Том 7. Эхо
Шрифт:
Да, исчезли апаши-воры, грабители и сутенеры маминой молодости, как исчезли факиры, трамваи, газовые фонари, пелеринки полицейских. Теперь террористы, гангстеры, хиппи, панки. Боюсь, что мама и их полюбила бы, парижане все же…
Но мамы нет. А Париж есть. И в нем тот самый „Городок“, о котором так замечательно написала когда-то Тэффи. Не могу удержаться, приведу несколько строк:
„Это был небольшой городок, жителей в нем было тысяч сорок, одна церковь и неимоверное количество трактиров.
Через городок протекала речка. В стародавние времена звали речку Секваной, потом Сеной, а когда основался на ней городишко,
Местоположение городка было очень странное. Окружали его не поля, не леса, не долины — окружали его улицы самой блестящей столицы мира, с чудесными музеями, галереями, театрами. Но жители городка не сливались и не смешивались с жителями столицы и плодами чужой культуры не пользовались. Собирались жители городка больше под лозунгом борща, но небольшими группами, потому что все так ненавидели друг друга, что нельзя было соединить двадцать человек, из которых десять не были бы врагами десяти остальных. А если не были, то немедленно делались.
Еще они любили творог и долгие разговоры по телефону.
Они никогда не смеялись и были очень злы…“
Вот и я живу в этом, не так уж и изменившемся за прошедшие годы городке. Хотел сказать, живу и не тужу. Нет, тужу. И очень тужу. Стоит ли расшифровывать, по ком и о чем? По-моему, и так ясно.
Вот если бы да кабы…»
Я читал эти печально-безвозвратные строчки 19.01.87 г.
Около пятнадцати часов по парижскому времени в номере отеля «Авиатик» зазвонил телефон. Мужской, подхихикивающий голос сказал:
— Здорово! Узнаешь?
Голос был знакомый, но автора признать я не смог.
— Я Толя Гладилин.
— Теперь узнал.
— Некрасов передал мне от тебя привет.
— Чушь. Я не передавал приветов тебе. И где ты его видел?
— Он у меня работает.
— Вот как! Значит, ты его босс?
— Выходит, так.
— Поздравляю, но приветов тебе не передавал. И что тебе от меня надо?
— Васька Аксенов написал, что ты в очерке о Казакове его приложил. В «Неве» за 86 год. А мы здесь этот журнал получаем.
— Передай Ваське, чтобы он не встретился мне где-нибудь на международном перекрестке: расквашу хлебало вдребезги. Он знает, я это умею.
— За что ты на него так?
— За то, что по его вине на шесть-семь лет из литературы вылетели Фазиль Искандер и Андрей Битов.
— Ты имеешь в виду «Метрополь»?
— Да. Чего тебе еще надо?
— Мне нравятся твои книги.
— Спасибо. Мне твои никогда не нравились.
— Неважно. В здешней прессе я тебя регулярно хвалю. У тебя не было неприятностей по такому поводу?
— Нет. Не замечал.
— Почему тебе разрешают публиковать то, что другим нет? Рука?
— Нет руки. Просто само собой как-то налаживается. Полежит годик, глядишь, и выскочит. Еще есть вопросы?
— Нет.
— Тогда пока.
Сразу и довольно раздраженно перезвонил Некрасову.
— Прости. Но сейчас Гладилин благодарил за привет, который я ему через тебя не передавал.
— А, брось, все мы тут одним миром… Чем я от него отличаюсь?
— Прости, но ни с Гладилиным, ни с Аксеновым я никаких общений не хочу.
— Брось, не делай из мухи…
— Не делаю. Ты для меня — солдат, кровь за родину проливший и меня спасший, и автор пока лучшей книги о Великой Отечественной войне. А Гладилин — аксеновская приживалка и затычка. Знаешь,
как Толя еще выразился? Что ты «у него работаешь».— А я действительно у него работаю.
— Хороший у тебя босс.
— Здесь не выбирают…
— Ладно, прости.
— И ты прости.
Виктор Платонович Некрасов умер 3 сентября 1987 года в парижской больнице от рака легких.
Успел я с цветочками «Стерегущему» — слава тебе господи!
Был конец июля.
Купил красных астр — роскошные, прямо королевские астры попались. И поехал к «Стерегущему». От моего дома до памятника три трамвайных остановки.
Из кингстона — ну, из той дырки, из которой обычно течет вода на этом памятнике, — ничего, конечно, даже не сочилось: водопровод испортился. Таким образом, героические матросы затапливали свой миноносец всухую. Однако народ их не забыл: и без моих астр на выступах памятника было много цветов.
Тишина летнего сквера, которую не нарушают даже гудки автомобилей и шелест их шин по асфальту Кировского проспекта.
Солнце. Мягкие тени на ухоженных газонах.
И впервые в жизни я умудрился прочитать текст на тыльной стороне памятника:
«В ночь на 26 февраля 1904 года из Порт-Артура выслан был отряд миноносцев в море, на разведку. За ночь миноносцы разделились, и с рассветом миноносец „Стерегущий“ оказался вблизи четырех японских миноносцев, вдали были видны еще другие неприятельские суда.
„Стерегущий“ повернул в Порт-Артур, а японцы, обстреливая, преследовали его. Вскоре один из неприятельских снарядов попал в машину „Стерегущего“ и миноносец остался без движения среди врагов, осыпаемый градом снарядов. „Стерегущий“ отстреливался из своих пушек до последней возможности.
Одним из первых был смертельно ранен командир — лейтенант Сергеев. Умирая, он напомнил оставшимся матросам, какая великая слава будет для них, если они погибнут, но не позволят неприятелю овладеть миноносцем. Эти слова умирающего командира глубоко врезались в сердца матросов. Следствием их и был тот бессмертный подвиг, который совершил миноносец „Стерегущий“. Вскоре были убиты и все офицеры: лейтенант Головизнин, мичман Кудревич и инженер-механик Анастасов. Вся палуба миноносца покрылась убитыми и ранеными, которые при качке беспомощно скатывались за борт. Когда японцы спустили шлюпки, чтобы подать на „Стерегущий“ буксир и увести его, по пути ими подобраны были слабые четверо раненых, державшихся за обломки: минно-машинный квартирмейстер Федор Юрьев, машинист 2-й статьи Василий Новиков, кочегар 1-й статьи Алексей Осинин и кочегар 2-й статьи Иван Хиринский. По окончании войны они возвратились в Россию.
На самом „Стерегущем“ из всей команды остались в живых только два человека. Увидя приближение японцев, эти два матроса спустились вниз и, задраив за собою горловины, открыли кингстоны, чтобы утопить миноносец.
Они предпочли героическую смерть японскому плену.
„Стерегущий“, взятый уже на буксир японцами, начал тонуть и вскоре погрузился на дно моря вместе с двумя героями».
Дальше идет список экипажа и:
«Вечная слава героям, павшим в боях за Родину!»
Уже и не знаю, почему Некрасов попросил меня возложить цветы именно к этому памятнику — ведь сам-то он дрался только на суше. В кафе «Монпарнас» почему-то постеснялся спросить. Запомнился только отрывок из нашего разговора: