Тонкий лед

Дрова горели ровно, облизывая закопченный чай­ник до самой крышки. Он шипел, нагреваясь, вода в нем начинала бурлить, клокотать на все голоса.

— Странная штука — жизнь! Пока человек коптит бе­лый свет — ни хрена не ценит, а приходит последний час — волком воет, чтоб хоть на минуту жизнь продлить,— покрылось испариной лицо Александра Ивановича.

— Ты это о чем? — повернулся к нему Касьянов.

— Знаешь, я никогда не дрожал за свою шкуру. Ни на войне, ни в зоне никто не назвал трусом. А тут... Сам себе не поверил. Все понимаю, но такое не могу объяснить,— крутнул головой Соколов, добавив,— даже вспомнить совестно. Хотя, чего там, все —живые люди, а в жизни чего не случается?

— Что тебя точит? Поделись,— предложил Федор Дмитриевич и, подкинув сушняк в костер, повернулся к Соколову, приготовился слушать.

— Был у меня на зоне пахан фартовых. Я о нем говорил частенько. Громадный мужик, оттого и кликуху имел соответствующую — Медведь. Весь в шерсти как настоящий зверюга. Силища у него была нечелове­ческая. Боялись его все. Уж не говорю о зэках. Охрана икать начинала, завидев пахана на пути. Овчарки от него пятились. Да и мне не по себе становилось при встрече с Медведем, хотя виду не подавал. Но пахан это чувствовал и часто доставал меня. Особо бесили нас фартовые законы, которые воры держали в зоне. Они бойкотировали подъемы, переклички, работу, а еще считали западло отвечать на наши вопросы. Мы для них были лягавыми, вроде мусора под ногами. Сколько ломали мы Медведя и фартовых, ничего не получалось. Везде облом.

— Ты его в другую зону сбросил? — спросил Фе­дор Дмитриевич.

— Кто бы его взял? Кому он нужен? На него толь­ко глянь, голова в плечи сама прячется поневоле.

— Так он и теперь у тебя? — спросил Егор.

— Нет! Столько я не выдержал бы, да и он... На зоне не может быть двух хозяев. Кто-то должен уйти навсег­да. Вот и пошла меж нами «ломка». Кто кого одолеет?

— Но у тебя — власть! А у него? — выдохнул Егор.

— У Медведя в своем бараке власть была неогра­ниченной, и слушались там только пахана, меня не замечали. Вот это и взбесило, что мои распоряжения в фартовом бараке не выполнялись.

— И что ты с ними сделал?

— Всех выгреб на работу, но не на деляну, а на подготовительные и погрузочные работы, чтоб легче было видеть, кто вкалывает, а кто сачкует. Соответ­ственно выработке кормили их.

— Медведь, небось, целыми днями дрых?

— Ну, да! Три дня за ним наблюдал. Он, козел трех­этажный, облюбовал себе бревно и все время на нем просиживал, ждал, когда его жопа корни пустит. А остальные пахали. Не гляди, что фартовые, жрать всем хотелось. И только решил я Медведя отправить на деляну с самого утра, как ночью он исчез из барака.

— В бега ударился?

— Не просто в бега, а в перебежчики. Там у нас за Атосом стало намывать морем песчаную косу. Она все дальше уводит от островка. Поначалу была малень­кой, а теперь метров на сто пятьдесят-двести к рейду убегает. От нее до судна, ставшего под погрузку, уже можно доплыть при желании, но только летом. Зимой в том месте — своя сложность: слишком тонкий лед. По нему не подойти к судну, не ступить. Крайне опас­но. Все зэки были наслышаны, сколько мужиков там погибло. С виду тот лед прочным смотрится, а ступил на него, и все. Там под ним внизу теплое течение. Оно хватает, закручивает в воронку, затягивает под лед, и уже не вытащить, не спасти. Но Медведь верил в свою удачу. На рейде в то время греческое судно стояло. К нему навострился пахан.

— А если б не взяли?

— Видишь ли, я тоже по наивности так думал. На деле все иначе оказалось. Мы не знали, что фартовые всех государств свободно общались меж собой на своем эсперанто. И если зэку надо было смыться, он малевал на сортименте ничем не приметный знак в ви­де креста. Для надежности такое вырубалось на сор­тименте. Означал тот знак «примите ради Бога». С суд­на отвечали тремя короткими гудками. Это означало, что послание нашли, поняли, принять согласны.

— А отказать могли?

— Конечно, но о таком даже я не слышал.

— Так значит, все-таки сбегали? — переспросил Егор Соколова.

— Как думаешь, за что моего предшественника выг­нали с работы? За побег! Но я не хотел его участь разделить и сам вместе с охраной пошел в погоню. А зима стояла! У Медведя из зоны три пути имелось: один—удрать в Поронайск, другой — за рубеж, тре­тий— примориться на Курилах, а по весне смыться с рыбаками на материк. Весь вопрос был в транспор­те. Я понимал, пахан захочет завладеть нашим кате­ром, и всегда на нем оставлял дежурного охранника, конечно, вооруженного. Но пахан сумел подойти тихо. Охранник дремал. Медведь убил его спящим. Но тут из рубки выскочила овчарка, подняла шум. Успела при­хватить пахана, пока тот не пырнул ее ножом в бок. Медведь попытался завести катер, но не смог. Собака здорово повредила руку. Сил у него не стало. Медведь побежал к судну по косе, надеясь, что, заметив его, подойдет поближе. Но греки не стали рисковать, а мо­жет, приметив погоню, не захотели неприятностей и остались стоять на якоре. Я вместе с начальником охраны бежал впереди и ближе всех оказался к Мед­ведю. Крикнул ему, чтобы вернулся. Он продолжал бежать и уже успел заскочить на опасную грань тонко­го льда. Начальник охраны выстрелил по ногам. Пахан еще пробежал несколько шагов и упал. Под ним хру­стнул лед. Медведя тут же затянуло в море. Я только приметил руку, метнувшую в нашу сторону нож. Он не достал никого, да и мы поспешили к берегу.

— Вы его нашли?

— Через три дня Медведя вынесло море на го­родской пляж. Прошло уже много времени, а вот в последние дни все снится мне Медведь. Даже дома нет от него покоя. Только задремлю на диване, пахан из кухни с ножом ко мне идет. И все грозит урыть как падлу. Не только внешне узнаю, но даже запах его чувствую.

— Нервы шалят! — пожалел Соколова Егор.

— А может, бухнул лишку? — усмехнулся Касьянов.

— Ни в одном глазу! — возмутился Александр Иванович и продолжил,— лег вечером на диван, га­зету хотел прочесть, и заснул. Уж и не знаю, сколько спал, но опять Медведь привиделся. Я во сне понял, что нет пахана, утонул, и отвернулся лицом к стене, послав фартового. А минут через десять жена разбу­дила и спрашивает, почему кухонный нож рядом со мной на диване лежит, острием в бок направлен. Гля­нул, и почему-то холодно стало. Вот тебе и приве­дение.

— А как же твоя овчарка подпустила его? — уди­вился Касьянов.

— В то время сын повел ее во двор выгулять,— вспомнил Соколов.— Смешно сказать, но я стараюсь не оставаться дома в одиночестве. Извел Медведь, собаки он не боится. Стоит мне прилечь, пахан то с шилом, то с ножом возникает. Точит «перо», а сам так мерзко ухмыляется и все примеряет лезвие на ладонь, словно прикидывает, хватит ли прошить меня насквозь? Даже дрожь пробирает!

— Все время его во сне видишь?

— Это раньше так было. Теперь воочию как вас обоих. Иногда натыкаюсь на него, отскакиваю в ужасе, а жмур хохочет. Я жене признался. Привела врачей. Они меня прослушали всего, обстучали. Глаза смотре­ли, выворачивали наизнанку. Все анализы взяли. При­знали нормальным, полноценным мужиком и посове­товали почаще отдыхать и высыпаться. Больше ника­ких рекомендаций, ни одной таблетки не прописали.

— А на зоне он к тебе приходит? — спросил Кась­янов.

— Нет, в кабинете не решается возникнуть.

— Давно он тебя мучает?

— Давненько. И не знаю, как от него избавиться? Поверишь, жена теперь все ножи под замок прячет. Даже стыдно.

— Ее, женщину, понять можно: боится за тебя.

— Ну, а мне вы не верите?

— Знаешь, Саш, верю. Пока сам этого не пережи­вешь, трудно все это представить,— признался Кась­янов.

И вдруг все трое невольно оглянулись на звук тяже­лых шагов. На них двигалась громадная лохматая тень.