Топ и Гарри (ил. П.Парамонова)

— У нас есть.

— Хорошо. Это настоящие слова. Гарри мог бы сразу об этом сказать, тогда моя жена не стала бы бесноваться и свою кочергу она бы сунула в печку, вместо того чтобы испытывать ее прочность на спине мужа.

Матотаупа с удивлением выслушал последние слова.

— Мы придем, — сказал он и повернул коня, чтобы ехать за Джимом и Харкой.

Скоро они подъехали к блокгаузу. Джим был так слаб, что сам идти не мог и позволил внести себя. Ему ничего не надо было, кроме воды, тепла и покоя. Он не припоминал другого случая, когда был бы в столь плачевном состоянии. Матотаупа занялся расчетами с хозяйкой. Он дал ей несколько серебряных долларов, и она смотрела на них круглыми глазами, ведь Джим едва ли был способен много съесть или выпить, а индейцы вообще не пьют вина.

Джим получил удобное место вблизи очага. Матотаупа ухаживал за ним с заботливостью брата и умением врача. Раны гноились и заживали медленно. Целую неделю Харка был предоставлен самому себе. Он не ел ничего, что готовила женщина. Он не обращал никакого внимания на Джима и очень мало говорил с отцом. День за днем он обследовал окрестности, иногда верхом, иногда пешком. Он ловил рыбу, подстрелил несколько мелких животных, а однажды даже антилопу и добывал себе все, что нужно для поддержания жизни. Он собирал хворост, разжигал костер и приготавливал на угольях обед. На ночлег он возвращался в блокгауз. Только когда разразилась непогода, несколько дней бушевала метель и сыпался град, он отсутствовал целых три дня, а потом появился, но вовсе не для того, чтобы прибегнуть к спасительному крову, а лишь показать, что он жив. После бури он и ночи стал проводить вне дома. На другой стороне реки он выстроил себе снежную хижину, покрыл пол в ней бизоньей шкурой и ночевал там. Он притащил с реки кусок льда и, прорезав дырку в стене хижины, вставил его. Лед слегка пропускал свет. Харка иногда разжигал здесь небольшой костер и, завернувшись в бизонью шкуру, мог спать, не опасаясь замерзнуть. Приходя в блокгауз, он держался в стороне от Бена и его жены и только иногда разговаривал с их дочкой Дженни. Она была ему противна, во-первых, потому, что блондинка, во-вторых, потому, что болтлива, но через нее он мог узнать все, что его интересовало. Он слышал о всех разговорах ее отца и матери, узнал, что родители ее не любят. Иногда он встречался с Дженни в загоне для коней, устроенном с южной стороны дома. Она каждый раз замечала, когда он заходил туда, и тут же прибегала к нему и заводила разговор. Харке было четырнадцать лет, девушке — лет семнадцать или восемнадцать, и все же Харка был гораздо смышленее ее.

Однажды утром, когда Харка поил коней, она сидела на заборе и смотрела на него, хотя юноша и не обращал на нее внимания.

— Летом, Гарри, здесь будет весело. Может быть, ты заедешь посмотреть?

Индеец не отвечал.

— Джим скоро поправится. Он уже может говорить и хочет взять у моего отца под проценты деньги.

Индеец не отвечал.

— Сколько лет Джиму?

— Спроси его.

— Он сказал, что он сам не знает.

— А откуда должен знать я?

— Джим женат?

— Спроси его.

— Я не буду спрашивать, иначе он что-нибудь подумает. Ты не хочешь помочь нам заготовить дров, Гарри?

— Нет.

— Ты настоящий бродяга. Ты просто цыган.

Индеец не ответил, но и не ушел. У него было такое чувство, что девушка хочет сообщить что-то важное. Несколько дней назад блокгауз посетили белые на измученных конях. Харка изучил их следы. Один из них прибыл с запада и отправился на восток.

— Ты бродяга, ты не хочешь на лето стать скаутом — разведчиком?

— А для кого?

— Южные Штаты потерпели поражение. Самое позднее этим летом наступит мир — и тогда можно будет строить железную дорогу.

— Если кончится война, то найдется достаточно людей, чтобы быть скаутами.

— Правильно. Для нас важнее другое.

— Что же?

— Золото.

— Мне не нужно ваше золото.

— Наше золото? Ах, если б оно было наше.

— Чье же оно?

— Горы. А гора молчит или рычит.

Харка повернулся вполоборота к девушке, однако так, чтобы она не видела его лица.

— Отец сказал, что он никогда больше не пойдет в пещеру, да и у Джима охота пропала — сыт по горло.

— Что же, и отец был в пещере? — Харка постарался, чтобы вопрос прозвучал безразлично, даже несколько иронически, но ему не вполне удалось это.

— Да, два года тому назад, — ответила она, не заметив интереса Харки. — Два года назад он был в пещере. Страшное дело, скажу я тебе, — путаные ходы, вода, тьма. Там-то он и встретил Джима.

— Ты говоришь — два года?

— Да, весной. Снег тогда уже почти стаял.

Харка усилием воли скрыл свое волнение и спокойно гладил коня.

Девчонка была довольна, что молодой индеец так долго с ней разговаривает. Ей показалось, что она наконец-то нашла тему, которая может его заинтересовать. Кроме того, ей было любопытно, не знает ли и он чего-нибудь об этой пещере и золоте. О золоте, которое отец и Джим без конца ищут. Она резко изменила тему разговора.

— Топ и ты — вы из рода Медведицы?

Харка с удовольствием пнул бы девчонку ногой, ведь она коснулась самой больной его раны, но сдержался.

— Зачем тебе это знать?

Девчонка ответила не сразу:

— Летом туда направится карательная экспедиция. Это род Медведицы в прошлое лето отравил изыскателей.

— Итак — война!

— Что значит — война? Карательная экспедиция?

— Свободных воинов никто не может карать. Со свободными воинами воюют.

— Ах, у тебя есть свои взгляды. Ты индсмен и им останешься… Проклятый дакота.

— Хау.

— Отравители! Мерзавцы твои сиу! Их нужно давить, говорит мать!

— Ну и иди к матери, там тебе и место. — Харка взял лыжи и направился в прерию. Он взял с собой и копье, которое сделал сам.

Девушка показала ему вдогонку язык, бросила взгляд на потемневшее небо и направилась к ворчливой матери готовить дрова.

Этот день начинался ясным, золотисто-красным рассветом, но когда молодой индеец покидал блокгауз, на небе появились темные облака, они сливались, образуя огромные тучи, которые тянулись к солнечному диску. Харка поспешил к своей хижине, чтобы добраться до нее раньше чем начнется снежная буря.

Однако не прошел он и половины пути, как налетел шквал, закрутились снежные вихри. Чтобы укрыться от страшного ветра, Харка спустился на склон холма и дал себя занести снегом. Копье он поставил вертикально. Это было принято у воинов, если люди неожиданно попадали в метель. Если случалась беда, торчащее из снега копье позволяло легко отыскать пострадавших.

Через несколько часов буря улеглась. Солнце склонилось к горизонту и милостиво освещало бесконечную равнину, покрытую ослепительно белым снегом. Харка выполз из-под сугроба, отряхнулся и, проваливаясь в глубокий снег, двинулся к своему убежищу. Ориентиром для него служила река, на берегу которой чуть выше по течению, у небольшой рощицы находилась хижина.

Когда Харка достиг своего жилища, он прежде всего посмотрел, нет ли у входа следов непрошеных гостей. Но и следы, и самый вход — все занесло свежим снегом. Солнце уже село, когда Харка, убедившись в отсутствии поблизости людей, принялся откапывать вход. Добрался до плотного куска снега, служившего дверью, и стал осторожно отодвигать его. В хижине было тихо. Глаза Харки, привычные к темноте, постепенно различили и очаг, и постеленную бизонью шкуру. Но он заметил и нечто новое. Это были скрещенные ноги индейца, присевшего на корточки.

Харка отпрянул, схватился за револьвер.

— Выходи вон! — сказал он на родном языке.

— Заходи ты, — услышал он ответ тоже на языке дакота.

Голос этот Харке был слишком хорошо знаком.

— Четан!

— Харка — Твердый Как Камень, Ночной Глаз, Убивший Волка, Преследователь Бизона, Охотник На Медведя!

И наступило молчание.

Харка ждал: что же будет дальше? Четан был его лучший друг в роде Медведицы. Он был всего на несколько. лет старше, и, когда Харка был вожаком Союза Молодых Собак, Четан был вожаком юношеского союза Красных перьев. Четан расположился в его снежной хижине, — значит, он сначала выяснил, кто ее хозяин.