Тополь

Я рисовал себе другой и Майди, и какой счастливой была эта девочка! Она смеялась, шепчась с подругами или играя с псом во дворе, а иногда пела по-крестьянски широко и задумчиво. И я был уверен, ей нашлось бы, что сказать людям кроме досужей молвы и женских сплетен, потому что каждый немой, как заклинание, проговаривает про себя речи, которые мечтал бы произнести. Но по злой шутке мироустройства даже малые их обрывки не слетят с его губ, тогда как языкастые дураки продолжат каждодневно засорять чепухой слух соседа.

Майди и Амифон, почему вы не способны воплотить в себе хотя бы горсть этих образов, почему вы напугали себя настолько, что даже желание вырваться из вязких болотных дней, сквозь которые вы тащите бремя своих рал, ничто в сравнении с ужасом поменять привычный уклад? Подобно челюстям огромной коровы, вы год за годом уминаете жвачку, сливаетесь с ней, перестаете отделять себя от нее. Что же останется от вас, если придется сплюнуть?

– Вот он, острожек холопский, – хмыкнул Амифон, указывая в гору и как будто даже повеселев.

Я удивленно взглянул на возницу. Я был уверен, что тот больше не заговорит со мной, но, видимо, ошибся, посчитав для себя его образ полностью сложенным. Этот человек, сотворивший столько зла в своей жизни, сумел пересилить себя и заговорить с чтецом – он все еще не был потерян для Карида.

– Почему же острожек и почему холопский? – живо полюбопытствовал я.

– Да воли у них нету, – отозвался земледелец, – потому и острожек, потому и холопский.

Весело труся вверх по склону наперекор встречным морским порывам, скотинка Амифона медленно увлекала нас на край утеса, где бугристым неровным пятном, словно жирный прикорнувший жук, распластал свои жгутики-лапы город.

Крепостная стена брала свое начало от скал на севере, долгим полукругом загибаясь к обрыву на западе, в то время как утес опускался на юг к пристани. Эта твердь толщиной в добрую колесницу с семью дозорными башнями и могучим станом дубовых ворот была подготовлена к многодневным осадам. Но будучи детищем времен ига южан, пережив их господство и набеги чужаков с моря, она не смогла воспротивиться натиску времени. Уже за четверть версты бросались в глаза глубокие трещины кладки, осыпавшиеся, будто поеденные пастью великана, вежи 8 , поросшие зеленой шерстью мха дыры, некогда бывшие бойницами, и бесцветные, лишенные своего голоса, стяги, на которых едва ли и с нескольких шагов можно было различить нарцисс. Так увядала слава Кимра, и начиналась суета. Долгими извилистыми жилками отрастали от крепостного вала улочки, проводящие любого приезжего мимо жара мехов кузней, аромата пекарен, глухого стука плотницких, круговертей гончаров, шустрого свиста игл портных, влекущей истомы бань, скручиваясь в рыночную площадь, где его заполучали торг, ратуша и привычно ждущая своего часа плаха.

8

Вежа – дозорная башня

Лес деревьев остался позади, передо мной открывался лес людей.

II

Утомленные спицы арбы застыли у ступеней ратуши. Я попросил остановиться здесь, и теперь встреча с крестьянином и его дочуркой, так смутившая каждого из нас, прикатилась к прощанию.

– Спасибо, что помог выиграть время, Амифон из земледельцев, – произнес я, кивнув своему вознице. – Успешных дел в городе. Карид да будет тебе спутником!

– И тебе, чтец, – коротко бросил Амифон. Привычным движением он подбросил вожжи. Ловя последнее мгновение, я взял в руку ладошку Майди.

– Будь счастлива, девочка, – шепнул я, скривив рот одной из тех улыбок, что взрослые обращают к ребенку.

Она пугливо отдернула кисть и робко кивнула мне в ответ. Ее светлое личико отлетело от меня, и через мгновение его уже не было. Как будто телега Амифона продолжила падение с обрыва, тогда как мне посчастливилось зацепиться за уступ скалы. Или это я падал?

Рыночная площадь оживала. Мне захотелось стать участником ее пробуждения и, поскольку колокол ратушной башни свидетельствовал о все еще раннем часе, а двери оставались затворенными, я направил свои сапоги к ближайшему торговому ряду. Лотки постепенно заполнялись товаром. Ремесленный люд начинал растекаться по привычным желобам прилавков, громко здороваясь, плюясь, толкаясь и споря за места в надежде урвать кусок у купцов, пестрые лавки которых распахивались позже. Не отставали от продавцов и покупатели. Деловитые водянистоглазые женщины, жены и дочери горожан победнее или служанки горожан побогаче, засновали между рядами, словно бусины по леске. Обладательницы пухлых ручек попутно отпихивали своих тощих соседок, обдавая их возмущенным кудахтаньем, хотя и те, выказывая большую прыть и гибкость, порой с ответным шипением давали жару первым. На другой конец моего переулка вынырнули две молодые горожанки, о чьем возрасте, правда, тяжело было судить из-за повышенной загрязненности. Вслед за ними из улочного клубка проявились очертания горожанина постарше, бессвязно передвигавшего ноги, столь же бессвязно, как и челюсти. Отцом ли, братом, ухажером или случайным знакомым приходился он горожанкам, установить было затруднительно, но, как бы то ни было, он безуспешно пытался нагнать их, попутно совершая в воздухе хватательные движения. Потеряв терпение, одна из девушек приостановилась и резко ткнула его в плечо, отчего тот сменил положение на лежачее. Продолжая переставлять уже не касавшиеся земли стопы, а также совершать свои странные хватательные движения, он то ли считал, что продолжает идти, то ли пытался подняться. Горожанки ускорили шаг и свернули в другой ряд. Я проводил их взглядом, а когда вернул его лежачему, тот уже оказался сидячим и храпящим. По-видимому, притомившемуся собрату помогли двое стоявших рядом с ним босяков, прислонив его к овощному корыту. Впрочем, эти двое быстро нашли себе более занятное дело, наблюдая за кудрявым калекой, страдавшим суставами. Тот тащил с рынка кулек с покупками, но, видимо, не мог взять его на руки – это было бы слишком мучительно для ног, поэтому он волочил его сзади. Один из босяков попытался подражать его маленьким шажкам, уподобляясь так старательно и приводя в такой восторг себя и товарища, что можно было посочувствовать его загубленному дару лицедея. Однако подражателю не дал в полной мере насладиться игрой отряд новых босяков, попытавшихся изъять у него винный сосуд. Возникшее в итоге небольшое ожесточенное столкновение привело к рассыпанию винного сосуда и следующему небольшому ожесточенному столкновению. Не заставил себя ждать стук копыт, и пострадавшие с потерпевшими, в один миг обратившись в соучастников, убрались с площади. Через полгорсти по их души промелькнули суровые спины всадников.

Внезапно мои наблюдения за милыми чертами утренней городской жизни дополнились криком: «Держи вора!» Призыв донесся из соседнего ряда. Я услышал, как ко мне приближается шелест проворного бега, и не преминул укрыться за низкой тележкой корзинщика, жестом попросив того не суетиться. Моя рука без промедления обременилась дорожной палкой. Корзинщик торговал на северном краю площади, куда вели сразу несколько мощеных жилок, сливавшихся здесь устьем. Таким образом, у беглеца появлялась возможность раствориться в одной из них на выбор, и он не промедлил. Как только его пятки сверкнули по другую сторону телеги, мое тело выпрямилось под тележкой подобно отлаженной тетиве, но даже при всей молниеносности моих действий палка едва успела создать препятствия татю. В следующие мгновение я вскочил на ноги, увлек с собою плетенку для белья и бросил ее на голову споткнувшегося, который уже почти сумел подняться. Я вновь опрокинул его и придавил к земле, заломив руки. Только теперь после того как мой противник был повержен, мне бросился в глаза его крохотный рост: я боролся либо с карликом, либо с ребенком. Внезапные всхлипы побежденного явственно указали на второе – я причинял боль дитю. Моя хватка бессознательно ослабилась. Почувствовав упадок моих сил, мальчик рванулся, и в тот же миг в нескольких шагах от меня громовым раскатом пронеслось: «Не отпускай его!». Голос, возвестивший это, как и призыв к поимке, принадлежал несшемуся к нам тучному бородачу в замызганном переднике. Он прытко перекрыл пострелу пути к отступлению и схватил его за руку.

– Сожми-ка другую покрепче, – то ли попросил, то ли приказал мне бородач.

– Его нужно отвести в Управу, – сказал я.

– Разумеется, но мы отведем его ко мне.

– Куда же?

– В трактир. Конан-трактирщик к вашим услугам, – представился мой новый знакомый.

– Арфир-чтец к вашим, – отозвался я, пожимая свободную лапищу Конана. – Тем не менее, господин трактирщик, насколько я помню, закон Кимра требует препроводить вора…

– Закон Кимра требует кромсать ворам конечности независимо от возраста. Вы этого хотите, господин чтец?

Я осекся. Действительно, такая простая взаимосвязь не пришла мне в голову. Тать 9 должен быть пойман, тать должен быть осужден, тать должен стать калекой, но если тать – ребенок, то закону или совести ты отдашь предпочтение?

Трактир в столь ранний час был почти пуст. Лишь пара-другая забулдыг опохмелялась в полумраке у подгнивших столов. Пересекши пыльный угрюмый зал, прорезанный солнечными лучами и пронизанный кислятиной, и его кухонную часть, пропитанную манящим паром жаркого, мы очутились в небольшой комнате. Конан запер дверь. Воренок бросил на меня разъяренный взор из-под черных как смоль прядей. Глядя на его глаза полные гнева, детской обиды и досады, присущей любому пойманному, я гадал, отчего этот мальчишка встал на путь присвоения чужого и сумею ли я поменять что-нибудь в его судьбе.

9

Тать – вор

– Наконец-то ты попался, Аиф, – провозгласил Конан, сияя.

– Ты знаком с ним? – удивился я. (Мы быстро перешли на «ты» с трактирщиком).

– Да я его пеленал в свое время. Вот только с тех пор, как он научился ходить, за ним трудновато угнаться. Давай-ка тряханем его, как следует.

Полы плаща Аифа обнаружили под собой два туго набитых кошеля. Конан ухватил один, а второй оставил.

– Я гляжу, ты успел обчистить кого-то до меня, – усмехнулся трактирщик, – плодовитое утро. Судя по бархату и рисунку, это добро господина травника. Я прав?

Воренок угрюмо кивнул.

– Что с отцом, Аиф? – спросил серьезно Конан.

Мальчик не отвечал. «Уж не онемели ли все дети Кимра», – подумал я, вспомнив Майди.

– Он совсем плох, – ответил Аиф после продолжительного молчания. – Не работает. Айлир нечего есть, а мне работу не дают. Знают, что вор и… из-за отца тоже.

– Понятно, – произнес сурово трактирщик. – Я беру вас с Айлир к себе. Платить пока не буду, но голодными не оставлю. Украдешь или будешь отлынивать, второй возможности не будет. Попадешься, отдам в Управу. По рукам?