Тонкий лед

— Медведь! — выхватил из костра горящий сук Егор и, подняв в руке над головой, хотел швырнуть его в тень, но не достал.

Тень подошла к суку, обнюхала и, фыркнув, свер­нула в кусты, обратно к реке.

— Я и о пистолете забыл! Завалить стоило зверя! Во, был бы трофей! И мяса на всю зиму хоть зава­лись! — опомнился Соколов.

И тут же все трое услышали раскатистый, гулкий смех, никак не похожий на звериный.

— Кто это? — дрогнул голос Егора.

— Медведь,— еле слышно ответил Александр Ива­нович.

— Зверь или приведение?

— Хрен его знает! — вытер вспотевший лоб Кась­янов и до самого рассвета никто из троих не пошел в палатку.

Все дождались утра у костра. Никто теперь не сме­ялся над Соколовым, все возвращались в город под впечатлением увиденного и пережитого. Оно осталось необъяснимым и легло тяжестью на души.

Первым из машины выскочил Егор. Ему мужики по­дали на плечо мешок с кетой и, пожелав удачного вы­ходного, поспешили уехать.

Егор не успел нажать на кнопку звонка, как Мария Тарасовна открыла дверь и, улыбаясь, пропустила зятя в прихожую.

— Возьми рыбу,— подал он мешок теще.

— А нам с тобой письмо пришло. От Ольги,— ра­довалась женщина, не скрывая.— Поступила она в свой институт. Уже студентка первого курса!

— Где письмо? — заторопил тещу Платонов.

Та вытащила его из кармана халата.

«Привет вам, мои предки! Вот я и поступила в свой институт. Уже на лекциях сохну. Конечно, нас тут не поштучно, кубометрами мерить можно. В аудитории ногу поставить негде, полно народу, но это поначалу. Потом все утрясется. В институте мне все нравится. Дома тоже порядок. Дышим клево. Никто никому на мозоли не давит. Все заняты. У меня — своя комната, большая. В ней все есть, даже компьютер и музыкаль­ный центр, телевизор и телефон. Отчим, едва я при­ехала, подарил мобильник и сказал, чтоб я ни в чем себя не ограничивала и не урезала, что потребуется, говорила бы тут же. Я, помня твое, постеснялась про­сить у них сразу, тогда они посадили меня в машину и повезли по магазинам. Набрали всего, даже боль­ше, чем я хотела. Теперь мне и желать нечего, все имею! Вот это жизнь!—дрогнули руки Егора, но он продолжал читать письмо.— Знаешь, как меня здесь встретили? Как королеву. Стол накрыли, отродясь за таким не сидела! Тут тебе и перепела, и куропатки в польском соусе, осетрина заливная и молочные поро­сята. Я не знала, что с чем есть и чем запивать. Отчим с мамой держат двух домработниц. Оно и понятно: коттедж в четыре этажа надо содержать в порядке. Вот они и стараются. Наши в городе считаются людь­ми из высшего общества. Я теперь тоже к ним причис­лена. Мама возит меня по парикмахерским делать укладки, маникюр и педикюр. Одевают только в луч­ших магазинах. А какие купили украшения! На меня теперь не только студенты, ректор оглядывается. Уже не покупаю как раньше пирожки с капустой и картош­кой, беру только свежие пирожные и кофе. Вечером, после занятий, сажусь за компьютер вместе с препо­давателем. Его наняли специально для меня. Он мною доволен, хотя сначала компьютер показался слишком сложным. Теперь я нашла с ним общий язык. Он, как бабуля, поначалу капризничает, фыркает, упирается, но потом все равно уступает...»

Мария Тарасовна, услышав о себе, растрогалась, поднесла платочек к глазам. Слушала, затаив дыха­ние, боясь пропустить даже одно слово, хотя десять раз успела прочесть письмо. Все его слезами зака­пала.

«...Папка! Если б ты меня теперь увидел! Я как Золушка, попавшая из хижины во дворец! Здесь все иначе. Меня утром не выдергивает из-под одеяла баб­ка, а поет соловей вместо будильника, потом по всей спальне загорается «северное сияние» и нежная му­зыка льется со всех сторон как теплый душ.

Меня здесь никто не обижает и не обзывает, ничем не попрекают. Я вижу, как счастлива моя мама. Она совсем не изменилась с тех пор, как ушла от нас. И самое дорогое, что она никого не ругает и ни в чем не винит. Мне просто и легко здесь. Конечно, твоя ма­териальная помощь мне не понадобится. В этом я уве­рена.

А как вы живете? Все по-прежнему? Без изменений и новостей? Вот эта серая тоска и выдавила с Саха­лина меня! Он так и остался в памяти: серое небо над головой, серый песок под ногами, серые люди вокруг и один на всех занудливый серый дождь, изматываю­щий, бесконечный. Как я счастлива, что все это оста­лось далеко позади!

Здесь у нас много солнца, и люди настоящие, улыб­чивые, добрые и теплые. Как мне вас жаль. Как хочет­ся вытащить обоих на яркое солнце, чтоб ожили и по­радовались...»

— Эх, дурочка! Не то солнце, что в глаза светит, а то, что душу греет! Погоди хвалиться, не оглядев­шись, как бы крылья не подпалило ненароком,— вздох­нула Мария Тарасовна.

— Ладно, мать, хорошо Оле. Давай хоть за нее порадуемся! Дай Бог ей прожить свое легче, чем нам привелось.

— Сынок, а тебе вчера звонили. Какая-то женщина спрашивала. Все хотела поговорить и увидеться, но я не знала, где ты, и ничего не могла ей подсказать. Не знала, когда воротишься.

— Зачем я ей? —удивился Егор, копаясь в памяти.

Кто же мог заинтересоваться им? Он перебрал всех женщин, недавно отбывших сроки и вышедших на волю. Нет, ни одна из них не могла позвонить. Не было по­вода, да и номер домашнего телефона зэчки никак не могли узнать. «Выходит. Кто-то из наших сотрудниц звонил. Что им от меня нужно? Тем более в выходной день? Странно!» — недоумевал Платонов.

Он едва успел умыться, как в комнате громко заз­вонил телефон.

Егор поднял трубку, будучи уверенным, что звонят из зоны.

— Слушаю,— сказал устало.

— Егор, здравствуйте! — услышал женский голос.— Это я, Зоя. Не узнали, не вспомнили? А я никогда не забуду Вас. Помните, Вы помогли мне перейти на ра­боту в хлеборезку. До того я работала на складе. Вко­нец простыла и надорвалась. Все женщины смеялись надо мной, даже когда пластом легла, они не верили. Вы вступились и помогли, дали возможность дожить до воли. Иначе сдохла бы на складе и не увидела бы своих.

— Простите, я не припоминаю Вас. Да и устал очень. Ничего особого Вам не сделал. Вышли на сво­боду, живите счастливо. Пореже вспоминайте зону,— хотел положить трубку.

— Егор, я хочу увидеть Вас! — прозвенело в ухо.

— Я не могу сегодня, как-нибудь созвонимся. Те­перь ни до того,— злила женская навязчивость.

— Когда могу позвонить Вам? — услышал в ответ.

— Не вижу смысла в этой встрече,— сморщился человек.

— Я не задержу надолго.

Платонов понял, от встречи не отвертеться и на­значил ее на вечер.

Они встретились в маленьком полутемном кафе. Женщина ждала Егора за столиком и сразу увидела его. Встала навстречу, улыбаясь:

— Это я побеспокоила Вас! — сказала, краснея, и пригласила за стол.— Вы так отказывались, будто я предлагала что-то неприличное. Неловкое положе­ние, мне никогда не приходилось навязываться, а тут иного выхода не увидела.

Егор тем временем рассматривал женщину. Со­всем недавно она вышла из зоны, но уже сейчас ничто не напоминало в ней зэчку. Скромно, но прилично одета, ни следа небрежности. Аккуратная укладка и маникюр подтверждали, что Зоя привыкла ухажи­вать за собой.

— Егор, я и не потревожила бы Вас, поверьте, но кому доверишь свою боль, ведь осмеют, узнав, что не­давно из зоны.

— А что собственно случилось? — оглядел фигуру женщины, красивую грудь, округлые плечи, тонкую та­лию. Все это тщательно скрывалось в зоне под грубой спецовкой.

— Мачеха прибрала к рукам все еще при жизни отца. Естественно, и квартиру тоже. Выписала меня, как только я попала в зону. А мне теперь некуда деваться. Живу у подруги, но у нее семья, дети. Как вернуть свое?