Топор правосудия

– А кому такое понравится? Это ни мне не по душе, ни Самородовой. Только, как ты говоришь, «а что делать»? Самое глупое, что можно в этой ситуации сделать – это войти в квартиру, задержать Витю и поломать всю игру. Вадик, это тот случай, когда твой подозреваемый не расколется даже в том случае, если его будут расчленять на части. Лишних восьми лет в резерве у Перца нет и он ни за что не возьмет на себя кражу собственного дела по разбою! Нет у Струге дела – нет доказательств этой кражи. Нет и разбоя. Исчезновение одной бумажной папочки превращает Перченкова из махрового преступника в законопослушного гражданина.

Пащенко почесал подбородок.

– Знаешь, брат Струге, такое чувство, что тебе доверили пробить пенальти, а ты опарафинился. Что-то тут не по плану, который мне так грамотно изложил…

– Этот план ты придумал, Вадим. – Прокурор на секунду замер, потом неожиданно распахнул дверь. – Идем, Антон. Идем быстрее…

Глава 9

После первого порыва, когда детали не замечаются, а мысли работают лишь в одном направлении, Перец стал ощущать прилив дискомфорта. В те мгновения, когда он, забыв обо всем, отчаянно трудился и потел, цветочница умудрялась пить какой-то крепкий спиртной напиток, курить, а к моменту апогея страсти даже включила телевизор. Ее игривые вопросы закончились, теперь она, выглядывая из-за плеча согбенного Перченкова, щелкала телевизионным пультом и смотрела диснеевские мультяшки. Первое время Перец относил это за счет очередной прихоти капризной барышни, привыкшей делать это не как все нормальные люди, но потом стал в этом сомневаться. Самородова вела себя в постели так, словно отрабатывала трудовую повинность.

Трижды она вставала, уходила в ванную, мылась, словно только что приехала с картошки, и снова ложилась, как на плаху. «Наверное, я с шубой продешевил, – подумал Перченков, разглядывая литые формы Самородовой, – тыщ на десять… Нет, на пятнадцать».

У него окончательно испортилось настроение, когда во время очередной отлучки Галки он услышал шуршание своего целлофанового пакета, который он оставил в коридоре. «Это еще что за едрит-твою мать?! – мгновенно вскипел он. – Да она меня шмонает!» Выходило так, что в отличие от Перца, который считал, что продешевил с шубой, Самородова считала, что переплатила. Вот тебе и сексуальные игры. Получается, девка пригласила его, чтобы обчистить? Волна эротизма в настроении Перченкова была снесена потоком гнева. Витя сунул в зубы сигарету, оделся и пошел в ванную, из которой опять доносился плеск воды. «Вот сучка», – пережевывал фильтр Перец, – она после меня, как после чумного отмывается. И чего я так на эту заразу запрыгнул? Весь кайф перебила, стерва».

– Как водичка, Гал? – спросил он, распахивая дверь.

Самородова, не ожидавшая его появления, присела в ванну.

– Ты мыла-то не жалей, красота моя ненаглядная. И с пемзой, с пемзой…

– Ты чего вскочил-то?

Витя выплюнул окурок в унитаз.

– Надоело. Скольжу по тебе, как по гимнастическому бревну. А это, Галка, называется – онанизм. Так и ослепнуть можно. Ты чего в пакете-то рылась, лапонька?

После коротких препираний Самородова заявила, что искала сигареты. На это Перец ответил, что тех, которые лежат на тумбочке у кровати, «не выкурить за ночь даже с помощью задницы». Галка с каждым вопросом все больше терялась, и уже через пять минут стало совершенно очевидно, что легла она под Перца не по причине влечения, а по нужде.

– Кто ж тебя на такое блядство сподобил, Галина? – сочувствующе произнес Перченков. – Что ты такое совершила в жизни, за что расплачиваться нужно таким узкопрофильным способом?

Понимая, что добиваться правды таким образом можно и до утра, Перец шагнул в ванную, схватил Самородову за волосы и окунул в воду. Через мгновение он был уже с ног до плеч в водных брызгах, но цветочницу не отпускал. Когда ее барахтанья в ванне стали принимать конвульсивный характер, он рывком выдернул ее из воды. Не давая продышаться, заорал что было сил:

– Ну!! Говори, сука, что ты там удумала?!! И с кем удумала!!

– Прокурор транспортный приходил… Пащенко…

– Ты что, дура, издеваешься? – взбесился Перченков. – Ты вообще представляешь, идиотка, что такое прокурор и чем он занимается?! Ты хочешь втюхать мне мульку, что он заставил тебя трахаться со мной?!

– Да!! – взревела от унижения и отвращения к самой себе Самородова. – Да!! Дело у них какое-то потерялось! И они думают, что ты его спер!!! Понял, сексопат, или нет?!

– Вот оно что… Вот оно как… – Витя присел на край ванны и расхохотался так, что она снова дернулась в угол. – Вот, значит, что ты в пакете искала! У тебя, мама, мыши в голове норку роют. Ты хорошо представляешь себе чувака, который ходит по городу и носит в пакете с запасными носками уголовное дело? Ладно, где эти сутенеры?

Галка призналась, что «рядом», но где это «рядом» находится, она пояснить не смогла даже после пяти погружений под воду. Когда у обоих закончились силы, Перец вышел из ванной, быстро оделся и забрал пакет. «За пропавшее уголовное дело они меня живым отсюда не выпустят», – решил он. Перченкову, всю свою сознательную жизнь проведшему в столкновениях с ныне действующим законодательством, было очень хорошо известно, на что пойдут преследующие его люди. Погоню он чувствовал и раньше. Каждый час, каждую минуту он ощущал на своем затылке тяжелое дыхание преследователей. Однако так близко они не приближались еще никогда. Осторожно распахнув дверцу, он выбрался на балкон. Выступ с ограждением находился на тыльной стороне дома, а это означало, что внизу его не ждут. Сама обстановка, которая, по мнению людей, подложивших под него Самородову, должна царить в квартире, никак не должна привести к тому, что один из партнеров после трех часов бурного секса будет уходить от любимой по стене дома.

Перец, словно альпинист, метр за метром спускался вниз, проклиная «мусоров». Мусорами он называл всех, кто хотел его поймать и водворить в места лишения свободы. На балконе второго этажа он немного задержался. В светящемся окне он разглядел внутри комнаты приблизительно ту же картину, которая была полчаса назад в квартире Самородовой. Различие было лишь в том, что женщина не жевала жвачку и не смотрела мультики, а извивалась всем телом, как гюрза, попавшая под рогатину змеелова.

– Все, как у людей… – вздохнув, позавидовал Перченков. – Еще один жизненный урок – если баба не орет и не вьется, значит, прокурорская.

Перемахнув через ограждение, он спрыгнул в уже начавший тяжелеть и оседать мартовский сугроб…

– Как это – в окно? – спрашивал Пащенко, опершись на косяк ванной. – Он что, Тарзан?

Самородова напоминала русалку, только что выловленную рыболовецким траулером, – мокрая, со спутанными волосами, завернутая в простынь так, что ног не было видно. Повернувшись к прокурору, она спокойно сказала:

– Может, и Тарзан. Вылакал весь мой абсент, три часа визжал надо мной и хрюкал, а потом смотался по балконам. Вот вы и решайте, кто он.

– М-да… – Вадим отошел от двери и пропустил Самородову. – Но о деле-то он что-нибудь говорил?

– Говорил, – подтвердила Галка. – Мол, он не дурак, чтобы с ним по городу мотаться. Честно говоря, я тоже так думаю. Странно, что вы на что-то надеялись.

Струге и Пащенко появились в квартире Самородовой через десять минут после того, как ее покинул Перченков. Глупо было предпринимать какие-то меры, но Вадим на всякий случай позвонил Пермякову, дежурившему у подъезда, и попросил проинспектировать тыльную часть здания.

Следователь свистнул снизу. Антон и Вадим вышли на балкон.

– Тут следы посреди сугроба! – крикнул он. – Уходят в сторону частного сектора.

Вызвав к хранительнице краденого бригаду дежурной смены из местного отделения милиции, Струге с прокурором покинули ее жилище. Однако отъехали они лишь тогда, когда увидели приближающийся к дому серый, с синей полосой, «уазик».

– Все равно материал отлетит мне, – заключил Пащенко, подъезжая к дому Антона. – Уже утром позвонят по ориентировке. Там же имущество по делу моего следака. Ты молодец, что очки заметил. Я на них даже внимания не обратил. Так хоть знать буду, что завтра ожидать.