Топографии популярной культуры

Кроме спортивной столицы, Казань также претендует на статус одного из центров исламского мира: так, в 2014 году здесь реализуется проект «Казань – столица тюркского мира», в рамках которого город собирается принять фестиваль «Тюрковидение-2014» – аналог Евровидения для тюркоязычных стран. Кроме того, уже много лет в городе проводится ряд крупных мероприятий мусульманской культуры (фестиваль тюркского кино «Золотой Минбар», театральный фестиваль тюркоязычных народов «Науруз»).

Трансформация Казани, особенно в период подготовки и проведения Универсиады, в риторике республиканской власти фигурировала в основном как нормализация и модернизация города и региона. Так, по словам мэра города Ильсура Метшина, Универсиада позволит избавить Казань от «налета провинциальности» и придаст ей облик «цивилизованного европейского города» (Метшин И. Р.: «На Универсиаде мы должны показать новую Россию» 2012). Среди качеств «европейскости» города прежде всего выделялись его «технические» характеристики как консюмеристского пространства (чистота, безопасность, наличие соответствующих «европейским стандартам» рекреационных зон, гостиниц и торговых центров) и замалчивались социальные (разнообразие публичных пространств, низовая гражданская активность, участие жителей в обсуждении городских проблем и т.д.). Эстетизация этих ландшафтов осуществлялась преимущественно через практики исключения, изгнания или ликвидации нежелательных элементов из городской среды. Так, в Казани были реализованы программы по «работе» с нищими и бездомными (Идиятуллин и Афанасьев 2013), отлову бродячих собак (которые, вопреки заявленным целям, зачастую жестоко уничтожались прямо во дворах на глазах у их жителей) («Универсиада-2013 требует жертв» 2013; Галиндабаева 2014) или отбуксировке «несоответствующего внешнего вида» машин на штрафные стоянки во время Универсиады (Сладков 2013).

Легитимация этих и предшествующих им практик осуществлялась в официальной риторике, как правило, через апелляцию к идеям общего блага и ценностям чистоты и безопасности. Так, в частности, в ответ на обвинения активистов в засыпке северного берега Казанки, уничтожении всей прибрежной зоны, сложившихся экосистем и редких видов растений, вызванных строительством стадиона «Казань-Арена», власти приводили мнения отдельных экологов о вреде существовавших там болот как рассадников комаров и болезней в городе (Минвалеев и Макаров 2009). Другим примером подобной риторики можно считать обоснование городской властью строительства Гребного канала в центре города на берегу озера Кабан, предполагавшего снос частных домов, расположенных на этом месте. Согласно ей, жители «Шанхая» сливают бытовые отходы прямо в озеро и не заботятся об экологической обстановке, в то время как строительство объекта Универсиады позволило бы очистить озеро от вредных отложений (Дынник 2009).

Кроме стратегий очищения власти города активно использовали стратегии бьютификации (украшения) будущих пространств Универсиады, включавшие практики маскировки (строительство однотипных заборов, заслоняющих «несовременного» вида частные дома, зеленые насаждения и реставрацию фасадов домов вдоль универсиадских и туристических маршрутов (Павлова 2012; Хисамова 2014b)) и частичного включения прежде исключенных смыслов в культурный городской ландшафт. В частности, в 2012 году была принята программа реновации Старо-Татарской слободы, исторического места поселения татар, которая, несмотря на неоднократно предлагавшиеся ранее проекты ее возрождения, оставалась до этого времени без внимания властей. Как заметил один из информантов, одной из причин такого забвения были факты возникновения этого места, напоминавшие татарам о болезненных страницах в их истории (квартал возник после взятия Казани Иваном Грозным), которые тем не менее были переосмыслены перед необходимостью реновации этого места как самобытного и привлекательного для посетителей Универсиады.

В целом татарстанский вариант эстетизации городского ландшафта в преддверии и во время спортивного мегасобытия представлял собой сочетание неолиберальных стратегий фестивализации и глурбанизации и биополитических практик управления (связанных с санацией и «заботой» о здоровье населения) [93] , интерпретированных в рамках национального дискурса нормализации и модернизации. Постполитический характер этих стратегий [94] проявился в ориентации республиканских и городских властей более на консенсус и управление, нежели на обсуждение и гражданское участие. Это отразилось как в официальной риторике о городских пространствах в преддверии и во время проведения Универсиады, которая акцентировала не нормативный, а процессуальный подход к определению нормальности, так и в способах разрешения возникающих социальных конфликтов и в самих практиках трансформации и конструирования этих пространств. Подобные практики достижения консенсуса реализовывались, в частности, не за счет публичного обсуждения и убеждения сторонников оппозиционного мнения (политические практики), но с помощью сокрытия информации, дачи ложных обещаний, перекрестной адресации и апелляции к общему благу.

93

Об общем понимании биополитических стратегий здесь см., например: Finlayson 2010.

94

См., например: Swyngedouw 2009; Swyngedouw 2011.

Исключение общества из политической сферы также иллюстрируют использовавшиеся практики очищения городских пространств и их регуляция во время Универсиады (эвакуирование ненадлежащего вида машин на штрафстоянки, распределение билетов на соревнования по предприятиям) – то, что исследователи назвали «синдромом пустых улиц» (Медведев 2013). Показательны в этом отношении и политики конструирования символических ландшафтов Универсиады-2013: в отличие от Лондонской Олимпиады-2012, где в наградной команде присутствовали люди в различной физической форме, включая людей с ограниченными возможностями (Pring 2012), в наградную команду Универсиады-2013 («Лица Универсиады») были выбраны девушки, многие из которых работали моделями (Десятова 2013).

Политика исключения, столь широко использованная при конструировании физических ландшафтов Казани, нашла свое специфическое выражение в репрезентации национальной и региональной идентичностей в церемонии открытия Универсиады-2013. Конструируемая в рамках национального дискурса единой страны, региональная идентичность представляла собой репрезентацию «консенсусного отличия» коммодицифированной этничности в рамках культурных стратегий «конкурентоспособной идентичности» (Anholt 2007).

Единство и/или разнообразие? Репрезентации региональной идентичности в церемонии открытия Универсиады-2013 и нарративах культурных производителей

Понятие конкурентоспособной идентичности нации в основном используется для обозначения продвижения ее позитивного образа на глобальном рынке (Anholt 2007; Pope 2014). Это предполагает соответствие определенным политическим, экономическим, культурным и социальным стандартам, в идеале приближенным к толерантному, открытому и демократическому обществу (Anholt 2007: 20). Спортивные мегасобытия являются одним из наиболее популярных культурных форматов построения подобной идентичности; однако, как и в случае с конструированием физических ландшафтов города – хозяина Игр, универсальные гуманистические принципы открытости, толерантности, инклюзивности, единства и различий, декларируемые по определению всеми членами сообщества хозяев международных спортивных состязаний, на практике могут обретать совершенно различные интерпретации.

С другой стороны, универсализм ключевых смыслов, транслируемых в рамках спортивного мегасобытия, предполагает универсальность формата их репрезентации, который в конечном счете также основан на логике исключения. Исследователи отмечают, что нарративы спортивных мегасобытий как медиасобытий должны быть чувствительны к различным культурам и социальным группам и стремиться к воплощению максимально нейтральных культурных смыслов (Garcia 2008: 366). Национальные нарративы, представляемые в рамках церемоний открытия и закрытия состязаний, в свою очередь, строятся в рамках доминирующего национального дискурса, исключающего оппозиционные значения. В итоге представляемый на церемониях мировой аудитории образ страны – хозяйки игр является историей, зашифрованной в культурных кодах, чей глубинный смысл оказывается по большей части малопонятным неподготовленным зрителям и воспринимается ими упрощенно (Garcia 2008: 366). Pегиональные идентичности в этом случае представлены в виде коммодифицированной этничности, сведенной к фольклорным образам, традиционным песням и танцам (Housel 2007).

Исследователи церемоний открытия Олимпийских игр таких развитых стран, как Британия, Австралия, США и Канада, показывают, как принцип многообразия – ключевой нарратив олимпийского представления нации – хозяйки соревнований – оказывался, по сути, дискурсом колониальным, замаскированным под репрезентацию мультикультурного общества или космополитизма (Housel 2007; Pope 2014; Ellis 2012; Zhou et al. 2013). В случае с Китаем, принимавшим Олимпийские игры в 2008 году, или с Россией, проводившей их в Сочи в 2014 году, исследователи говорят о демонстрации сильной державы, взявшей реванш над Западным миром (Cui 2013; Jinxia 2010; Chen et al. 2012; Qing et al. 2010; Liang 2008), или суверенного государства, призванного создать почву для национальной консолидации (Горохов 2014) на основе имперской идеи (Фанайлова 2014; Petersson 2014). Идеи инклюзивности и разнообразия оказываются в этом случае поглощены принципом единства, что особенно явно проступает в нарративе сочинской церемонии открытия Oлимпиады, но гораздо менее заметно в нарративе открытия Универсиады в Казани.

Достаточно красноречивый посыл, прочитываемый сквозь ассоциации с каждой буквой русского алфавита, был дан уже в самом начале церемонии открытия Сочи-2014. Среди имен знаменитых исследователей, изобретателей, композиторов, художников и писателей, известных во всем мире и прославивших русскую культуру, проступало «Мы (Ы) – Россия (Я) – Империя (И)». Ролик, повествующий о становлении России, показанный на церемонии, начинался с рассказа об аргонавтах и чередой картинок вел через историю русских князей, империи Петра Первого к Советскому Союзу. Эстетика, музыка и вехи советской истории – авангардное искусство, индустриализация, покорение космоса, популярная культура – составляли главные композиционные идеи о современной России, разговор о которой завершался картиной бэйби-бума после Олимпиады-80 в Москве. По мнению ряда западных комментаторов, Сочи в рамках этой церемонии продемонстрировал «определение Россией себя как уникальной цивилизации, не заинтересованной в интеграции с Западом» (Stent 2014), рассказав миф о возрожденной суверенности, напоминающей репрессивный советский изоляционизм (Freedman 2014).

Нарратив церемонии открытия Универсиады-2013 выглядит более разнообразным в своем обращении к фактам российской истории. Символы советской эры – индустриализация и первый полет в космос – представлялись более с технологических, нежели с идеологических позиций, как прорывы в научном знании. Трагические факты в истории ХХ века – революция, Гражданская, Первая и Вторая мировые войны – нашли свое отражение в церемонии, в отличие от Сочи-2014. Одним из последних фактов недавней истории, мелькавших на экранах зрителей церемонии в стилях газетных заголовков, была заметка о вхождении России в «Большую восьмерку». Финальная сцена церемонии символизировала будущее нации и посвящалась детям и Интернету. Весьма иронично, что спустя всего полгода, после изменения статуса Крыма, Россия лишится своего членства в «Большой восьмерке» и продемонстрирует свою позицию в отношении интернета, заблокировав ряд оппозиционных сайтов.