Томас Чаттертон

Сара. Мне едва верится, что все кончилось хорошо. Чего ты только ни наболтал! Господа могли подумать, что у тебя помутился рассудок. Зачем ты писал эти буквы — АБУРИЭЛЬ? Пытался вызвать демона? Я давно подозреваю, что старые книги принесут тебе несчастье.

  (В дверь снова стучат).

Томас. Наверное, пришел врач. (Идет к двери, открывает, кланяется.) Добро пожаловать, сэр. Это наша комната. Ребеночек уже родился, он жив?

Уильям Барретт (заходит в комнату, пристально смотрит на Томаса). Не каждый из тех, кто был призван, остается. Это относится и к заносчивым умникам.

Сара. Томас… Мне стыдно за тебя.

Барретт. Не беспокойтесь, сударыня. Для юноши лучше оставаться тем, кем он хотел бы быть, а не становиться каким-то другим человеком, никому не известным… Ребенок умер, и мать тоже. Помолитесь за них Господу! Я-то знаю, что не врачи выносят такой приговор роженице. (Томасу.) Чем раньше мир для человека темнеет, тем легче человек смиряется с этим — и тогда покидает земную юдоль без сожаления и раскаяния. Красивое — всегда только оболочка, которая быстро облупливается.

Сара. Печальное у вас учение, сэр, — хотя, может, в чем-то вы и правы. Но для Томаса оно не годится: он и так думает больше, чем следует.

Барретт. Глупцу в жизни больше везет; однако осмысленное человеческое лицо есть нечто неповторимое.

Сара. Глаза Томаса — серая бездна, с самого раннего детства.

Барретт (отворачивается от Томаса). Они в самом деле… неприступно глубоки. Однако не будем об этом.

  (Он пододвигает стул к кровати, садится).

Сара. Мы не осмеливались побеспокоить вас раньше, сэр… из-за отсутствия денег.

Барретт. Понимаю. В каждом доме свои неприятности. Исключений тут нет.

Сара. Мы, бедняки, обычно имеем, чтобы защититься от смерти, лишь два-три шиллинга.

Барретт. Врач рад и мелким монеткам: серебро это серебро.

Сара. Дела у нас не всегда шли так скверно. После кончины мужа, учителя, я открыла здесь швейную мастерскую. Томас с восьми лет учился в школе. Его старшая сестра Мэри до недавнего времени помогала мне в работе. Я могла бы отложить деньги. Но прошлая зима, похоронившая Бристоль под завалами льда и снега, принесла нам болезнь. Дочке сильно нездоровилось, пришлось отослать ее из дома. У меня же начали отниматься руки и ноги. Сперва казалось, что недуг этот несерьезный, ведь боли не было, — и я пыталась сама себя вылечить мятой и растительным маслом. Но вскоре я уже не могла держать иглу. Однажды, когда кроила материю, я уронила ножницы. И не сумела поднять. Кто-то из девушек вложил их мне в руку, но я не смогла ими пользоваться. Девушки-швеи захихикали, свекровь высмеяла меня. Доверие клиентов к моим профессиональным навыкам испарилось за одну ночь. Больной — совсем не тот же человек, что здоровый.

Барретт. В постели вы не испытываете страданий?

Сара. Когда лежу, мне кажется, что я влачу жребий камня. Я не ощущаю ничего, кроме тяжести.

Барретт (неуверенно). Речь идет о нарушении, вызванном расстройством нервов. — Постарайтесь понять: человеческий организм редко находится в равновесии. Даже у подростков, которые с надеждой обращают лицо к подвижной дымке еще только предстоящей им жизни и тупо удивляются развитию собственного организма, на коже появляются гнойнички: забитые черным сальные железы. И нам остается лишь недоумевать по поводу причин таких совпадений, таких неудобств.

Сара. Зачем это надо — так думать и говорить?

Барретт. Врач не вправе с неприязнью отворачиваться от каких бы то ни было проявлений жизни. Он повсюду обнаруживает странности, отклонения, безумства Природы — одним словом, чудовищное. И излечение удастся ему лишь в том случае, если он восстановит нарушенное равновесие жизненных соков… Мне нужна ваша моча, сударыня. Пусть Томас принесет мне ее в бутылочке.

  (Поднимается. Выходит на середину комнаты).

Томас. Что вам известно о смерти, сэр?

Барретт. Ничего. Даже меньше, чем ничего.

Томас. Но вы ведь только что были свидетелем двойного exitus’а [6] .

Барретт. Не бойся: может, ее вообще нет.

Томас. Вообще нет смерти?

Барретт. А если она и есть… если есть нечто, что полностью нас уничтожает, превращает всё внутри нас в непробудный сон… тогда оснований для страха еще меньше.

6

Ухода (латинск.).

Томас. Но если тепло улетучится… а тело, возможно, погрузится в сон, будет видеть ужасные сны и больше не проснется… и будет мерзнуть…

Барретт. Я знаю только процесс умирания… Успокойся: то, что мы видим, может оказаться иллюзией. Вина отдельного человека — не верь в нее! Все заранее предопределено: рождение… и потом продолжение рода; все стертые в кровь ноги, все жёлчные и мочевые камни… Тем не менее, каждый делает, что может. О том, в конечном счете, и идет речь. (Он собирается уходить.) Даже вор, болтающийся на виселице, сделал в своей жизни, что мог.

Томас. Но мама выздоровеет?

Барретт. Я обещаю тебе… применить все свое искусство.

  (Уходит).

Томас. Мама… Наступит другое время.

Сара. Оно уже здесь.

Томас. Я имел в виду: лучшее.

Сара. Лучших времен не бывает. Смотри, у тебя появились черные гнойнички: закупоренные сальные железы на носу и на лбу. Это и есть другое время, уже наступившее.

Томас. Почему ты недовольна моим лицом?

Сара. Оно явно что-то скрывает. Признайся, по крайней мере, что ты пытался вызвать духа. Или скажи, что Абуриэль это ложь, не что иное как ложь (так было бы лучше всего), разгорячившая тебе голову. Или — что это незнакомец (ничтожная личность), возможно, имеющий в отношении тебя нечестные намерения. Но даже если это слово — всего лишь ложь, оно означает нечто скверное. А именно: другое время, которое уже началось.