Томас Мюнцер

Вокруг Мюнцера всегда были люди. Случалось, прямо на улице он подолгу говорил о том, какие перемены необходимо осуществить, чтобы устроить жизнь по слову божьему. Разве этого требует священное писание? Мюнцер тут же разбивал все сомнения. Присев на первый попавшийся камень или ступеньку, он учил истинному Евангелию. Всю жизнь следует подчинить принципу общей пользы. Нечестивые, противящиеся этому, не имеют права жить!

Когда Томас оставался один, он работал над начатым еще в Альштедте ответом Лютеру. Острый, беспощадный памфлет до конца разоблачит книжников, которые, обманывая народ ложной верой, помогают угнетателям сохранять свою власть.

Памфлет назывался «Хорошо обоснованная защитительная речь, или Ответ лишенной духа, сладко живущей Плоти виттенбергской, которая обманным образом, украдя священное писание, так гнусно осквернила несчастное христианство».

Доктор Люгнер высмеивает истинный дух веры и, словно фиговым листком, прикрывает бесстыдную ложь библией. Он, тщеславнейший из книжников, с каждым днем набирается все большего чванства. Стоило только Мюнцеру отвернуться от подхалимствующих плутов, как они тут же из бешеной зависти и злобы принялись его травить. Они не поняли настоящей веры и ведут себя, как обезьяны, которые, подражая сапожнику, берутся шить башмаки и только изводят кожу. Они хвастаются знанием библии, намарывают целые книги и твердят все упорней: «Верь! Верь!» — а сами вообще не имеют веры. Никто из них не станет проповедовать, если ему не пообещают сорок или пятьдесят гульденов, а кто поважней, тот требует и двести. Они учат только ради того, чтобы жить припеваючи и наслаждаться почестями.

Черный виттенбергский ворон напустился на Мюнцера за то, что тот презрел мирские блага — падаль, на которой Лютер с удовольствием сидит. Он боится ее потерять и поэтому так снисходителен к сильным мира сего.

Архиплут, корчащий из себя нового папу, науськивает власти на воров и разбойников, но умалчивает об источнике всякого преступления. А ведь главная причина ростовщичества, воровства и разбоя — это наши господа и князья, которые присвоили все: рыб в воде, птиц в небесах, злаки на земле. Все принадлежит только им! Они старательно повторяют беднякам божью заповедь «Не укради!». Сами же дерут три шкуры с бедных пахарей и ремесленников. Но если кто посягнет на господскую собственность, будь то хоть капля, его тут же тащат на виселицу. А доктор Люгнер благословляет палачей!

Многие сейчас радуются, что не надо платить попам налогов, и не видят, что стало в тысячу раз хуже, чем прежде: людей поганят вреднейшими учениями. Лютер низкими уловками защищает тиранов и помогает оправдывать их злодейства. Христос, мол, страдал и нам велел! Носясь со своим гнусным смирением, Лютер учит покорности властям. Он не хочет приняться за князей, хотя они заслуживают кары больше, чем остальные.

Всеми силами старается он отпугнуть людей от учения Мюнцера, говоря, что оно бунтарское. Бунтарское? Господа сами виноваты, что народ их ненавидит. Они не хотят уничтожить корень всякого возмущения. «А если я это провозглашаю, то я бунтарь! Пусть так и будет!»

Выступить против Мюнцера на широком публичном диспуте Лютер боится. Он не желает, чтобы его называли гонителем правды, и подталкивает вперед князей. Пусть они преследуют бунтаря Мюнцера!

Отче Пролаза любит твердить о своем простодушии, а поступает, как хитрый лис. Он предпочитает действовать исподтишка. Он вообще поносит только тех, кого выгодно, правителей же не трогает и пальцем. Он обманул людей ложной верой, а теперь, когда надо исправить положение, не делает этого и пресмыкается перед князьями.

Памфлет писался очень остро. Беспощадные обличения сменялись разящей насмешкой. Но через все эти гневные, грубые, язвительные и блестяще написанные страницы красной нитью проходила мысль о том, что народ, раскусив нового папу, не даст ввести себя в заблуждение, поднимется на борьбу с. тиранами и добьется свободы. А таких, как Лютер, ждет заслуженная кара.

«Тебя, доктор Люгнер, — кончал Томас «Защитительную речь», — постигнет судьба пойманного лиса. Народ станет свободным, и один лишь бог будет над ним господином!»

Стояли горячие дни. Работа над памфлетом, проповеди, сходки, подготовка решительного выступления против засилья толстосумов — всему этому Мюнцер отдавался самозабвенно.

Вместе с Пфейфером он составлял требования, чтобы предъявить их магистрату. Власть принадлежит общине. Она избирает новый, Вечный совет, который будет во всем руководствоваться божьим словом. Община следит, чтобы соблюдался принцип общей пользы. Ни один человек, запятнавший себя корыстолюбием, не допускается к власти. Никакие перемены, от кого бы они ни исходили, не будут терпимы, если они не ведут к еще более полному осуществлению принципа общей пользы. Совет вечен, но его члены могут быть в любое время сменены, коль начнут они зазнаваться и себя считать господами. Никого нельзя против воли выбрать в совет. Каждый советник, чтобы не было повода грабить город, получит жалованье. Но если он станет попирать право, то его ждет смертная казнь.

Несдобровать тем, кто попытается мешать введению новых порядков. Члены магистрата, вероятно, не согласятся с этими статьями. Как с ними поступить?

Церковь испокон веков подвергала непокорных отлучению, превращала их в отверженных, с которыми никто не должен был делить ни хлеба, ни крова. Разве народ имеет меньше права, чем церковь? Своих врагов он будет наказывать «светским отлучением»! Еще во времена «Башмака» крестьяне с презрением отворачивались от тех, кто отказывался вступить в их тайный союз. Погаснет у отступника печь — соседи не дадут ему огня, никто не придет к нему в дом на крестины, а когда он сдохнет, его не станут хоронить.

И в Мюльхаузене община не будет поддерживать никаких отношений с теми, кто не одобрит новых порядков! Магистрат доживает последние дни. Действовать надо немедленно и без колебаний!

Вести с юга наполняли сердце радостью. У границ Швейцарии начались крестьянские волнения. Ночью на полях неизвестные поджигали копны хлеба, которые как десятина предназначались церкви. Горели овины. В штюлингенских землях вспыхнул настоящий бунт. Жители нескольких деревень отказались повиноваться. За короткий срок собралось шестьсот человек. Отряд возглавил бывший ландскнехт, опытный в военном деле.

Вот они, первые зарницы!

Вальтин Эмен женил сына. В понедельник, 19 сентября, дом у Верхнего рынка наполнился гостями. Свадьбу играли весело и шумно. Хозяин не жалел ни пива, ни вина. Гуляй, честной народ! За столом было много пьяных. Одни горланили разудалую песню, другие спорили. Захмелевший Каспар, судейский писарь, привязался к бургомистру с попреками. Родеман, человек заносчивый, резко его оборвал. Возмутившись, Каспар высыпал на голову бургомистра кучу ругательств. Родеман кликнул стражу, приказал схватить обидчика и запереть его в Большой подвал.

Весть об этом мгновенно облетела Мюльхаузен. Бургомистр осмеливается, как и в прежние времена, чинить самоуправство! Дело, разумеется, не в Каспаре. Если он виноват, то будет наказан. Но никто не может быть брошен в тюрьму, если его проступок по закону карается только штрафом. Сколько сил стоило горожанам обуздать своеволие бургомистров, а теперь Родеман снова принимается за старое!

Мюнцер и Пфейфер были единодушны. Этого нельзя спускать! Пора!

Стражу оттеснили. Ахтманы потребовали ключи от подвала. На улице Каспара встретили криками торжества. Он не понимал толком, что происходит, и оторопело смотрел на окружающих. Почему ему не дали погулять на свадьбе?