Том 7. Пьесы
Шрифт:
А, юбилейное платье. Несите его, милочка, туда. Вера, ступай помоги мне, будешь держать зеркало сбоку.
Вера и портниха уходят.
А ты, Евтихий, тоже ступай переодевайся, — я тебе что сказала?
Корнеплодов уходит.
Надя, проследи, чтобы мать твоего отца надела желтый платок и новую кофту с оборочками. (Уходит.)
Надя. Они бабушку хотят превратить в какую-то сказительницу. Миша, тебе нравится мое платье?
Бурьянов. Да, но мне
Надя. Что за тон? В доме праздник, а все злые как собаки. Только что не кусаются. И ты тоже. Поцелуй меня, ведь мы еще с прошлой ночи не виделись.
Бурьянов. Это лишнее.
Надя. Что-нибудь случилось?
Бурьянов. Оказывается, против твоего отца ведется сильная кампания. Сегодня на заседании приемочной комиссии его собираются с треском провалить, причем в это дело впутали и меня. Кричат, что Евтихий Федорович протащил мою повесть потому, что якобы я собираюсь на тебе жениться! Ты понимаешь, чем это пахнет? Семейственность, беспринципность. А Сироткин-Амурский прямо заявил, что моя повесть посредственная, серая, не имеет никакой художественной ценности, а сам я молодой карьерист, Растиньяк и состою у твоего отца в холуях.
Надя. Но ведь это неправда! Какие жестокие, злые люди!
Бурьянов. Злые не злые, а факт тот, что моя повесть стоит под ударом, и я этого не допущу. Я буду за нее драться. Прежде всего надо развеять глупенькую легенду, что я на тебе женюсь и что вообще имею какое-то отношение к вашей семье. А я еще, дурак, послал сегодня поздравительную телеграмму Корнеплодову.
Надя. Миша, опомнись, что ты говоришь! Ты меня больше не любишь?
Бурьянов. Не до любви, милая, на карте стоит вся моя карьера. Это понять надо.
Надя. Подожди. Я не понимаю. Ты от меня отказываешься?
Бурьянов. Надо срочно поправлять дело.
Надя. Ты отказываешься? Да? После того, что между нами было? Как же я теперь буду смотреть людям в глаза? Родителям, ребятам из института?
Бурьянов. Не говори примитивных вещей. И я надеюсь, что у тебя еще сохранилось ко мне достаточно чувства, чтобы не делать мне неприятностей и не давать пищи для нежелательных обобщений. И пожалуйста, не делай из этого трагедии.
Бабушка (входит, переодетая в новое). Ну вот, я пришла показаться. Так будет ладно?
Надя (бросается к ней). Бабушка?
Бурьянов. Не буду вас больше задерживать и надеюсь на твое, в общем, хорошее ко мне отношение. С твоей наружностью ты еще вполне найдешь себе приличного партнера. (Уходит.)
Надя (рыдая). Бабушка… милая бабушка!
Бабушка. Не знаю, что тут у вас случилось, а только знаю, что не нужно было все это затевать в понедельник.
Звонит телефон.
Надя.
Алло? Из приемочной комиссии? Лично? Хорошо, я сейчас позову. (Зовет.)Папочка! Милый папочка! Корнеплодов входит в новом костюме, но еще без галстука. Возьми трубку…Бабушка. Ну как, Евтюша, так ладно? Похожа я на сказительницу? Для юбилея гожусь?
Корнеплодов. Ступай, мать, ступай. Когда надо, тебя позовут.
Бабушка уходит.
Корнеплодов у аппарата. Нет, не собираюсь. Хорошо. Учту. (Кладет трубку. Болезненно.)Ох!
Надя. Что, папочка?
Корнеплодов. Так как я до сих пор не представил своих сочинений, они требуют моего личного присутствия. А если я не явлюсь, то они… Будут решать сами… Ох!.. Я не могу. Я не пойду. Пусть выгоняют. Я болен. У меня юбилей. Я совершенно болен.
Надя. Папочка, выслушай меня. До сих пор я ничего не понимала. А сегодня поняла.
Корнеплодов. Что ты поняла?
Надя. Я все поняла. Папочка, умоляю тебя. Родненький! Старенький мой! Я же вижу, как тебе тяжело. Мне самой так тяжело, так мучительно трудно. Мне сегодня плюнули в душу.
Корнеплодов. Надежда, не пори дичь.
Надя. Я уже давно начала замечать. Только я не верила себе. А сегодня я вдруг как будто проснулась. И все увидела.
Корнеплодов. Что ты увидела?
Надя. Папа, не надо со мной так говорить. Я не маленькая. Прости меня, но я должна тебе сказать все, что думаю. Мы потребители. Папа, пойми, мы только потребители.
Корнеплодов. Что ты этим хочешь сказать?
Надя. Ты же сам знаешь. В нашей прекрасной, удивительной стране все люди трудятся, творят, создают какие-то новые ценности. Материальное, духовные. Дома, симфонии, удивительные машины… А мы… А ты? Что делаешь ты?
Корнеплодов. Я писатель.
Надя. Ах, боже мой, господи, ты так привык называть себя писателем, что сам в это поверил. Ну какой же ты, папочка, прости меня, писатель? Сколько я тебя помню, ты ничего не написал. Да и раньше — тоже. У тебя только шуба и шапка как у Некрасова. А на самом деле ты никто. Ты фикция.
Корнеплодов. А, понимаю. Отцы и дети. Критикуешь? Ну, критикуй, критикуй, я не боюсь критики.
Надя. Не боишься, потому что у тебя нечего критиковать. И если тебя сегодня… уволят из писателей, то это будет только справедливо.
Корнеплодов. Ты думаешь, они меня могут… того? Вздор. Они только требуют, чтобы я представил им свои произведения. Это их право. Что ж, придется писать.
Надя. Если бы я была правительством, я бы тебе платила большие деньги, только чтобы ты не писал.
Корнеплодов. Девчонка! Как ты смеешь так разговаривать с отцом-литератором?
Надя. Я потому так и разговариваю, что ты мой отец. Я люблю тебя и говорю тебе правду, чистую правду.