Тот, кто стоит за спиной

— Я без отца никуда не поеду, — сказал Андрей и посмотрел на отца.

— Отставить! Тебя ждет твоя мама, мы с ней обо всем договорились. Что еще за детский сад? — деланно возмутился Пахомов и строго посмотрел на мальчика.

— Почему он не может поехать со мной?

— Потому, что мы с твоей мамой об этом не договаривались! — сказал водила ровным голосом, но глаза зло сверкнули.

— Ну и что! Если отец не поедет со мной, я тоже никуда не поеду! — твердо стоял на своем Андрей.

У водилы желваки заходили на скулах, он едва сдерживался… А Половцев уже давно все понял. Сопротивление было бесполезно: судьба их была уже решена «друзьями». Но Андрей был им нужен. И поэтому у него были шансы. А у Половцева?…

— Поезжай с ними, Андрюша. Вечером я позвоню маме. Все будет хорошо, — литератор подтолкнул сына к водиле, пытаясь беззаботно улыбаться. — Давай, давай, парень. Тебя ждут!

Водила взял мальчика за руку и повел к автомобилю. Вслед за ним пошел Владик, он же Филин.

После того как «Волга» уехала, Половцева вновь закрыли в погребе. Однако не успел он успокоиться и оценить ситуацию, как дверь вновь отворилась и улыбчивый Кузя крикнул в полумрак:

— Принимай пополнение!

Неожиданно для Половцева Кузя и Кирилл внесли в землянку раненого лейтенанта.

— Давай, Кирюха, заноси тело. Дура, кто ж так носит? Рано его пока ногами-то вперед! — несмотря на то, что ноша была тяжелой, Кузя смеялся. Но смеялся он как-то искусственно. Было видно, что парень волнуется. — Ну вот и хорошо, вот и разместились с комфортом! Господин гуманист, вы тут не передеретесь, а?

Дверь закрылась, и Половцев остался наедине с раненым.

Литератор подошел к лейтенанту, сел рядом с ним на землю и положил его голову себе на ладонь. Голова раненого горела, но жар был не сильным.

Как ни странно, лейтенант был все еще жив.

Кровь из перевязанной раны уже не сочилась, а сердце билось хоть и слабо, но размеренно. Кризис миновал, и раненый пошел на поправку.

— Они ушли? — через несколько минут молчания вдруг тихо произнес лейтенант. Половцев вздрогнул от неожиданности.

— Нет, — ответил он, — они там, снаружи.

— Где… мы?

— В погребе, в землянке, — литератор старался говорить тише, ведь кто-то из «друзей» мог услышать их разговор.

— А где ваш сын?

— Его увез водитель, Сергей.

— Пахом? Это плохо, — сказал лейтенант, не открывая глаз.

— Знаю, — ответил Половцев, из последних сил пытаясь держать себя в руках. — Но, может, еще все обойдется?

Лейтенант промолчал. Открыв глаза, он пытался сосредоточиться.

— Что со мной? Меня сильно ранило? — спросил он литератора.

— В грудь. Но кровь уже не сочится. Нужен врач, я…

— Нужно выбираться отсюда, — произнес лейтенант и замер. Откуда-то издалека к ним приближался гул, напоминавший рев реактивных двигателей.

Дверь неожиданно открылась, и в подземелье спустились Кузя и Кирюха.

— Во понагнали-то солдатиков! Что им тут надо? — немного испуганно спросил Кирюха Кузю.

— У них тут работа, — спокойно ответил Кирюха. — Видел бетонные площадки? Так вот, это стартовые площадки для ракет.

— Ракет?

— А как ты думал! Тут ракетная бригада стоит. И сейчас у них учения.

— А, может, война? — Кирюха смотрел на Кузю круглыми глазами.

— Ну ты, Кирюха, даешь! Какая еще война! Денег-то в государстве нема: на что воевать? Чтобы такую ракету запустить, денег требуется больше, чем на БМВ вместе квартирой и дачей. Не бойся: вояки только ручки на скорость покрутят и пойдут ужинать. Отдыхай, Кирюха! — сказал Кузя и сел на ящик возле стола. Он посмотрел на часы, подумал и вытащил из внутреннего кармана куртки «бульдог».

— Ну что, сосед ваш копыта еще не отбросил? — Кузя с нагловатой улыбкой смотрел на литератора, сидящего на полу рядом с лейтенантом, и Половцев подумал, что улыбка, наверное, никогда не сходит с его лица. — Да, вот как жизнь-то иной раз оборачивается: жил человек, дышал, ел, спал, ходил в сортир с газетой «Известия», женщину имел, и не одну, и вдруг ничего этого больше не делает — не может. Шевельнуться не может, даже крикнуть: «Зачем вы меня так, от пупка до горла, ножичками своими точеными? Не хочу! Я ведь еще живой!» А его уже и в печь отправить готовятся, в топку гудящую; музыку траурную включили, плачут, сопли глотают. А он благим матом орет: «Я живой, сволочи! Живой! Что вы со мной делаете!» А они не слышат, машут ему платочками на прощание. И едет он, едет прямо в огонь адский, чтобы скрючиться там в три погибели да затрещать, как березовое полено! Вот ведь как с нашим братом получается.

— А вы, я смотрю, верите в бессмертие? — неожиданно для себя спросил Половцев.

— Ну, господин гуманист, в точку попали! — восхищенно заметил Кузя.

— А почему гуманист?

— Как почему? Вы ведь литератор, так? Так! Значит, и гуманист. Ведь это вы, писатели, если не ошибаюсь, сеете разумное, доброе и вечное?

— Но почему же, если разумное и вечное, то сразу обязательно — гуманизм? Как раз напротив: гуманизм отнюдь не разумное и уж совсем не вечное. Гуманист, он ведь всегда безбожник, то есть тот, кто в центр вселенной ставит себя, человека, а Творца, Создателя этой самой вселенной, отрицает, воспринимает максимум как факт культуры. Напрочь отрицая предвечного Творца, гуманист уже поэтому не способен на вечное! — Половцев сейчас слушал себя со стороны и никак не мог понять, что с ним: почему он говорит это, почему он вообще рассуждает вслух о вещах, над которыми никогда даже не задумывался. Какой Творец, тем более Создатель, что он такое несет? — Конечно, гуманист порой не отрицает существование Творца, но в самого Творца, увы, не верит, ибо верит в прогресс, в себя, в свои идеалы, которые, как правило, ложные и вредные для окружающих. И еще: гуманист обычно любит не конкретного человека, а человечество вообще. На конкретных людей у него не остается ни сил, ни времени. А любить все человечество сразу — это ведь ни к чему не обязывает!

— Да вы, господин литератор, философ! — удивился Кузя. — Ишь, как про гуманизм загнули! Всех своих собратьев по перу дураками выставили… Да!

— Ну почему же выставил? Я не о собратьях говорил, а о гуманизме.

— Так вы, значит, в Бога веруете, как обыкновенные люди, ну, вроде нас с Кирюхой? — кривлялся Кузя.

— Можно и так сказать, — с удивлением услышал себя литератор. Собственный голос показался ему предельно спокойным и уверенным.

— Очень интересно. Значит и вы, господин сеятель, в бессмертие души верите, вроде меня, дурака?

— И в это верю!

— Ну очень интересно, очень! Небось и бессмертным себя считаете?

— Вы зря смеетесь. Ни один волос не упадет с головы человеческой без вышней на то воли. И пока дни человека не сочтены и не пришел конец его в этом мире, он будет жить.

— А ваши дни сочтены, как вы считаете? — вдруг зло спросил Кузя.

— Это мне не известно.

— Вот как, значит: вашей жизнью и смертью распоряжается Творец, а мы, я, например, здесь ни при чем, так?

— Точно так.

— Ага. А ежели я, скажем, сейчас закончу ваше существование на земле при помощи вот этой, — Кузя показал на свой «бульдог», — штуки, не спросив на то высочайшего, — на этот раз он комично поднял глаза вверх, — соизволения? Что тогда?

— Вы этого не сможете, не посмеете, — спокойно ответил Половцев.

— Не смогу или не посмею? Да, дела… И кто же мне сможет запретить сделать это? Ваш Бог?

— Если мое время действительно пришло, то я уйду, воспользовавшись услугами хотя бы и такого человека, как вы. Но если не пришло мое время, тут вы бессильны.

Едва слышно зазвонил телефон.

— О! Думаю, ваше время пришло! — сказал Кузя и вытащил из кармана трубку. — Ну как? — спросил он, прижав трубку к щеке. — Значит, не раньше семи? Да чего тянуть-то, Пахом?… Ладно… — Кузя спрятал телефон в карман. — Так вот, уважаемый мой философ, на чем мы остановились? Ах да, на времени… Начальство дает добро. Добро на ваш уход. Уж и не знаю, спросить ли об этом разрешение у вашего Бога или обойтись? Ну что молчите?