Тоскуя по ней

Это не совсем честно, не так ли?

Потому что он видел некоторые из этих последствий. Он был свидетелем насилия, деградации, жестокости. Он видел, как у людей отнимали свободу воли. И, боги, он чувствовал это в глубине своей души. Это вернуло его воспоминания прямо к Тултирасу, к тем самым повелителям фэйри, от которых он бежал с самого начала. К существам, которые пытались лишить Киана свободы воли.

Но он предпочел не смотреть. Он предпочел притвориться, что это не имеет значения, потому что он не был тем, кто это делал.

Почему он вообще должен был тратить время, сочувствуя людям, беспокоясь об их благополучии? Смертные были добычей. Добычей была Уиллоу.

И сегодня она была добычей Лахлана.

Киан оскалил зубы в рычании.

О, он, блядь, знал все это время. Вот почему существовали его правила — чтобы ему никогда не приходилось сталкиваться с этими последствиями, никогда не приходилось их оценивать, никогда не приходилось чувствовать даже намека на вину. Чтобы мог убедить себя, что он лучше.

Инкубы, подобные Лахлану, брали все, что хотели. Они использовали свое могущественное обаяние, чтобы подавить любое сопротивление, чтобы внедрить желания в разум смертного. Контролировать. То, что методы Киана были не такими агрессивными, не имело значения. Какое бы согласие, как он убедил себя, ни давали его смертные жертвы, оно было таким же недействительным, как и любое согласие, полученное Лахланом.

Несмотря на все его усилия обуздать темные, животные желания в своей сути, несмотря на всю его борьбу держать зверя на цепи, какое различие на самом деле можно было провести между Кианом и Лахланом? Возможно, другие фэйри были правы в том, как они относились к виду Киана.

Инкубы были паразитами. Пиявками. Никогда нельзя доверять, никогда не следует верить. Сама их природа заключалась в том, чтобы лгать, эксплуатировать и воровать. Охотиться на всех. В конце концов, это все одно и то же. Техника не имела значения, и шаткий моральный кодекс Киана не мог изменить результат.

Глазами любого другого Киан и Лахлан были существами одного рода.

— Нет, — прорычал он, царапая когтями столешницу. — Я не вселяю в них страх. Не питаюсь их болью. Не ломаю их, не осушаю и не выбрасываю, как мусор.

Было ли этого достаточно?

Его гламур рухнул. Он изучал свое отражение, смотрел в собственные сияющие голубые глаза и не мог решить, что же он видит. Пустота, вечно голодная, пожирающая все, что оказывается рядом? Источник страсти, потенциала,… заботы? Мыслящее, чувствующее существо…

Или зверь?

Но разве у него был выбор? Как еще ему питаться, чтобы выжить?

— Это ей не поможет, — прохрипел он. — Ты ей не поможешь. Не так.

Он вдохнул, наполняя грудь до боли, и задержал дыхание, отсчитывая удары своего сердца.

Уиллоу нужен был кто-то устойчивый. Кто-то надёжный, на кого можно положиться. Кто-то, кто показал бы ей, что, хотя ее мир пошатнулся, он все еще цел. Кто-то, кто мог поддержать ее, пока она не восстановит равновесие. Ей нужно было знать, что она не одна.

Этот кто-то был Кианом? Был ли он способен на это?

Его брови поползли вниз, а ноздри раздулись, когда он оскалил зубы.

— Это, черт возьми, не имеет значения. Я буду таким, каким ей нужно. Любым.

Он поднял свою рубашку и выбросил ее в мусорное ведро рядом со стойкой, прежде чем выйти из комнаты.

Бебе, Реми и Локи оставались на своих позициях возле спальни Уиллоу, такие же настороженные, как и раньше. Киан остановился, но не позволил себе задержаться надолго. Он осторожно перешагнул через кошек, чтобы войти в спальню, повернулся к ним и взялся за ручку двери.

Они вытягивали шеи, продолжая пялиться.

— Я присмотрю за ней, — мягко сказал он и закрыл дверь.

Тишину комнаты нарушали два приглушенных звука, оба доносившиеся из-за закрытой двери ванной — шум льющегося душа и всхлипывания Уиллоу. Внутренности Киана скрутились в узлы и опустились, все натянулось. Он сжал кулаки, впившись когтями в ладони, но ничто не могло облегчить опустошение, которое причинили ему ее страдания.

Он жаждал услышать из ее уст великое множество звуков. Этот не был одним из них, и никогда не будет.

— Я, блядь, никуда не уйду, — прорычал он, скидывая ботинки. Прерывисто дыша, он расхаживал взад-вперед в пространстве между ее кроватью и дверью ванной, сердце подпрыгивало каждый раз, когда она издавала очередной болезненный звук, каждый раз, когда он слышал, как она прерывисто дышит.

Ему нужно было ворваться в эту дверь и заключить ее в объятия. Нужно было обнять ее, поцеловать, сказать ей, что он здесь, что он защитит ее.

— Спокойствие. Ей нужно спокойствие. И немного гребаного пространства, ты, чертов дурак.

Стиснув зубы, он остановился и заставил себя сесть на край ее кровати. Он наклонился вперед, подергивая крыльями, и сложил руки вместе. Даже уперев локти в бедра, он не мог перестать дрыгать ногой. Его большие пальцы двигались сами по себе, когти рассеянно царапали кожу.

Прошла вечность, и каждое мгновение было новой вершиной агонии.

Вода выключилась. Киан втянул в себя воздух и замер, слушая, как Уиллоу двигается в ванной.

Его мышцы напряглись, желая действий, стремясь броситься к ней. Он прикусил нижнюю губу и напрягся, чтобы остаться на месте.

Наконец, дверь открылась, и на пороге появилась Уиллоу с влажными волосами, длинными и растрепанными, а вокруг ее тела было обернуто большое синее полотенце. Одну рука Уиллоу прижимала к шее сбоку. Она сделала два шага в спальню, прежде чем остановилась, ее покрасневшие глаза встретились с его, а нижняя губа задрожала.

— Я все еще чувствую его, Киан, — сказала она мягким, тонким, надломленным голосом. Мощные эмоции хлынули из нее, сокрушая своей тяжестью и интенсивностью, печаль из самых глубоких уголков ее души. — Неважно, сколько раз я пыталась стереть его прикосновения, они все еще там. Он как будто прилип ко мне.

Киан приподнялся и сократил расстояние между ними. Он изучал ее лицо, сопротивляясь желанию дотянуться до нее, пока его взгляд не опустился на ее шею. Нежно взяв ее за запястье, он отвел руку в сторону.

Гнев бурлил в его животе. Метка, оставленная Лахланом, все еще была там, темная и фиолетовая, но теперь кожа вокруг нее была раздраженно красной.

Неважно, сколько раз я пыталась стереть его прикосновения, они все еще там.

Осознание того, что она говорила буквально — что она стояла под душем, отчаянно растирая свою кожу, причиняя себе еще большую боль, — почти сломило его.