Том 8. Повести и рассказы 1868-1872

Из вариантов чернового и первого слоя белового автографов можно извлечь некоторые дополнительные данные о Слёткине и его отношениях с Евлампией, а также о реакции Анны на связь сестры с ее мужем. Тургенев смягчил эти эпизоды и фразы, опасаясь, по-видимому, обвинений в цинизме, которые возводились на него даже по поводу «Накануне» и «Первой любви».

Характеристика охотника Викулова в первоначальных рукописях заставляет вспомнить о близости творческой манеры Тургенева в повести «Степной король Лир» к стилю «Записок охотника». Вместо «некто Викулов, из мещан» (с. 225) в беловом автографе было: «некто Викулов, кронштадтский мещанин (почти все тогдашние вольноотпущенные приписывались к Кронштадту)». Уничтожая такие колоритные подробности, писатель стремился к возможно большему сокращению всех эпизодов, не имеющих отношения к центральному образу — Харлову — и к главной сюжетной коллизии.

Особенно много внимания уделил Тургенев разработке юридических и бытовых деталей, невозможность наблюдения и собирания которых он остро ощущал за границей во время работы над повестью. В текст повести были внесены новые подробности, касающиеся раздела имущества Харлова и разрушения им крыши флигеля. Посещавший писателя К. Н. Модзалевский вспоминал: «… Тургенев настойчиво спрашивал меня, как называются поперечные брусья на крыше, на которые кладут кровлю. Я отвечал ему — стропила» (см.: Т сб (Бродский),с. 50). «Стропила», как и многие другие слова, обозначающие части крыши, вошли в текст повести. Специфичность подобных названий была подчеркнута уже в первом эпизоде: Наталья Николаевна, узнав из рассказа Квицинского о разорении крыши дома Харловым, недоуменно повторяет: «Шалёвки… однотёс… выведены». Весь этот эпизод был вставлен в текст белового автографа. Впоследствии при переписывании здесь была сделана сноска, поясняющая специальные выражения. Уточнение деталей быта нашло выражение и во вставленном в эпизод разрушения дома обращении Харлова к Слёткину: «Али закон вспомнил: коли принявший дар учинит покушение на жизнь дателя — то датель властен всё назад потребовать! — Валяй!» (с. 218).

К числу существенных фактических уточнений, сделанных в беловом автографе, принадлежит и исправление первоначального варианта: «О федосеевцах-раскольниках» — на «О хлыстах-раскольниках». Очевидно, справившись о федосеевцах, Тургенев узнал, что хотя они и «беспоповцы», но «богородицы» у них не может быть, и заменил «федосеевцев» на «хлыстов», действительно обожествлявших своих «пророков» и «пророчиц». Возможно, что эта ошибка была писателю указана во время чтений повести в России.

Очень важным и характерным для творческой манеры писателя изменением было изъятие прежнего окончания повести. Уже повесть «Первая любовь» Тургенев в одной из редакций оканчивал беседой слушателей, обсуждающих ее содержание [203] . «Степной король Лир» первоначально завершался аналогичным эпизодом. Вместо заключительной фразы: «Рассказчик умолк — а мы потолковали немного, да и разошлись восвояси» — в черновом и беловом автографах был своеобразный эпилог, составлявший вместе с введением рамку повествования [204] .

203

См.: КийкоЕ. И. Окончание повести «Первая любовь». — Лит Насл,т. 73, кн. 1, с. 59–68.

204

См. вариант к с. 265, строки 41–42 в Т, ПСС и П, Сочинения,т. 10, с. 404–405.

Этот текст был вычеркнут Тургеневым при окончательной доработке повести, вероятно, потому, что писатель не хотел давать непосредственно публицистического истолкования своего замысла, разъяснять его значение. В этом тексте был пояснен политический смысл образа Житкова. В то же время писатель комментировал здесь вопрос о соотношении своего произведения с его литературным прототипом. Он изобразил обмен мнениями, возникший, когда слушатели принялись обсуждать историю Харлова: «Кто-то заметил, что название „Лира“ вряд ли может идти к Харлову, и притом, — прибавил он, — если мы даже допустим, что Анна и Евлампия напоминают Генерилию и Регану — то что же Корделия? Где Глостер, где Кент, где шут, наконец? — Не Сувенир же в самом деле! < …> Хозяин возразил ему, что дело шло не о воспроизведении всех шекспировских образов». Таким образом, как бы предвидя возможные нападки критики, Тургенев возражал на них (обвинения, подобные мнению одного из гостей в вычеркнутом эпилоге повести, были затем предъявлены Тургеневу Н. Н. Страховым). Это публицистическое разъяснение было впоследствии заменено новыми уточнениями в тексте, которые прояснили характер героя и его отношения с дочерьми. Возможно, что решение изъять концовку было продиктовано Тургеневу и критикой друзей. 25 октября 1870 г. А. А. Фет писал И. П. Борисову: «Что касается до „Короля Лира“, то увы! всё тут хорошо и верно, только нет соку — поэзии нет. Это клен без кленовика. Точно философско-эстетическая критика на „Лира“ Шекспира — дескать, вот это что значит — вы поймите, дураки!» ( ГБЛ,ф. 315, карт. 2, ед. хр. 30. Сообщено Ю. Д. Левиным). Мнение Фета, усматривавшего в повести Тургенева избыток элементов эстетической критики, могло стать известно Тургеневу и повлиять на его работу над повестью. Фет был частым собеседником Тургенева, и им неоднократно случалось спорить о Шекспире. В письме от 3 (15) октября 1869 г. Тургенев писал Фету: «… мысленно рисую Вас то с ружьем в руке, то просто беседующего о том, что Шекспир был глупец — и что, говоря словами Л. Н. Толстого, только та деятельность приносит плоды, которая бессознательна». Упоминание имени Толстого в данной связи не случайно. Шекспир составлял постоянный предмет разговоров и споров Толстого и Тургенева, особенно в первый период их знакомства.

«Король Лир» во второй половине XIX века являлся, несомненно, одной из наиболее популярных в России трагедий Шекспира. Мысль об этом произведении неизменно всплывала в сознании русских литераторов, когда речь шла о дочерней неблагодарности или оскорблении достоинства гордого и властного человека. Так, внутреннее сопоставление героя с королем Лиром современники усматривали в комедии А. Н. Островского «Свои люди — сочтемся!» [205] .

Тургенев в юности с подлинника перевел «Короля Лира». Текст этого перевода был уничтожен (см. письмо к А. В. Никитенко от 26 марта (7 апреля) 1837 г.), но трагедия прочно вошла в сознание Тургенева. В статье о «Записках оружейного охотника» С. Т. Аксакова он цитирует отрывок из этого произведения, а в письме к П. Виардо от 18 (30) апреля 1848 г. сравнивает поэта Гервега с королем Лиром. В кругу литераторов Тургенев считался одним из лучших знатоков Шекспира. Ему А. В. Дружинин сообщал с восторгом, что Толстой уже «понимает Лира и пил за здоровье Шекспира» ( Т и круг Совр,с. 202). К Тургеневу же Дружинин обращался за оценкой своего перевода «Короля Лира» ( Совр, 1856, № 12). Тургенев одобрил перевод и особенно вступительную статью (в письме к А. В. Дружинину от 13 (25) января 1857 г.).

205

См.: НекрасовН. Сочинения Островского. — Атеней, 1859, № 8, с. 472; ср.: ДобролюбовН. А. Темное царство. Сочинения А. Островского. Два тома. — Добролюбов,т. 5, с. 52–53.

Шекспир, его герои и соотнесение их с современными типами были предметом постоянных бесед в литературных кружках 1840-1850-х годов. Однако не только от шекспировских образов, но и от других «мировых типов» отталкивался Тургенев при осмыслении человеческих характеров. Жалуясь, например, А. А. Фету в письме от 26 июля (7 августа) 1867 г. на злоупотребления управлявшего Спасским Н. Н. Тургенева, писатель замечал о нем: «…бьет на мое разорение. Правда — за всё сие — он дает мне понятие о новом интересном типе степного Тартюфа, „злополучного страдальца“ — грабителя…» В другом письме о Н. Н. Тургеневе и его жалобах сказано еще более определенно: «… они могут составить отличный материал для лица „степного Тартюфа“, который так или иначе — а уж угодит в одну из моих повестей» (письмо к И. П. Борисову от 12 (24) февраля 1868 г.). Таким образом, сопоставление современного лица с мировым типом представлялось писателю и прежде материалом, удобным для повести; а выражение «степной Тартюф» в применении к Н. Н. Тургеневу лишний раз говорит о том, что действие повести «Степной король Лир» развертывается в родных писателю местах. Отметим также, что тема «русского Тартюфа» была разработана Ф. М. Достоевским в повести «Село Степанчиково и его обитатели» (1859).

Обитатели Спасского, мать писателя и ее окружение (соседи, приживалы, дворовые, крепостные крестьяне) дали Тургеневу, несомненно, основную долю материала для произведения. В формулярном списке действующих лиц повести указаны некоторые прототипы героев. Каждый из этих прототипов представляет материал для характеристики отдельных черт персонажа. Об одном из таких прототипов Тургенев записывает: «Взять несколько черт из Л. И. Беккера, кэтика» (с. 409). Многие имена, упоминаемые в формулярном списке, не поддаются расшифровке (см.: Mazon,p. 117). Исследователь творчества Тургенева И. С. Розенкранц, пытавшийся определить прототипы героев повести «Степной король Лир», по сути дела немного добавил к данным, зафиксированным в формулярном списке и списке действующих лиц. То обстоятельство, что прототипом богатой помещицы Натальи Николаевны — матушки рассказчика — послужила Варвара Петровна Тургенева, мать писателя, видно из формулярного списка, где характеристика этой героини повести лаконична: «Н<аталь>я Н<иколаевн>а. Матушка» (писателю здесь нечего было уяснять и обдумывать — характер был ему хорошо известен). Сомнения не вызывает и прототип управляющего имением Натальи Николаевны Квицинского; это управляющий Спасского-Лутовинова Н. А. Кишинский. Сам Тургенев замечает в формулярном списке об этом персонаже: «вроде К<ишинско>го» (с. 411).

Розенкранц предлагает дешифровку сравнения в формулярном списке, относящегося к Слёткину: «Фигурой похож на Е. К., только красивее». Е. К., по мнению исследователя, литератор и корреспондент Тургенева Елисей Яковлевич Колбасин ( РозенкранцИ. С. Творческая история повести И. С. Тургенева «Степной король Лир». — Slavia, 1934, Rocnik XIII, Sesit 1, с. 48). Прототипом Житкова он считает — едва ли основательно — кулака-мельника Жикина, с которым Тургенев вел тяжбу (там же, с. 49). Неумелый, лишенный деловой хватки, но прочно усвоивший жандармско-армейские привычки николаевской военщины, Житков совершенно не напоминает всемогущего кулака — соседа Тургенева. Харлов в формулярном списке назван Николаем Сем<еновичем> Протасовым. М. А. Щепкин в своих воспоминаниях рассказывает об истории помещика Степана Ивановича Ярышева — хозяина сельца Меркулово (Протасово тож), жизнь которого чрезвычайно близка к истории «степного короля Лира» (см.: ИВ,1898, № 9, с. 920–921).

Представляется, однако, что прототипом Харлова послужил именно Протасов — «Мценский силач», сосед по имению Шеншиных — родственников Фета. А. А. Фет дал развернутую характеристику Протасова в своих мемуарах «Ранние годы жизни» (М., 1893, с. 61–62). Эта характеристика и сведения о Протасове в мемуарах Фета совпадают с очерком личности Харлова, данным в формулярном списке к повести «Степной король Лир», где он уподоблен Протасову. В мемуарах Фета, с одной стороны, и в «Степном короле Лире», с другой, отразились общие обоим писателям воспоминания об их земляке (см. статью: ЛотманЛ. М. Тургенев и Фет. — В сб.: Тургенев и его современники. Л., 1977, с. 45–46).

Некоторые детали повести заимствованы из жизни друзей и собственного опыта писателя. Так, например, Е. П. Ковалевский верил в пророческое значение плохих снов. Н. А. Некрасов писал о нем Тургеневу 21 мая (2 июня) 1857 г.: «… он был очень весел в Париже, да увидал сон, предсказывающий ему смерть, — и на нем лица нет; пусть-де Тургенев приедет со мной проститься — умру скоро!» ( Некрасов,т. 10, с. 339–340). Болезненные ощущения, которые пережил Харлов после страшного сна и которые он счел за предвестия смерти, довелось пережить самому писателю. 24 мая (5 июня) 1869 г. Тургенев писал П. В. Анненкову: «… пять дней тому назад я, лежа в постели < …> почувствовал вдруг нечто вроде сильного сотрясения… и левая рука моя осталась недвижимой, как дерево. Я испугался, стал оттирать ее правою, и хотя минут через пять чувство в нее возвратилось и я ею действую теперь как следует, однако сердце у меня сильно заныло…» Не исключено, что «буйство» Харлова, готового оказать неповиновение властям в стремлении восстановить справедливость, вызывало у Тургенева ассоциации с пережитым им самим конфликтом — его попыткой силой воспротивиться крепостническому произволу, в результате чего против него было возбуждено судебное дело о «буйстве» (см.: ДунинА. «Дело о буйстве» И. С. Тургенева. — ИВ,1912, № 2, с. 629–630; ГастфрейндН. А. Геройство молодого Тургенева. — Литературные вечера, 1912, № 7, с. 514–517).

Сообщая Анненкову об основательной переделке повести «Степной король Лир», Тургенев 15 (27) июня 1870 г. писал: «… я столько переделал, что Вам, пожалуй, придется подвергнуться вторичной corv'ee <принудительной работе> чтения». Рукопись была переслана Анненкову, который «взялся продержать корректуру» (см. письмо Тургенева к М. М. Стасюлевичу от 2 или 3 (14 или 15) июля 1870 г.). Именно потому, что Анненков должен был осуществлять связь с редактором «Вестника Европы», Тургенев запрашивал его 3 (15) сентября 1870 г. о времени публикации повести. От Анненкова Тургенев ожидал и первых сведений об отношении читателей к его новой повести. Молчание его советчика и доверенного лица смущало писателя: «Ваше молчание уж точно может быть названо красноречивым, любезнейший Павел Васильевич; безо всякого с Вашей стороны извещения я понял, что мой старик последовал примеру своих старших братьев — „Бригадира“ и „Ергунова“, и получил полное фиаско у нашей публики», — писал он Анненкову 16 (28) октября 1870 г.