; оно должно погибнуть.
Когда императорский орел возвратится на свою древнюю родину, он уже более не появится в России. Взятие Константинополя явилось бы началом
новой России, началом славянской федерации, демократической и социальной.Братский привет.
Лондон, 20 ноября 1849 г.
<Charlotte Corday>*
Il n'appartient vraiment qu'aux races d'egrad'ees
D'avoir l^achement peur des faits et des id'ees.
TH'E^ATRE DE LA R'EPUBLIQUE: Premi`ere repr'esentation de Charlotte Corday, drame en vers, en cinq actes et en huit tableaux; par M. Ponsard. – Coup d'oeil g'en'eral.
C'est une pens'ee bien sombre qui a dict'e ces vers au po`ete!Comment! S'excuser, devant un public parisien, d'avoir eu assez d'audace pour ressusciter un 'episode de cette 'epop'ee immense qui s'appelle la R'evolution francaise… universelle, voulais-je dire… Oui! C'est de l'audace, mais dans un sens tout `a fait oppos'e `a celui o`u l'entend le prologue.
La R'evolution francaise! Mais savez-vous bien que l'humanit'e se repose des si`ecles, apr`es avoir enfant'e une pareille 'epoque? Les faits et les hommes de ces journ'ees solennelles de l'histoire restent comme des phares destin'es `a 'eclairer la route de l'humanit'e; ils accompagnent l'homme de g'en'eration en g'en'eration, lui servant de guide, d'exemple, de conseil, de consolation, le soutenant dans l'adversit'e, et plus encore dans le bonheur.
H n'y a que les h'eros hom'eriques, les grands hommes de l'antiquit'e et les individualit'es pures et sublimes des premiers si`ecles de la chr'etient'e qui puissent partager un tel droit avec les h'eros de la R'evolution.
Nous avons presque oubli'e les 'ev'enements du dernier demisi`ecle; mais les souvenirs de la R'evolution sont vivants dans notre m'emoire. Nous lisons, nous relisons les annales de ces temps, et l'int'er^et pour nous s'accro^it `a chaque lecture. Tel est le magn'etisme de la force, qu'elle l'exerce du fond d'un tombeau, en passant par les g'en'erations d'ebiles, qui disparaissent, dit Dante, «comme la fum'ee, sans aucune trace».
La lutte de ces Titans 'etait ardente, acharn'ee; des souvenirs terribles se dressent dans notre imagination chaque fois que nous pensons `a eux, et pourtant la v'erit'e de cette lutte retrempe et rel`eve l'^ame.
L'orage aussi est terrible, mais qui donc lui dispute son caract`ere de beaut'e sublime? N'allez pas dans une faible nacelle admirer la grandeur du spectacle d'une mer d'echa^in'ee, vous seriez engloutis pr`es du bord. De m^eme, en 'evoquant ces temps h'ero"iques et lugubres n'apportez pas pour les juger un petit code morale bon pour tous les jours, insuffisant pour ces cataclysmes, qui 'epurent l'air au milieu de la foudre, qui cr'eent au milieu des ruines. Les 'epoques ne suivent point les pr'eceptes d'une moralit'e quelconque, ils en d'ecr`etent une nouvelle.
C'est ce que le po`ete a compris parfaitement. Sa pi`ece le prouve. Mais alors, pourquoi ce doute au d'ebut? Pourquoi a-ti-il voulu s'excuser?
Pourtant, peut-^etre il avait raison!.. M. Ponsard a soulev'e avec noblesse et d'esint'eressement la pierre de cette tombe r'ecente. Il a d'edaign'e le moyen trop facile d'agir sur le public par des allusions. Il n'a pas voulu fausser le pass'e et profaner les morts, en s'en servant comme des masques pour les questions du jour. Si la pi`ece est un peu froide, si elle ne renferme point une action v'eritablement dramatique, il faut rechercher la cause de tous ces manquements ailleurs que dans la politique. La politique n'y entre pour rien, nous pensons que le choix m^eme de l'h'ero"ine a contribu'e `a cette froideur et `a cette absence d'action. Mais nous nous r'eservons de parler plus au long de la pi`ece de M. Ponsard dans un des articles prochains. C'est une oeuvre trop s'erieuse pour qu'on ait le droit de la juger `a la h^ate, apr`es une seule repr'esentation. Pour le moment nous avons voulu nous tenir dans les g'en'eralit'es.