Том 7. Дядя Динамит и другие

— Именно, спрошу.

— Это вышло само собой. Она много говорила о замке, но не приглашала. И вдруг в газете мы с ней увидели заметку о моем шефе, о его зверях. Она спросила, родственники ли мы, и тут я не выдержала. Все изменилось. Она меня пригласила. А теперь, — закончила Ванесса, — пойду, сложу вещи.

— Вы уезжаете? — удивился Галли.

— Конечно. Я бы не хотела, чтобы леди Констанс рассматривала меня в лорнет, как таракана.

Галли редко вскрикивал, но тут издал такой звук, словно лопнул бумажный пакет.

— Вы что, думаете, я вас выдам?

— А как же?

— Конечно, нет!

— Я же обманщица.

— Ну и что? Да тут побывало больше обманщиков, чем вообще есть людей на свете. Вы так старались, так рисковали. Мне ли вам мешать?

— Вы очень добрый человек.

— Ну, что вы!

— Не знаю, что и сказать.

— Ничего не говорите. А вот я скажу Биджу, чтобы и он ничего не говорил.

Он побежал искать дворецкого, зато на крыше появился Уилбур Траут, нервный и бледный. Пришел он из портретной галереи, но прославленная ню его не воодушевила.

Сомнения терзали его. Кроме семейной жизни, он был нерешителен и очень беспокоился, а потому слова: «Ну, Уилли, крадем сегодня ночью» — принял, скорее, со страхом, чем с радостью. Глотнув раза три, он сказал:

— Зачем так спешить?

— Надо. Если леди Констанс узнает…

— Что?

— Кое-что обо мне. Если она узнает, я не продержусь тут и шестидесяти секунд. Нельзя рисковать. Позвоню Чесни, он уже доехал. Пусть ждет под окном в два часа ночи. Ты спи. Я к тебе постучусь. В чем дело? Ты не рад?

— Рад…

— То-то! Подумай, у тебя будет картина. Укрась ее розами. Или возами.

— Женевьева так говорила…

— Вполне понятно, — сказала Ванесса, — что ты по ней тоскуешь.

Глава двенадцатая

Будильник на столике нежно зазвонил, оповещая о том, что уже — два часа ночи, и Ванесса села в постели, протирая прекрасные глаза. Легла она рано, чтобы выспаться, голова у нее была свежая, она могла проверить свой план — проверить и одобрить. Ей удалось раздобыть и фонарик, и веревку, и большую фляжку, чтобы подбодрить вовремя коллегу. Когда они виделись в последний раз, она заметила, что он нервничает, а добрая фляжка — лучшее средство от нервов.

Накинув на пижаму пеньюар, который очень ей шел, она стала думать об Уилбуре, и сама удивилась, как при этом умиляется. Во времена недолгой помолвки он нравился ей, не больше, но сейчас, в замке, чувства ее изменились.

Конечно, с ним приятно иметь дело, он все понимает, говорит на том же языке. Кроме того, он туповат, это хорошо, умные мужчины ненадежны. Не хватает ему только одного — няньки. Кто за ним присмотрит? Неизвестно. Возьмет картину, уедет, женится на очередной лахудре, разведется. Да, невесело…

Решив, что матримониальные дела Уилбура Траута ее не касаются, она взяла фонарик, фляжку, веревку и вышла в темный коридор.

Уилбуру отвели комнату, в которой, если верить легенде, Эмсворт XV века разрубил жену топориком, как делали в то время, если не задавалась семейная жизнь. Несчастная, надо полагать, испугалась, увидев его, — но не больше, чем Уилбур, когда пришла Ванесса. Сам лорд Эмсворт, враг подносов и столиков, не произвел бы такого впечатления. Пролежав без сна несколько часов, Траут задремал, и стук в дверь точно совпал с тем моментом кошмара, когда взорвалась бомба.

Уилбур Траут очень боялся леди Констанс. Ее манера сразу поразила его. При всем своем опыте он не встречал таких женщин, и сейчас, услышав стук, испугался, что она придет в галерею, придет и скажет: «Какого черта?!», или что там говорят в этих случаях британские аристократы. Поэтому он очень обрадовался фляжке, а заодно — восхитился Ванессой, которая заботится обо всем.

— Какой халат, блеск! — беспечно воскликнул он.

— Собственно, это пеньюар, но спасибо на добром слове.

— У Женевьевы такой был.

Ванесса поджала губы, но голос ее не выдал, как отвратителен ей этот сюжет.

— А что, его больше нет? Расскажи мне о Женевьеве. Уилбур немного растерялся.

— Что рассказывать?

— Поройся в памяти.

— Красивая такая…

— Еще бы!

— Блондинка.

— И это верно.

— Говорить не любит.

— Сильная, молчаливая натура.

— А вот ругаться, это да.

— Она тебя ругала?

— Все время. Нет, иногда что-нибудь швыряла.

— Что именно?

— Что попадется.

— Возы?

— И выгоняла из дому. Помню, мы поспорили в ночном клубе, она побежала домой, все переломала, перебила — мебель, посуду, ну все. Прихожу, она говорит: «Видишь, сделала уборку». И замахнулась кочергой.

— Тут вы и развелись?

— Немного позже.

— Из-за чего?

— Она сказала — нечеловеческая жестокость.

— Бедная!

— Но вообще-то из-за этого, трубача.

— Ах, да, я забыла! И джаз поганый, верно?

— Я и сам удивлялся. Я думал, она разборчивая.

— Истинная леди?

— Вот именно.

— Зато теперь бьет кочергой его. Допил фляжку?

— Еще осталось.

— Оставь, пригодится. Пошли.

В свете фонарика галерея оказалась такой зловещей, что сострадательная Ванесса зажгла верхний свет — и зря. Ряды Эмсвортов смотрели из рам с немым упреком. Траут не слышал, как во внезапном вдохновенье герцог сравнил их с экспонатами, украшающими комнату ужасов, но согласился бы с этим мнением. Графы были ужасны, но графини их переплюнули. Все они, как одна, походили на леди Констанс.

— Дай-ка фляжечку, — пробормотал он.

Ванесса ему не отказала, но думала явно о другом. Графов и графинь она не боялась, а все-таки приутихла. Ей казалось, что тут что-то не так.

Говард Чесни совсем недавно ответил ей: «В два ноль-ноль? Заметано», — но шел третий час, а его под окном не было. Кролики были, что там — куницы и летучие мыши, и жучки, и белая сова, о которой говорил Галли, а вот Говарда — не было. Бидж сказал бы, что это очень хорошо; Ванесса бы не согласилась. Да, ей не нравился этот человек, но если его нет, что делать?