Тот кто знает (Книга 1, 2)

– Ну что ты выдумала? – мягко уговаривала ее Наташа, включая кофемолку. – Ты очень хорошо работала, твоя Зоя обязательно понравится зрителям. Давай-ка, пока Андрея нет, расскажи, как ты живешь.

Они обе понимали, что имелось в виду. После того разговора в сентябре, во время съемок на натуре, Ира долго просила прощения у Наташи, клялась, что на самом деле не думала того, о чем говорила, просто у нее от отчаяния разум помутился. Она совершенно не считает Наташу в чем-то виноватой, ведь Наташа не только не просила ее выходить замуж за Игоря, а, наоборот, всячески отговаривала. И Ира очень хорошо помнит, что Наташа брала с нее слово немедленно уйти от мужа, как только ей встретится человек, которого она полюбит. Нет, Наташа ни в чем не виновата, и она, Ира, даже представить не может, что это на нее тогда нашло. Бес, что ли, вселился и заставил произнести вслух отвратительные и несправедливые слова. Иринка так искренне раскаивалась, так горячо просила прощения, а Наташа прислушивалась к себе и понимала, что виновата. Действительно виновата. Когда-то давно, много лет назад она поступила дурно, некрасиво, и нет ей оправдания. Можно сколько угодно говорить себе о том, что она всей душой поверила профессору Мащенко, что она была настоящей комсомолкой, свято верящей в идеалы коммунизма, что она искренне болела за повышение роли кинематографа в коммунистическом воспитании. Да, все было так, она в тот момент не кривила душой. Но потом, став старше и мудрее, научившись смотреть на мир не сквозь очки, стекла которых испещрены демагогическими лозунгами и призывами, а нормальными глазами, Наташа поняла, что была обманута. Не только Виктором Федоровичем, а может быть, и вовсе не им, ведь профессор Мащенко был продуктом системы, таким же, как сама Наташа, он точно так же мог искренне и горячо верить в правильность линии партии, правительства и цензуры и делал все, чтобы эту линию поддерживать. Она была обманута самой идеологической линией партии. Как же можно было быть такой слепой? Как можно было так безоглядно верить? Тогда, в семидесятых, Наташа делала все правильно, потому что верила. И теперь ей было мучительно стыдно за эту веру. Безмозглая идиотка, тупица, безропотно позволившая заморочить себе голову! И из-за этой своей тупости испортившая кому-то жизнь. Вальке Южакову, например… А потом, когда к острому и непроходящему чувству стыда прибавился еще и страх, испортившая жизнь Иринке. Конечно, никто не мог предполагать, что все так обернется, что Иринка не просто подойдет поближе к Мащенко, но решит войти в их семью, выйдет замуж за Игоря, влюбится в его отца и будет страдать. Никогда не знаешь, что будет потом… Тогда, в семидесятых годах, невозможно было представить, что где-то откроют архивы КГБ и начнут выявлять и клеймить тех, кто сотрудничал с комитетом, вытащат на свет божий чьи-то подписки и будут через суд выяснять, настоящая на них подпись или поддельная, как это случилось с Казимерой Прунскене. А потом, когда скандал с Казимерой был в самом разгаре, трудно было предположить, что все заглохнет, что волна разоблачений не перекинется на Россию и что вопрос сотрудничества с КГБ вообще перестанет кого бы то ни было волновать. Если бы уметь предвидеть будущее, скольких ошибок люди могли бы избежать! Но им не дана такая способность, и каждый раз, совершая поступок или принимая решение, они не знают, чем это обернется. Можно предполагать, можно тщательно просчитывать варианты и анализировать возможные последствия, но все равно нельзя знать точно. И приходится опираться только на свою совесть, оценивая, будет ли тебе в будущем стыдно за этот поступок или за это решение. Казалось бы, точный и безупречный критерий, но даже он не может гарантировать спокойствия души, если меняются или вовсе разрушаются моральные устои и принципы. Разве стыдно было когда-то помогать государственной идеологической политике? А теперь вот выходит, что стыдно.

Конечно, Наташа не сердилась на Иринку и не обижалась, она прекрасно понимала, что происходит в душе ее воспитанницы. Прошла осень, наступила зима, съемки закончились, Наташа дневала и ночевала на студии, встречаясь с Ирой только на озвучании. Возможность поговорить без спешки и присутствия посторонних выпадала нечасто, но Наташа видела, что Иринка постепенно успокаивается, свыкаясь с ситуацией. Все реже и реже она вспыхивала негодованием по поводу того, что не ей, а Лизавете достается счастье быть с Виктором Федоровичем, обнимать его и говорить ему «ты». Острая влюбленность мало-помалу переходила в спокойное глубокое чувство, печальное в своей безысходности и прекрасно-хрупкое в своей нереализованности.

Наташа разлила кофе в маленькие изящные чашечки, поставила на стол сахар и, специально для Иры, пластмассовую коробочку с заменителем сахара, сливки и вазочку с по-прежнему любимым печеньем курабье.

– Как у тебя дома? – спросила она Иринку.

– Все спокойно. Муж пьет и шляется, свекровь зарабатывает деньги в частной клинике, свекор вершит политику. Все как обычно.

– А на душе как?

– Смутно, – Ира вздохнула, размешала ложечкой сахарные таблетки, – но в целом тоже спокойно. Кажется, я смирилась и привыкла. Надо же, когда-то мне казалось, что умру, если он мне не достанется, помнишь?

– Помню, конечно, – улыбнулась Наташа.

– И ведь не умерла, – Ира с недоумением пожала плечами. – Продолжаю жить, как ни странно. Удивительно, иногда у меня тело берет верх над разумом, и тогда я такое творю, что потом даже подумать страшно. До сих по не могу без стыда вспомнить, что наговорила тебе тогда на съемках.

– Прекрати, – поморщилась Наташа, – ну сколько можно об одном и том же. Проехали и забыли, хватит.

Да, тело у Иринки частенько брало верх над разумом, это верно. И Марик, ее отец… Пошел на поводу у голоса тела, переспал с красивой, но абсолютно не нужной ему соседкой, и вот результат. Надо же, как гены сказываются! Это у нее точно не от матери, Ниночка целенаправленно охмуряла и соблазняла Марика, хотела замуж за него выйти. Красивый парень, во всех отношениях приличный, с образованием, непьющий – это куда лучше, чем алкаш-работяга Николай. Для Ниночки близость с Мариком не была продиктована зовом тела. Впрочем, мать Иринки никогда себя не блюла, но отнюдь не оттого, что была нимфоманкой, не умеющей справляться с собственными сексуальными желаниями, а исключительно по «внетелесным» соображениям: за новые туфельки, за бутылку или просто для веселья, за компанию. А вот Марик поступил, может быть, всего один раз в жизни, именно так, как потом постоянно вела себя его дочь. Марик-то, судя по всему, умел справляться с голосом тела, он всегда, кроме того единственного случая, был разумным и осторожным, но Иринке этих качеств не передал. Она от матери унаследовала легкомыслие и бесшабашность, тягу к спиртному и нежелание сопротивляться собственному «хочу».

– Спасибо, Натулечка, – Ира подошла к мойке, сполоснула свою чашку, вытерла ее льняным полотенцем и поставила в шкаф, не замечая ироничной улыбки Наташи. – Тебе с ужином помочь?

– Не надо, у меня все готово. Я смотрю, ты даже в гостях теперь за собой посуду моешь.

– У тебя я не в гостях, – отпарировала Ира. – И потом, ты за мной столько посуды перемыла когда-то, что теперь и мне пора чем-то расплатиться.

– Ах ты боже мой! – рассмеялась Наташа. – И всю эту перемытую мною за двадцать лет посуду ты решила компенсировать одной малюсенькой вымытой чашечкой? Не ищите легких путей, девушка, вам со мной придется всю жизнь расплачиваться.

Она шутила, но Ира восприняла ее слова неожиданно серьезно.

– Натулечка, я все понимаю. Ты для меня столько сделала, сколько иногда и родная мать не сделает. Я всегда буду у тебя в долгу.

Ее большие темные глаза налились слезами, и Наташа поняла, что Иринка снова вспомнила маленькую Ксюшу. Нет, только не сейчас, не дай бог она заговорит об этом…

– Не будь такой серьезной, – весело сказала Наташа, – у нас с тобой сегодня большой день, мы должны радоваться, что сегодня вся страна увидит нашу с тобой работу. Пошли, я покажу тебе новую мебель для гостевой комнаты, вчера только привезли. Она еще не распакована, в ящиках стоит, но картинка есть.

Ира со свойственным ей умением быстро переключаться тут же вспомнила, что нужно волноваться и переживать, и снова затянула свою песню:

– Я так боюсь, прямо в глазах черно. Особенно в сценах с Приваловым я плохо выгляжу, он меня все время переигрывал, он же настоящий профессионал…

Они обсудили обстановку гостевой комнаты, глядя на цветную картинку в проспекте мебельной фирмы, потом долго советовались насчет того, какого цвета должен быть плафон на светильнике в кабинете. Но отвлечься самой и отвлечь Иру от неумолимо надвигающегося начала показа первой серии «Соседей» так и не удалось. Обе то и дело поглядывали на часы, потом на свои все сильнее дрожащие руки, потом друг на друга и виновато улыбались.

– Нет, это невозможно! – наконец воскликнула Наташа, безнадежно взмахивая руками. – Ты меня заражаешь своей тревогой, как генератор. Поднимись к нашим, приведи Бэллочку, она на меня успокаивающе действует. А вдвоем мы тут с тобой умом тронемся.

– Ты права, – согласилась Ира, – с Бэллой Львовной будет полегче. Люсю с Катей звать?

– Позови.

– А может, не надо? – с сомнением спросила Ира. – Будут ворчать и пищать, что это низкопробное «мыло».

– Ириша, придется позвать. Неудобно. Будем надеяться, что они сами откажутся.

– А мальчики где?

– Алеша в университете на подготовительных курсах, он часов в десять появится. А Сашка по своим делам носится, он теперь подрабатывает в какой-то фирме.

– Ты что, хочешь сказать, что у матери премьера, а сыновей это не волнует? – возмутилась Ира.

– Выходит, так. Но я не обижаюсь. Если бы это была моя самая первая работа – другое дело. А так они давно привыкли к тому, что мать каждую неделю появлялась на телеэкране. Теперь снова появится, только в другом качестве. Они еще слишком маленькие, чтобы чувствовать разницу между публицистической программой и художественным фильмом на двадцать серий. Им кажется, что это разные проявления одной и той же работы, а раз она одна и та же, так чего суетиться? И потом, если бы я сняла боевик, они бы с самого утра торчали перед телевизором, чтобы не пропустить. А сериал – это для мальчиков не интересно. Ируська, иди за Бэллочкой, полчаса осталось до начала.

Иринка с Бэллой Львовной и Андрей появились одновременно. Наташа из гостиной услышала звяканье ключей и подозрительное шушуканье.

– Что тут у вас происходит?

Андрей выглядел смущенным, Ира воровато оглядывалась, и только Бэлла Львовна безмятежно улыбалась.

– Ирочка, детка, я, кажется, у себя телевизор не выключила, сбегай, посмотри, – попросила она.

Ира торопливо выскользнула из квартиры, захлопнув за собой дверь.

– Что происходит? – повторила Наташа, переводя встревоженный взгляд с Андрея на соседку.

– Обсуждаем твою сестру, которая категорически отказалась идти к тебе в гости, – невозмутимо сообщила Бэлла Львовна. – Люся заявила, что для нее оскорбительна даже сама мысль, будто она может смотреть мыльную оперу. Мы тут потихоньку советовались, передавать тебе ее речь дословно или смягчить формулировки.

– И что решили?

– Решили сказать так, как есть на самом деле. Знание, золотая моя, – великая сила, я всегда учила тебя этому. Надо знать, что думают о тебе люди, чтобы не попадать в неловкое положение.