Торг с мертвецами, часть 1

Тело матери содрогнулось, она вырвала руки из хватки Демоса и торопливо вытерла лицо краем вуали.

— Не унижайся, сын. Не оправдывайся. Не ищи прощения. Как бы ни было больно это признавать, ты действительно унаследовал все черты наших кровей — и бельтерианских, и эннийских. И главой Дома стал не только по праву рождения. А потому встань и более никогда, слышишь, никогда не смей показывать слабости даже предо мной.

Демос молча поднялся, опираясь на трость.

— Ренар предал нас и заслужил наказание, — продолжила Эльтиния. — Как герцогиня и старшая женщина Дома, я это понимаю. Но как мать, никогда этого тебе не прощу. — Она подняла полные слез глаза на статую. — И все же мое предназначение, как женщины Деватон и твоей матери, помогать тебе. Я тоже проявила слабость, покорилась горю, отдалась скорби без остатка и на время забыла, что враги всюду. Это было ошибкой. — Она поправила вуаль и разгладила складки на юбке. — Я помогу тебе, но не ради тебя и твоей политики, но ради внуков — ныне живущих и будущих. Они не заслужили наказания за грехи идиотов-отцов.

«Уже что-то».

У Демоса защемило сердце. То ли от облегчения, то ли от предвкушения грядущих опасностей.

— Спасибо, матушка, — он потянулся было к ней, но понял, что еще рано навязываться. Сегодня и так произошло слишком много важного.

Эльтиния ласково прикоснулась к сжимавшей меч руке каменного Ренара и повернула голову к Демосу:

— После всего, что случилось с нами за эти годы, все, что я могу сейчас — постараться, чтобы гибель Ренара не оказалась напрасной.

— Разумеется, — с готовностью согласился канцлер.

«Меньше всего я хочу узнать, что он погиб зря»

— Но если ты не убережешь Линдра, клянусь, я сама убью тебя.

3.1 Эллисдор

Грегор Волдхард обид не прощал и не забывал. Альдор знал, что ему еще аукнется выходка в Турфало, и его не спасут ни многолетняя дружба, ни высокое положение при дворе, ни сам Хранитель со всем вознесшимся в Хрустальный чертог святым потомством. Если король захочет от кого-нибудь избавиться, он найдет способ.

Они провели в Гацоне несколько шумных дней, а затем, сердечно распрощавшись с Рейнхильдой, отправились в долгое путешествие обратно в Эллисдор. Все это время эрцканцлер жил в ожидании наказания.

Но кары не последовало.

На людях Грегор держался как ни в чем ни бывало: иногда шутил, порой гневался, усердно молился и выходил в народ. Альдор заметил, что настроение толпы переменилось: люди, что некогда обожали и были готовы пролить кровь за молодого короля, ныне все чаще молчали. Все реже барон видел улыбки и смеющиеся лица, когда Грегор выходил к черни. Кое-где народ роптал и даже писал прошения: юг Хайлигланда лишился возможности торговать с имперцами и терпел бедствия. Но король был непреклонен в решении отправиться в Священный поход.

Всю дорогу от Ульцфельда, где Альдор оставил захворавшую супругу на попечение домочадцев, они с Грегором обсуждали лишь дела. Казалось, их дружба иссякла окончательно. Эрцканцлер убедился в этом, когда, вернувшись в Эллисдор не получил традиционного приглашения отужинать в компании короля. Ни в первый вечер, ни в последующие.

Он понимал: теперь все будет иначе, и единственное, что спасет его голову от расставания с туловищем — поистине безукоризненная служба. На какое-то время. Но стоит допустить ошибку, и гнев Грегора обрушится на него со всей неукротимой мощью.

Альдор думал об этом, медленно шагая по улицам Нижнего города. Заседание в ратуше закончилось, и он решил пройтись до замка пешком. Охрана держалась на почтительном расстоянии, дабы не мешать его размышлениям, а верный Ганс шел впереди, разгоняя замешкавшихся горожан.

В кои то веки распогодилось: рынок шумел пуще обычного, наряженные люди высыпали на улицы и самозабвенно торговались, музыканты и бродячие актеры развлекали зевак на площадях. Для карманников, должно быть, такой день был истинным праздником.

Выстроенный из темного камня и промасленного дерева Нижний город нежился под лучами долгожданного северного солнца. Воздух пропитался запахами свежесваренного пива, смолы, сена и каши с кореньями, что торговцы продавали прямо на улице, а из открытых настежь окон таверн тянуло незабываемым ароматом знаменитой крепкой настойки.

Здесь, в Эллисдоре, народ пострадал от реформ короля меньше прочих хайлигландцев. Именно в столице самопровозглашенного королевства люди продолжали искренне любить и поддерживать Грегора. Зауважали они и Альдора, однако для того, чтобы завоевать их доверие, потребовалось два года. Два года непрерывной работы, уловок, договоров и бесконечных разъездов по стране.

— Доброго дня вашей милости! — коробейник с кульками жареных орехов ловко отскочил в сторону и умудрился поклониться, не рассыпав товар. — Не желаете ли жареной лещины? Прекрасные орешки! Прошлогодние и крупные, как слезы Гилленая!

— Не богохульствуй, — ответил эрцканцлер и кивнул на возвышавшееся над площадью Святилище. — Бог видит все.

— Конечно, ваша милость. Именно так — видит все. — Коробейник уставился на эрцканцлера немигающим взглядом светлых, словно рыбьих, глаз. Только сейчас Альдор рассмотрел уродливый шрам на его лице, тянувшийся от уха до губы. — И наши благие дела, и грехи, что мы тщательно скрываем. Наступит день, когда Хранитель и святые дети его осудят каждого по деяниям их. И кто знает, окажетесь ли вы в Хрустальном чертоге в вечном блаженстве или будете гореть в муках под пытками демонов Арзимат?

Ганса перекосило от возмущения, и слуга выступил вперед:

— Как ты смеешь говорить с милордом эрцканцлером в таком тоне? Смерд проклятый!

Альдор жестом остановил его.

— Тихо, Ганс. Все в порядке. — Он жестом успокоил ощетинившуюся стражу. Вокруг них начали собираться горожане, с интересом наблюдавшие за развернувшейся сценой.

— Но ваша милость… Это непочтительно! — не унимался слуга.

— Господь всех рассудит в свое время, — отмахнулся Альдор и обратил взор на коробейника. — Так за что же мне, по-твоему, гореть в муках?

Торговец, понимая, что привлек лишнее внимание, стушевался.

— Ходят всякие слухи, ваша милость. Но, уверен, они ничего не стоят!

— О чем же говорят люди? Поделись, не бойся.

Барон знаком приказал Гансу разогнать зевак и подошел ближе.

— Что же они говорят? Должно быть, нечто очень важное, раз ты дерзнул ерничать на глазах у всего города. Так поделись со мной, будь любезен.

Альдор видел, что коробейник начал всерьез бояться. Зачем он вообще привлек его внимание? Зачем говорил неподобающие речи? Неужели то было предупреждение?

Он стал параноиком, и с годами это лишь усиливалось. Чем глубже Альдор погружался в политику, тем сильнее становился и его собственный страх.

— Я жду, — холодно улыбнулся он.

Коробейник бросил тревожный взгляд на окруживших его гвардейцев и вцепился в свой лоток так отчаянно, что костяшки пальцев побелели.

— Толкуют, что матушка его величества… Что она…

— Ну же!

— Что она не сама тогда выбросилась с башни, — дрожащими губами прошептал торговец. — Дескать, погубили ее… Али имперцы, чтобы наказать короля. Али сам король… — он осекся. — Простите, ваша милость! Язык мой поганый и уши гадские! Вечно слушаю сварливых баб на базаре, а они уж такого напридумывают… Им бы лишь посплетничать!